«Двойник маркиза де Сада». Для тех, кто выпил в 90-е

Эта книга — об удивительных событиях, которые происходили (или могли происходить) осенью 1993 года. Журналисты и масоны, чекисты и пьяницы, британский репортер и арабский джинн, маркиз де Сад и второй маркиз де Сад — никого не обошла стороной волна анекдотических ситуаций…

Также читатель узнает о том, как связаны Великая французская революция, изобретение телефона и экономический кризис 1998 года в России — причем узнает от очевидцев

 

Предисловие

Часть 1. Предыстория болезни
1.1. Сквозь призму стакана
1.2. Приближение к Бомонду

Часть 2. Сливы общества
2.1. Очки, усы и борода
2.2. Те же и мужичонка
2.3. Газетные будни
2.4. Первое явление Мистера Иггза
2.5. Дворецкие перевороты
2.6. Лейб-медик Евгений
2.7. Есть такая профессия…
2.8. Враг у ворот
2.9. Второе явление Мистера Иггза
2.10. Мак-Боттл в Бомонде
2.11. Коктейли Первой мировой
2.12. Бомонд глазами зарубежных гостей
2.13. Интервью с графом Калиостро
2.14. Теория и практика мистицизма
2.15. Чего боятся фотокорреспонденты
2.16. Урожай лесной земляники
2.17. «В семь сорок он приедет»
2.18. Джинн, джин и еще раз Джин
2.19. Последствия ладейного десанта
2.20. История с вареньем
2.21. История с вареньем (продолжение)
2.22. Плюс-минус маркиз
2.23. O, du lieber Augustin
2.24. Особенности русского телефонизма
2.25. Искушение святого фотографа
2.26. Последняя поллитра
2.27. Исход

Часть 3. «Голос» из прекрасного далёка
3.1. В путь!
3.2. В поисках пива
3.3. В поисках пива (продолжение)
3.4. В поисках пива (все еще продолжение)
3.5. В поисках пива (окончание)
3.6. Изменение реальности
3.7. Агент Бухой
3.8. Карман Сен-Жермена
3.9. Выпить нельзя уволить
3.10. Зачем президенту России дирижировать оркестром
3.11. Тайна агента Бухого
3.12. Желание № 2
3.13. Гражданин Шумерского царства
3.14. Золотая горка

От автора

 

 

Предисловие

1. Эту книгу рекомендуется читать вслух, чтобы ни одна капля разумного, доброго, вечного, крепкого, сухого, полусладкого не пролилась мимо чутких сердец.
2. Большинство персонажей — вымышленные.
3. А вот цены на алкоголь, приведенные в тексте, соответствуют реальным ценам в челябинских магазинах по состоянию на последнюю неделю сентября 1993 года. Поскольку цены тогда росли не по дням, а по часам, автору пришлось провести немало времени в библиотеке, роясь в периодических изданиях, чтобы установить истину.
4. Автор не уверен, что жену Исаака Ньютона звали Мартой. Может быть, она была тетей Сарой или Пусси-Малышкой. Фиг ее знает, была ли она вообще.
5. Упоминаемые в книге исторические личности не участвовали в описанных событиях.
6. Все совпадения случайны.
7. Несовпадения тоже.
8. Исключения из п. 6: перестрелка в кафе «Заря» произошла на самом деле (правда, в 1998 году, с участием других людей и по иному поводу), а Наталья Карпенко, Софья Голубева и Андрей Орлов действительно работали в челябинской газете «Голос».

 

Часть 1. Предыстория болезни

 

1.1. Сквозь призму стакана

Малая Азия, Троя. 27 сентября 1259 года до н. э., 16 часов 55 минут

Одиссей же ей на это ответил:

— Нет, глупышка, цвет сандалий не имеет значения. Все, что нам от тебя нужно, это — всего лишь — чтобы ты вышла на главную площадь и кричала, что в деревянном коне спрятаны греки. И самое главное, запомни: чтобы от тебя несло вином за двадцать локтей. Только не пей слишком много, чтобы не опьянеть. Мы 12 лет потратили на то, чтобы убедить этого старого тупицу Приама, что ты его дочь, и, клянусь Зевсом, я не хочу, чтобы ты в один миг проболталась. Главное, постарайся, чтобы они учуяли запах. Тогда даже самые подозрительные не поверят тебе.

Он пощекотал пальцем розовый сосок Кассандры, вздохнул и протянул ей пару мехов:

— Пусть боги помогут нам…

Паннония, Сирмий. 27 сентября 282 года, 16 часов 55 минут

— Лучших солдат империи — отправить рыть каналы и осушать болота? Это немыслимо, Кадмий! Нет, я понял бы, если бы он решил выделить вексилляцию-другую, но шесть когорт! Тысячи первоклассных воинов, как никчемные рабы, будут копошиться в земле? Возиться с виноградными саженцами? Он бы еще преторианскую гвардию отправил лес рубить! Нынче не дикая эпоха Клавдиев, нынче за подобные приказы император в два счета получит легион бунтующих пехотинцев! И мы с тобой, Кадмий, первыми повиснем на их мечах! А потом они и до нашего прекрасного Проба доберутся! Говоришь, он прибудет на днях? Вовремя его потянуло на родину, нечего сказать!

— Но пойми, Литий, сейчас мирное время. Солдатам все равно нечем заняться, так пусть себе трудятся на благо государства. Ведь не только здесь, но и в Галлии, и в Испании, и в других провинциях уже вовсю разбивают виноградники. Ты же знаешь, что император Проб отменил почти двухвековой запрет выращивать виноград на окраинах империи? Только представь, Литий: через несколько лет в каждом доме, на каждом столе будет стоять огромная амфора с прекрасным вином! Это же будет расцвет империи! Настоящий золотой век!

Префект Литий Ион долгим взглядом посмотрел на освещенные закатом склоны горы Альма. Да, через несколько лет каждого провинившегося можно будет выпороть виноградной лозой… можно было бы… И зачем он только согласился остаться в Сирмии?

— Хорошо, Кадмий, — твердо сказал он. — Я передам солдатам волю императора.

Архипелаг Лукайя, остров Гуанахани. 27 сентября 1492 года, 16 часов 55 минут

— Это еще что? — брезгливо спросил предводитель экспедиции, рассматривая буро-зеленые комья.

— Это земляные яблоки, — с достоинством ответил краснокожий вождь туземцев. — Для простоты мы называем их картошкой. Их можно жарить, можно варить. Можно просто чистить. Можно делать из них чипсы или картофель фри. Очень полезный овощ. Бери, бледнолицый, не пожалеешь. Последние остались, недорого отдам.

— Сколько? — полюбопытствовал Колумб.

— Бутылка огненной воды, — невозмутимо сообщил вождь. И, подумав, уточнил: — За каждое.

— За каждое? — ужаснулся Колумб. Но тут же взял себя в руки.

— Рисовое вино сгодится? — озабоченно спросил он.

— Нет уж, хитрый белый человек, приплывший на большой лодке. Не сгодится. В рисовом вине сколько градусов? 14. А в огненной воде — 38, есть разница? Больная Печень не дурак. Он не возьмет рисовое вино.

— Не возьмешь рисовое вино? Так вы не китайцы?!

— Открыл Америку! — презрительно фыркнул Больная Печень. — Конечно, мы не китайцы, бестолочь. И даже не татаро-монголы.

— Мы уходим, — сказал Колумб капитану. — Это не Китай, мы где-то ошиблись. Наверное, это Индия. Дьявол их разберет, они все на одно лицо. Грузите на борт томаты с кукурузой и маис с помидорами. Отплываем через два часа. Табак тоже не забудьте.

— Несчастный! Тебе выпивка дороже славы! — в отчаянии крикнул вождь вслед Колумбу. — Учти, бледнолицый: оставишь древних духов без подношения — и материк будет назван в честь кого-нибудь более щедрого! А твоим именем ничего хорошего не назовут, попомни мои слова!

— Моя матушка, разливая ром, учила меня, что не нужно идти на поводу у больной печени, — неуклюже пошутил в ответ мореплаватель и, не оборачиваясь, пошел к кораблям.

Англия, Кембридж. 27 сентября 1685 года, 16 часов 55 минут

Исаак Ньютон не успел и рта раскрыть.

— Ты что, опять пьян? Да когда же это прекратится? — накинулась на него супруга.

— Марта, подожди, я…

— Каждый день, каждый божий день!

— Я открыл…

— Мне уже вот где твои открытия! Ты на ногах не стоишь!

— Марта, я открыл…

— Ты что, валялся где-то? Ты посмотри на себя, ты же грязный весь, как Бог знает что!

— Марта! Помолчи минуту! — язык его заплетался. — Я открыл большое открытие… сделал… Подожди… я скажу… Послушай… Мы все… окажется… оказывается… Земля нас притягивает!

— Оно и видно! Новый костюм превратил в говно! Наказание мне с тобой!

— Она притягивает… Марта… Земля… вниз…

— Бутылка тебя притягивает, а не земля!

— Нет… мы падаем… она притягивает… вниз… к земле… Земля… к себе… и падаем…

— Осторожно, не наследи на ковре! Снимай сапоги-то!

— Марта, ты… ты не понимаешь… Падает — все — вниз… Вверх… оно не падает… Это я… догадался… а никто больше… не это самое… не догадался… она при… притягивает… Это же наука… она требует… ж-жертв…

— Господи, но почему от меня? — Супруга вытряхнула его из сапог. Тут его притянуло к подушке, и он уснул.

 

 

1.2. Приближение к Бомонду

Франция, Страсбург. 27 сентября 1780 года, 16 часов 55 минут

— … по правде, меня не смущает столь однообразное меню. Но, друг мой, макароны отнюдь не способствуют живости ума, которая иногда бывает… э-э… необходима в тех условиях, в которых наши французские братья существуют сейчас. Монархи так… м-м… как это по-французски… так непредсказуемы. Впрочем, вы, господин Лафатер, знаете это не хуже меня.

— Конечно, господин Калиостро. И тем не менее я считаю, что…

— А в чем сходство между королями и макаронами? Не догадываетесь? И те, и другие похожи на…

— Простите, граф?

— Я подскажу вам. В Италии одна из разновидностей макарон называется «вермичелли», что означает «червячки». Comprenez-vous? Дорогой мой, монархия — это огромный червь, и для того, чтобы Франция, это золотое благоухающее яблоко…

Франция, Венсеннский замок. 27 сентября 1780 года, 16 часов 55 минут

— Я устал повторять «нет»! Черт вас побери совсем, Анри! Вы невозможный, раз и навсегда невозможный человек! Я регулярно плачу вам за бумагу, но сегодня — я в сотый раз вам повторяю — сегодня мой кошелек пуст! Я расплачусь послезавтра, когда у меня появятся деньги. А они появятся, я вас уверяю. В конце концов, мы с вами знаем друг друга не первый год, увы! Черт возьми, Анри, мы христиане или нет? Возлюбите меня как самого себя и принесите мне бумаги. И чернил! Послезавтра, Анри, послезавтра я обязательно расплачусь!

— Господин маркиз, нынче утром в вашем кошельке еще оставалось несколько монет.

— Ладно, черт с тобой, Бог тебе судья. Вот. Возьми с миром (чтоб ты подавился, грязный вымогатель!), купи на них вина и выпей (нажрись, как свинья, будешь песни орать всю ночь) за мое освобождение. Или за здоровье, или еще за что-нибудь, но мне нужны бумага и чернила!

— Будет сделано, ваше сиятельство.

Тюремщик вышел за дверь. Маркиз де Сад бросил в угол пустой кошелек и отвернулся к окну.

Германия, замок Гессен-Кассель. 27 сентября 1780 года, 16 часов 55 минут

— Возможно, возможно, Карл. Возможно, вы правы. Но я уверен в том, что «Страдания юного Вертера» — это еще даже не середина пути Иоганна, а лишь последняя ступень перед нею. Вы слышали, он написал «Urfaust»? Я думаю, фон Гете удивит нас всех чем-нибудь небывалым, чем-нибудь поистине шедевральным. Так и будет, или я не граф Сен-Жермен. Карл, поверьте, я слишком много видел гениальных поэтов. Мое чутье меня не обманет.

США, Нью-Йорк. 27 сентября 1876 года, 16 часов 55 минут

Наступила неловкая пауза. Репортеры замерли в ожидании, господа из Академии прятали глаза. Мистер Александер Белл растерянно смотрел на упавший телефон, из которого, как тараканьи усики, торчали оборванные провода.

Тут от стены отделился некто и, дружелюбно поигрывая отверткой, приблизился к изобретателю. Блеснул стеклами очков:

— Мастера вызывали? Ваши проблемы — это наши проблемы. Наши проблемы — это не проблемы, сэр.

Он наклонился и молниеносным движением соединил проводки. Поднял трубку и продемонстрировал всем свою счастливую улыбку.

— Кто вы? — спросили его. Освещаемый вспышками магния, он ответил:

— Я — Печальник Радующий. — И, повернувшись спиной:

— А я — Весельчак Огорчающий.

С этими словами он раздавил каблуком телефонный аппарат и растворился в воздухе.

СССР, Челябинск. 27 сентября 1974 года, 16 часов 55 минут

Боги жаждут. Йес. Но люди жаждали больше, крепче и активнее.

— Вы что, совсем охренели, что ли? — не своим голосом орала заведующая винным магазином. — Мы закрываемся, уже пять часов!

— Еще без пяти только! — недовольно ответили ей.

— Это знак, мужики! — произнес кто-то сзади. Все обернулись. Младенец, сидящий на руках у молодой женщины («Да я клянусь, он был с бородой!» — «Какая борода, Колян, пить надо меньше!»), многозначительно и надменно смотрел на них. Перед тем, как женщина свернула за угол, он послал им воздушный поцелуй и отхлебнул из горлышка.

Там же, тогда же, во столько же

— А я зато знаю, что мальчики не везде такие, как девочки! — запальчиво сказал шестилетний мальчик своей подружке. — Не веришь — иди спроси у воспитательницы.

— Ага, — ответила девочка, — сам спроси.

— Сама такая. — Он подумал, вспоминая трудное слово. — Эксбигионистка.

— Сам дурак.

— Я об этом статью напишу, — озабоченно сказал мальчик самому себе…

Там же, и тэ дэ

Ему исполнился год три месяца 29 дней, пять часов и 20 минут. Он выплюнул на фиг соску и сказал:

— Алло!

Его матушка улыбнулась от умиления:

— Эх, Джузеппе, Джузеппе, быть тебе телефонистом!

Она достала бутылочку с молоком, разбавленным клубничным ликером, и сунула ее малышу. Из коляски послышались короткие гудки…

Россия, Челябинск. 27 сентября 1992 года, 16 часов 55 минут

Равиль, князь Львов, рассмеялся:

— Простите, ваше величество, но это нелепость! Я могу понять, когда Джимми Хендрикс берет «ля» вместо «ля диез», я могу понять, когда Заратустра у Ницше говорит по-немецки. У каждого свои слабости. Я даже готов поверить в эти газетные байки о челябинских масонах, но — это! Увольте, ваше величество. Это же абсурд! Калиостро, Сад, Сен-Жермен… Черт-те что! Это какой-то… какой-то… да это просто бомонд какой-то!

Королева вздрогнула.

— Что вы сказали? — прошептала она.

— Я сказал «бомонд», — смутился князь.

Королева недоуменно вертела в руках невесть откуда взявшуюся бумагу с гербом. Мельком взглянув, она протянула ее князю Львову:

— Это, кажется, ваше.

— Барон де Равиль?! — гневно воскликнул тот, прочитав бумагу. — Я? Отныне?! Барон де Равиль?! Однако! Что за шутки с утра! — и выбросил ее на помойку.

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

— Валерий Петрович со Славой на прессухе, — небрежно ответил маркиз де Сад. Молодому корреспонденту городского еженедельника очень нравилось казаться старым газетным волком.

— На пресс-конференции? А когда вернутся? — озабоченно спросила секретарша.

Маркиз пожал плечами.

— А Леонид Антуанович у себя?

— Он на обед ушел. В винно-водочный. А я вот статью пишу про банду сантехников-эксгибиционистов, — зачем-то добавил де Сад.

Секретарша вежливо улыбнулась и направилась к двери.

Маркиз негромко свистнул. Секретарша остановилась и вопросительно посмотрела на него.

— Послушай, как тебя… Люба? Люда? Выходи за меня замуж, пока никого нет. Вот прямо сейчас.

Секретарша укоризненно покосилась на потемневшее от времени обручальное кольцо на его руке.

— Это просто украшение, — быстро сказал маркиз. — Пойми… Кажется, я всю жизнь любил только тебя.

— Франсуа, — изумленно прошептала секретарша, — вы что? Какую всю жизнь? Я работаю здесь две недели всего!

— Неважно, — нетерпеливо отмахнулся де Сад. — Давай, решайся. Закроем дверь на замок и сыграем бурную свадьбу!

В следующий миг из глаз его посыпались искры: рука у хрупкой девушки оказалась тяжелой. Непроизвольно схватившись за горящую щеку, маркиз ошарашенно проводил секретаршу взглядом. Такого облома он не ожидал…

 

Часть 2. Сливы общества

 

2.1. Очки, усы и борода

Бомонд. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

По мостовой напротив дома, где обретался граф Джузеппе де Калиостро, шли две лесбиянки.

— Наташ, погляди-ка наверх. Только осторожно, чтобы не заметили.

— Ну?

— Что «ну»? Стоят?

— Стоят.

— На балконе?

— На балконе.

— Ну?

— Курят.

— На нас не глядят?

— Не, не глядят.

— Гомики чертовы!

Лесбиянки повернулись и ушли. Они не видели, как в тридцати метрах от них граф Калиостро с трудом удерживал маркиза де Сада, яростно рвущегося с балкона и сжимающего плеть побелевшими пальцами.

— Красавицы! — рычал маркиз, царапая балконные перила ногтями. — Детки! Р-р-р! Это я-то гомик! Вскрытие покажет! Пустите меня, граф! Р-р-р-р! Сапфо, милая, постой! Эй, как вас там! Девочки-припевочки! Не желаете ли отведать плеточки, а? Жажду крови! Ух, как жажду!

— Тише, Донасьен, тише. Довольно вам, успокойтесь! Я граф или неправ?

— Я их загрызу! Гомик! Гомик! Надо же такое сказать, а? — Усы маркиза гневно топорщились.

— Да прекратите уже! Девушка — обычная жертва стереотипов. Ну и что тут такого? Откуда же ей знать, что вы не какой-нибудь банальный гомосексуалист, а латентный некрофил-романтик? Не мы такие — жизнь такая. Будьте проще, Альфонс, и люди к вам потянутся.

— Не искусай меня без нужды, — произнес маркиз, немного успокоившись. — Ладно. Друзья познаются в биде. Пойдемте, выпьем.

— Так ведь пить-то у нас нечего, Франсуа, увы! — граф горестно блеснул очками.

— Это довольно-таки печально, — де Сад тоскливо оглядел батарею пустых бутылок. — Но к лучшему. Все в жизни к лучшему…

* * *

Граф Сен-Жермен шел по осеннему городу. Многочисленные насекомые запутывались в его рыжеватой бороде и засим прекращали свое малозаметное бытие. Твердым шагом граф прошел вдоль стройных рядов уличных торговцев и остановился перед тем, что привлекло его внимание. Мозг Сен-Жермена анализировал зрительную информацию:

«ТОВАР. Наименование: водка «Столичная».
Производитель: Челябинский ЛВЗ.
Содержание этилового спирта: 40%.
Дата производства: 15.09.1993 г.
Единица измерения: 500 см³.
Количество: нижний предел — 1 шт., верхний предел — информации нет.
Стоимость: информации нет.
ПРОДАВЕЦ. Возраст: 57 лет 8 месяцев.
Национальность: русский (76%), немец (19%), иудей (3%), монгол (1,14%).
Коэффициент интеллектуального развития: 256 по шкале Курдо.
Уровень суггестивности: 1,4 по шкале Матрелли. 1
Психические отклонения: не обнаружено.
Алкогольное и/или наркотическое опьянение: не обнаружено.
ВЫБОР ЯЗЫКА ОБЩЕНИЯ: русский разговорный.
ВЫБОР ЦЕЛИ ОБЩЕНИЯ: психологическая и социальная дезориентация».

Сен-Жермен поднял на продавца мутные глаза:

— Слышь, почем водочка?

Продавец, засуетившись с готовностью:

— За две тыщи отдам.

Сен-Жермен, таинственно:

— Три.

Продавец, оробев:

— Ну… хотя бы за полторы, а?

Сен-Жермен, настойчиво:

— Четыре.

Продавец, в замешательстве:

— Ладно, за тыщу… м-м… за девятьсот…

Сен-Жермен, глядя на продавца, как удав на кролика:

— Пять!

Продавец, упавшим голосом:

— Ну за пятьсот хотя бы возьмите!

Сен-Жермен, выдержав паузу, душераздирающим шепотом:

— Шесть тысяч!

Продавец, глотая слезы, выгреб из карманов замусоленные купюры и протянул их вместе с бутылкой Сен-Жермену:

— Берите, ваша светлость, даром берите! Для такого человека ничего не жалко! Все берите, ваша светлость! Знатного человека я сразу вижу! Голову даю на отсечение — вы какой-нибудь князь!

Граф Сен-Жермен скорбно покачал бородой:

— Ты ошибся, друг. Прости.

Он вытащил мачете и отсек продавцу голову. Затем возвел очи горе, грустно сказал: «Это знак, мужики!» — и, собрав с прилавка деньги, взял бутылку и удалился.

Через пару секунд он появился в доме, где обретался граф Джузеппе де Калиостро. Делалось это примитивно, если не сказать больше: на лестничной площадке от пола до потолка протянулся тоненький зеленый лучик, потом раздвинулся в прямоугольник — и из образовавшегося проема, как чертик из табакерки, выкарабкался Сен-Жермен. Вот и все. Трючок простой, как все гениальное. Простенький, как все гениальненькое.

Сен-Жермен достал из кармана солнечные часы, но в темноте ему пришлось посветить спичкой. Часы показали 10.25. Сен-Жермен посветил с другой стороны: 16.55. Граф удовлетворенно хмыкнул:

— Я вовремя, comme toujours. Это знак, мужики!

Он огляделся. К одной из дверей была приколота записка: «Звонок не работает. Просьба стучать».

Сен-Жермен, добрая душа, постучал. Дверь открыл здоровенный, как шкаф.

— Вам кого? — спросил Здоровенный-Как-Шкаф.

— Никого.

— А чего стучите?

Сен-Жермен, сама невинность, пожал плечами:

— Вы же сами просили…

* * *

Оклемавшись, Сен-Жермен ощупал бока. Ребра вроде целы. Бутылка тоже. В голове гудело. Е-рун-да. Сен-Жермен, фальшиво пытаясь весело насвистывать, поднялся на пятый этаж. Подошел к двери: за нею слышались тихие голоса Калиостро и де Сада. Граф отошел — голоса стали громче. Подошел опять — снова тише. Тогда Сен-Жермен отошел на полную громкость и внял. Диалог показался ему несколько странным:

— Я граф или неправ, в самом-то деле?

— Каждому графу — свой графин.

— Тяжелая это мысль…

— Курите слегка в окошко. Это концептуально.

— В этом есть своя эстетика… Я граф или неправ?

— Это еще мягко сказано. Я об этом статью напишу. Что я, не мужчина, что ли?

— Вскрытие покажет, как говорит лейб-медик.

— Тяжелая это мысль…

— Что верно, то правда. Двадцать пять — маркиз ягодка опять.

— Это ой как мягко сказано, хе-хе! Но к лучшему. Все в жизни к лучшему. А вот скажите, в чем смысл дзен-буддизма?

— Вскрытие покажет.

— Что верно, то правда, а все же?

— Я пьяный граф, не приставайте ко мне. Это не шахматы, тут думать надо.

— Тяжелая это мысль.

— Жажду я, маркиз. Помните, какое пиво было? «Колос», «Жигулевское», «Российское», «Московское», «Рижское», «Славянское», «Челябинское темное»…

— Разливное… в полиэтиленовых мешочках, помнится…

— Фи, моветон. И это еще мягко сказано.

— Что верно, то правда.

— А водка? «Посольская», «Столичная», «Пшеничная»…

— «Земляничная»…

— Это не водка. Это зубная паста.

— Что верно, то правда. Давайте не будем о грустном. Воспоминания тяжким грузом легли на мое сердце, и оно уже не 70 раз в минуту бьется, как птица в клетке…

— Золотой клетке.

— … да, золотой… э-э… а целых 72.

— Тяжелая это мысль…

Граф Сен-Жермен, стоявший за дверью, понял: пробил его звездный час. Он задрал бороду и, просочившись в щель под дверью, возник перед графом и маркизом, как чертик из табакерки.

— Bon soir, mes amis! — поздоровался Сен-Жермен.

Калиостро не обратил на него внимания. Он зевнул, почесал тощую грудь и снова принялся лениво ковырять отверткой телефонную розетку.

— Ну проходите, коли пришли, — кисло сказал де Сад.

 

 

2.2. Те же и мужичонка

Кодекс чести Сен-Жермена не имел ничего общего с этикетом. Граф развязно подошел к столу, смахнул с него окурки и уселся, закинув ногу на ногу. Отточенным движением достал пачку «Сент-Морица», полюбовался ею, извлек длинную черную сигарету и закурил. Спохватившись, кинул пачку на пол:

— Закуривайте, мужики.

Де Сада передернуло. Калиостро, сжав зубы, долбил отверткой провода и что-то бормотал по-латыни.

Сен-Жермен помолчал, созерцая окрестность, огляделся в поисках пепельницы, после чего поднял с пола одну из рюмок и сунул окурок внутрь. У Калиостро очки полезли на лоб при виде такого кощунства.

Де Сад тяжело молчал.

Сен-Жермен высморкался в скатерть.

— Что-то вы какие-то невеселые нынче, — заметил он.

— Проницательность ваша беспредельна, граф, — прошипел Калиостро.

Де Сад тяжело молчал.

— Так же, как и ваше бесстыдство, граф, — усмехнулся Сен-Жермен, глумливо разглядывая голубые кальсоны Калиостро.

Что-то глухо заворковало в Калиостровом горле.

Де Сад тяжело молчал.

— Я пьяный граф. Не приставай. Те. Ко мне, — сдерживаясь, произнес Калиостро.

Де Сад тяжело молчал.

— Ишь вы! А между прочим, ваши штанишки…

Калиостро издал невнятный звук, щелкнул пальцами — и оборотился перед Сен-Жерменом в темно-красном камзоле и походном плаще. Из-под напудренного парика поблескивали очки. Бряцая ножнами о шпоры, Калиостро закричал:

— Вы имеете право сохранять молчание! Вы имеете право вызвать адвоката! Вы имеете право на телефонный звонок! Право на право! Право налево! Право на водительские права! Вы… э-э… все, что вы скажете, должно быть и будет использовано против вас! Извольте защищаться, сударь! К барьеру или куда там по правилам… черт… ну ладно, к барьеру!

Сен-Жермен затряс бородой, отчего из нее посыпались дохлые мошки, клещи, комары и чуть ли не личинки моли. Он тоже щелкнул пальцами — в руке его появился допотопный «Смит-Вессон». Сен-Жермен попытался покрутить его на пальце, как видел в кино. Увы, резать уличных торговцев у него лучше получалось. О чем он немедленно и вспомнил.

…Увидев в руке Сен-Жермена мачете, Сад понял, что, похоже, Калиостро и Сен-Жермен опять не поладили. Он вскочил:

— Господа, не будем ссориться, на часах — без пяти пять, для дуэли уже поздно, для пьяной драки еще рано. Будьте благоразумны, помиритесь и поцелуйтесь. Мы — Бомонд, мы должны служить примером для четвертого сословия. Джузеппе, спрячьте, наконец, шпагу, что вы прыгаете, как я не знаю кто!

— Я пьяный граф, не приставайте ко мне! Этот человек просочился ко мне в дом без стука, возник здесь, как чертик из табакерки, насорил клопами, насморк у него еще вдобавок… Сен-Жермен, вы ведь даже не масон, не зря меня предостерегал Фридрих Великий! И извольте не позевывать, когда к вам обращается Великий магистр египетского и восточного франкмасонства, почетный член ложи «Великий Восток» и общества «Анонимные алкоголики», электромонтер средств связи пятого разряда, внук Юпитера и побочный сын Вакха…

Пока Калиостро бахвалился, Сен-Жермен подошел к столу и, словно матующего ферзя, поставил сверкающую, нераскупоренную — настоящую! — бутылку водки.

У маркиза перехватило дыхание. Калиостро прервал пламенную речь, растерянно переводя взгляд с бутылки на Сен-Жермена. Опустив шпагу, он подошел к графу, поднялся на цыпочки и потрепал того по щеке.

— Безобразник вы наш, — ласково сказал Калиостро, дергая Сен-Жермена за бороду, — сукин вы сын. Что ж вы сразу-то не сказали, а?

Выступившие на глазах Сен-Жермена слезы он принял за слезы гордости и еще раз дернул его за бороду. Сен-Жермен закусил губу.

— Да, — сказал Калиостро, — я всегда говорил, что из вас выйдет толк. Не беда, что вы не умеете ремонтировать телефоны или писать статьи. Шестьсот лет нашего знакомства кое-чему вас все же научили.

Сен-Жермен зарделся. Ему было глубоко наплевать, что думает о нем Калиостро, но все равно приятно, когда тебя хвалят.

— Молодец, — сказал Калиостро. — Герой. Умница. Настоящий мужчина.

— Ура Сен-Жермену! — вяло проблеял маркиз де Сад, которому надоело слушать славословия Калиостро, и откупорил бутылку.

— А где стаканы? — спросил он, когда Калиостро и Сен-Жермен сели за стол.

Сен-Жермен щелкнул пальцами — на столе появилось три стакана. Причем стакан Калиостро был явно меньше двух других. Графу такая диспозиция не понравилась. Он тоже щелкнул пальцами — стакан его увеличился, а стакан Сен-Жермена, напротив, стал меньше рюмки.

«Не проще ли было переставить?» — рассудительно подумал де Сад.

«А вот представьте себе, нет», — раздраженно подумал Калиостро.

Де Сад не выдержал.

— Господа, — нервно сказал он, — Бомонд мы или не Бомонд? Помиритесь и поцелуйтесь.

Калиостро, как настоящий дворянин, и бровью не повел. Никто так никогда и не узнал, что его в этот момент чуть не стошнило. Он сделал незаметный жест, и стаканы уравнялись.

Сен-Жермен с нечеловеческой точностью разлил водку, и все с наслаждением выпили.

На часах было без пяти пять…

Мысли маркиза де Сада после выпитых 166,66666 г. водки

«А где огурец? Брр, однако. Кажется, здесь не держат огурцов. Тяжелая это мысль… Но ах, как хорошо! Полдня не пить — это хуже плетки, вымоченной в рассоле… Теперь я готов всех простить. Сен-Жермен, я тебя прощаю. Добрая ты душа, мать твою. Хоть и нахал. Лесбиянка, я тебя прощаю. Но в последний раз! Интересно, единорог — это значит, с одним рогом? Но так ведь не бывает, рога — это же парный орган? Надо будет спросить у Калиостро. Калиостро, я тебя прощаю. Добрая ты душа, мать твою. Э-эх! Жизнь, ты славная девчонка! Будь ты зеленоглазой улыбчивой старшеклассницей… или даже первокурсницей… мы бы с тобой, пожалуй, друг другу понравились. А потом бы погасили свет, а потом…»

Мысли графа де Калиостро после выпитых 166,66666 г. водки

«Телефон, телефон, загорелся кошкин… кто? Сон? Трон? Нет. Балкон. Тьфу глупости какой на фиг балкон неплохая водка Сен-Жермен все-таки двуличный человек а может просто позер к стенке его то есть к барьеру черт побери к барьеру ли а вдруг к карьеру там или к интерьеру какому-нибудь совершенно не помню вот что значит отсутствие тренировки неплохая водка ой неплохая и откуда она у него вроде бы не трезвенник вот у них всегда есть в заначке в холодильнике или в мини-баре а у графа да впрочем ладно какая разница полдня не пить это хуже телефонизации всей страны любит нас Кришна не знаю уж за что но любит в принципе наверное есть за что раз любит хотя с другой стороны Кришна голубой а с третьей стороны если разобраться какой же он голубой кожа у него голубая а сам он парень не промах ха-ха смешное у маркиза лицо наверное опять всех прощает чудак-маньяк с печки бряк духовной жаждою томим поживем покутим я влачился и херувимый серафим гм или серафимый херувим ерунда какая-то ну в общем кто-то из них мне явился и в тот же вечер я напился».

Мысли графа де Сен-Жермен после выпитых 166,66666 г. водки

«Хорошо пошла!»

Мысли Бомонда прервал телефонный звонок. Калиостро, встрепенувшись, схватился за отвертку. Де Сад достал из кармана наган и, покачиваясь, подкрался к телефону.

— Кто там? — грозно спросил он.

Телефон продолжал звонить.

Спохватившись, Сад сунул наган обратно в карман халата и поднял трубку.

— Алёу?.. Здравствуйте, но я не граф. Нет. Угадайте. Угадали. Нет, я не пьян. Да? Прекрасно. Окей.

Положив трубку, Сад загадочно посмотрел на графов.

— Звонил дворецкий Сергей. Скоро здесь будет Королева Бомонда.

— Это знак, мужики! — обрадовался Сен-Жермен.

Граф Калиостро одним щелчком навел порядок в комнате. Исчезли окурки, мусор, засморканная скатерть, исчезла сама прокуренная комнатушка. Графы и маркиз находились в просторной зале со сверкающим паркетом, огромными витражами и мраморными лестницами с золотой инкрустацией. Сен-Жермен прищурился на ослепительные канделябры и восхищенно присвистнул.

Калиостро самодовольно усмехнулся и хотел что-то ответить, но тут у дверей позвонили в колокольчик.

— Это Королева! — спохватился он.

Маркиз де Сад бросился к гардеробу.

— Эй! Эй! — закричал он, достав оттуда камзол, парик и шляпу. — Где мои ботфорты?

Сен-Жермен застенчиво потупился, чем и привлек внимание. Маркизовские ботфорты 42-го размера выглядели на нем карикатурно.

— Черт вас побери совсем, Жермен! Вы невозможный, раз и навсегда невозможный человек! — Маркиз умоляюще обратился к Калиостро: — Граф, прошу вас!

Тот незамедлительно щелкнул пальцами, и одетый, напудренный де Сад, грохоча ботфортами, побежал открывать дверь.

На пороге стоял — Боже, какой он только не был! — немытый, небритый, сморщенный, помятый, оборванный, дурно пахнущий, со слезящимися глазами и трясущимися руками — мужичонка не из здешних. Деликатно, но настойчиво он протиснулся мимо де Сада, пошарил взглядом по углам и кивнул на множество пустых бутылок, стоящих вокруг статуи Венеры в мехах:

— Ребята, вам бутылки не нужны?

Ошарашенный маркиз пожал плечами. Мужичонка не из здешних подошел к Венере, деловито собрал бутылки в мешок и ушел.

 

 

2.3. Газетные будни

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Улица Сони Кривой, 39. Именно сюда регулярно приходили штрафные квитанции за несдачу стеклотары. Именно здесь их выбрасывали в корзину вместе с нераспечатанными читательскими письмами и листовками Общества трезвости. Именно здесь находилось рабочее место журналистов — сырой, смрадный полуподвал с заплесневелыми стенами и жирными тараканами в ящиках столов. Именно сюда вернулись с пресс-конференции экономический обозреватель Валерий Митюшин и фотокорреспондент Слава Шишкоедофф с литром огненной воды.

— А газировка зачем? — спросил ответственный секретарь Леонид Мигайлов, хрустя малосольным огурчиком.

— Дыкть… это… запивать! — бодро ответил Митюшин. Мигайлов презрительно хмыкнул:

— С какой стати? Коллектив работоспособный!

— Дыкть… это… — возмутился Митюшин. — Не паясничай! Я старый и больной человек, прожил долгую неинтересную жизнь, одной ногой в могиле стою…

— Знаю-знаю, — ухмыльнулся Мигайлов. — Еще лет тридцать простоишь. Помню-помню. Давай-ка выпьем за то, чтобы эти 30 лет пролетели, как один миг. — Он наполнил стаканы.

— Леня, я тебя уважаю, — растроганно сказал Митюшин. Голубые глаза Славы Шишкоедоффа наполнились слезами. Улыбаясь тихо и счастливо, он чокнулся с коллегами и тоже выпил.

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел хмурый де Сад. Левая щека его была красна, а плетка нервно подрагивала в руке. Маркиз с отвращением размазал по стене омерзительного слизняка, вытер руку о белоснежный надушенный платок и сел за стол. Под вопросительным взглядом ответсека де Сад молча налил себе стакан водки и выпил.

— Бутербродик? — предложил Митюшин. Сад помотал головой и налил себе еще один стакан.

— Секретарша? — спросил Мигайлов.

Де Сад кивнул, выпил, поморщился и вылил в стакан остатки.

— Да, она у нас такая, — хмыкнул довольный Мигайлов.

Слава смотрел на де Сада и плакал. Скупые мужские слезы ручьем катились по его лицу. Митюшин мучительно пытался вспомнить, знает ли он эту секретаршу. А-а-а, наша секретарша! Да, конечно, не повезло маркизу. Ну ничего, маркиз, будь мужиком. Будет и на нашей улице праздник — закачаешься.

Допив остатки водки, маркиз задумчиво посмотрел на фотографа. Полный надежды Славин взгляд был устремлен на Мигайлова. Но ответсек меланхолично жевал хлебную корочку и на Славу не глядел.

Де Саду жалость была не чужда. Он запустил руку в карман пальто и вытащил оттуда… Ну, понятно, что именно он вытащил.

— Друзья познаются в биде, — сказал маркиз фотографу. — Держи.

— Одна, что ли? — Митюшин дрожал от раздиравших его противоречий.

— Какой ты пьяный, когда пьяный, — укоризненно покачал головой Мигайлов.

— Дыкть… это… я не пьяный, я просто устал…

— Может, тебе еще и цветы купить? — не унимался Мигайлов. — И билет в кино на последний сеанс в последний ряд? Может, тебя еще и в пузико поцеловать?

— Дыкть… я просто устал! И опять же: старый, больной, долгую, неинтересную, одной ногой…

— Все, как полагается, в общем. Тут-то мы все мастера! Мастерство же, как сказал классик, не пропьешь.

— Какой это классик так сказал?

— Откуда я знаю. Сказал какой-то классик. Какой, какой… Классический, наверное. Хрестоматийный. Тебе-то какая разница? Ты и сам уже почти классик… русской журналистики… алкоголизма русского.

— Я старый и больной… — заканючил было Митюшин, но тут Слава наконец-то откупорил бутылку «Абсолюта». Дискуссия была прервана дегустацией, быстро перешедшей в активное употребление. Вскоре оказалось, что карманы пальто у маркиза более глубоки, чем могло показаться. Потом еще… и еще…

После пятой бутылки в редакции «Голоса» царила полная неразбериха.

— Эх, да мне б гитару! — орал пьяный ответственный секретарь. Кто-то свистнул секретарше подойти в кабинет. Кто-то весело гонял плеткой мышей. Кто-то достал из шкафа баян. Кто-то искал под столом фотовспышку, норовя заодно погладить секретаршину коленку…

Мигайлов, терзая мехи баяна, хрипло фальшивил:

Мои кудря-авые волосья
Уж о-очень многим па-а нутру,
И девки из-за них в колосьях
Мне отдаю-утся па-аутру. 2

Его розовая лысина с чахлыми остатками седин поблескивала в тусклом свете лампы. Водка щедро плескалась в граненых стаканах. Журналистов штормило. Надвигалась гроза.

— О! — Мигайлова осенило. — А ведь верно!

И, путаясь в кнопках заплетающимися пальцами, он заиграл бодрый марш:

Водка щедро плескалась в граненых стаканах,
Журналистов штормило, надвигалась гроза.
И последняя мелочь звенела в карманах,
И от табачного дыма щипало…

Баян судорожно рявкнул и замолк. Мигайлов мучительно наморщил лоб:

— Щипало… Щипало… От табачного дыма щипало… Надо же, рифму не могу подобрать. Что у нас с «гроза» рифмуется? Тормоза? Лоза? Бирюза?

— Последняя полоса, — сострил Митюшин и налил себе еще.

— С какой стати! — обиделся ответсек, отбросил баян и, подсев к секретарше, что-то жарко ей зашептал.

* * *

Гром грянул в лучших традициях русского грома — среди ясного неба. Пока гром не грянет, мужик, как известно, не перекрестится. Но маркиз де Сад, вопреки настойчивым требованиям Митюшина, мужиком так и не стал. Аристократ до мозга костей, он почувствовал приближение грозы за девять минут сорок три секунды до ее наступления. Не перекрестился, нет — он попытался предупредить остальных. Тщетно. Мигайлов дергал кривыми пальцами секретаршу за нежное ушко, Митюшин обнимался с бутылкой, а Шишкоедофф щелкал камерой и кричал политические лозунги.

За две минуты пятьдесят секунд до грозы маркиз сгреб в шкаф пустые бутылки, мигайловский баян и засохшие бутерброды. Сердце его бешено колотилось. До грозы оставалось двадцать секунд, когда де Сад запихал под стол сопротивляющегося Шишкоедоффа и дрожащими руками привел в порядок одежду секретарши.

— Дыкть… это… — забормотал Митюшин, шаря глазами по опустевшему столу. — А где…

Дверь открылась. На пороге стоял главный редактор газеты Виктор Четвертинкин, трезвенник в третьем поколении. Он осмотрел комнату. Его немного успокоило отсутствие на столе алкоголя, но безделье журналистского коллектива привело Четвертинкина в бешенство.

Лежащего под столом пьяного Шишкоедоффа он не заметил.

Четвертинкин свистнул секретаршу и поднялся в свой кабинет. Да, именно поднялся: кабинет главреда находился над редакцией, и уж, конечно, никаких тараканов тут не было и в помине. Ассирийский царь Тиглат Палассар умер бы от зависти при виде этой роскоши. Но редактор «Голоса» настолько свыкся с нею, что уже не замечал ни золотых ваз, ни малахитовых клумб, ни ванны из панциря биссы, ни австрийского стола работы мастера Шпротта (XVI век), ни офисной мебели из карельской березы, ни вообще ни черта.

Четвертинкин снял свое кожаное пальто, под которым обнаружился черный мундир. Поправив ремень, главред повернулся к секретарше:

— Как костюмчик?

— Супер, — ответила секретарша, глядя на изношенные башмаки редактора.

— Всего сто тысяч отдал. Китайский, видимо. Недорого, правда?

— Да, — покривила душой секретарша. Ее подташнивало от вида разодетого босса, и Четвертинкин это почувствовал.

— Что-то не так? — подозрительно спросил он.

— Нет, Виктор Витальевич, все в порядке.

— Может, я вас как мужчина чем-то обидел?

— Нет-нет, Виктор Витальевич, все в порядке.

— М-м… ну ладно. — Он глянул на рабочий стол и нахмурился. — Ну-ка вызовите сюда наших сотрудников.

— Окей, мой фюрер.

— Без глупых шуток, прошу вас. И садитесь печатать приказ.

— Яволь, Виктор Витальевич.

 

2.4. Первое явление Мистера Иггза

В полуподвале тем временем тревога перерастала в смятение. Митюшин искал по карманам мятную жевательную резинку, Мигайлов торопливо грыз стебель сельдерея, Слава из-под стола кричал: «Не надо! Я исправлюсь! Можно, я пойду и немного подумаю?» — и махал белым флагом, то бишь грязным платком. Де Сад протянул Мигайлову бутылку газировки:

— Друзья познаются в биде.

— С какой стати! — заволновался Леонид Антуанович. — Коллектив работоспособный!

— Спокойно, генерал. Я еще приду, чтобы плюнуть на его могилу. Мы еще повоюем, генерал.

— Эх, твою мать, твою мать, твою мать…

Вошла секретарша:

— Вас. Всех.

— Не надо! Я исправлюсь!

— Эх, твою мать…

— Дыкть… это…

— Твою мать, твою мать…

— Спокойно, генерал…

— Можно, я пойду…

— Дыкть…

— Не надо!!!

— Эх, твою мать, твою мать…

— Немного подумаю!

— Генерал…

— Я исправлюсь!..

Силясь перекричать бившегося в истерике Шишкоедоффа, Сад спросил у секретарши:

— А ты чего это в плаще и с вещами?

Секретарша заплакала и показала только что отпечатанный приказ Четвертинкина о своем увольнении.

— За что?! — изумленно спросил де Сад.

Журналисты разом протрезвели. Секретарша заплакала еще горше, выронила сумки на пол и бросилась вон.

— С какой стати! — Мигайлов сжал кулаки.

— Спокойно, генерал. Идемте. Он пока еще главный редактор. Если мы взбунтуемся, он уволит и нас.

— И кем он будет без нас? Редактор чего? Дырки от этого… от бублика?

— Четвертинкин не пропадет. Горсовет всегда примет его под крыло. Так что отставим пугачевщину и будем думать. Но не сейчас.

— Можно, я пойду и немного подумаю? — невпопад спросил Слава.

— Поздно, Слава. Слишком поздно. Идемте.

Они вошли в апартаменты редактора униженные, но гордые. Де Сад встал посреди кабинета, засунув руки в карманы и надвинув шляпу на глаза. Митюшин и Мигайлов заслонили широкими плечами дрожащего Шишкоедоффа. Четвертинкин поправил очки и уставился на них.

«Окунь», — неприязненно подумал Мигайлов.

«Помолчите, генерал, — подумал де Сад. — Тут-то мы все мастера».

Славе стало нехорошо. Он повис на плече Мигайлова и измученно зашептал:

— Не надо…

Четвертинкин выдержал драматическую паузу и сказал:

— Ну-с, господа? В демократию играем в рабочее время?

— С какой стати… Коллектив…

— Леонид Антуанович, это риторический вопрос, он не требует ответа. Тем более вашего. Объясните мне лучше, почему на своем столе я нахожу такие вот опусы: «Время придет, и фотовспышка погаснет среди алкогольного смрада, и чело пресветлое благородного фотографа коснется немытого пола под столом; и воскликнут в негодовании толпы оскорбленных, говоря: „Горе тебе, тиран и беспредельщик!“; и наступит другое время и другое правление». Я не буду допытываться, кто автор этого замечательного творения, но, господа, в любом случае апокалипсис в нашей редакции неуместен и нежелателен. Может, я вас как мужчина чем-то обидел? После того, как вы напишете объяснительные… — он внимательно присмотрелся к ответсеку: — Ответственный секретарь Мигайлов!

— Да, штандартенфюрер? — Мигайлов икнул.

— Вы не в том положении, где… э-э… в котором шутят. Что у вас в кармане? Бутылка? Немедленно достать, разбить, вылить! Заявление на стол! Вы уволены, Мигайлов! Ауфвидерзеен!

— Это не…

— Да, безусловно! Но бухгалтера сегодня нет, так что расчет получите завтра.

— Это не водка.

— Не надо ля-ля, Леонид Антуанович. Кого вы хотите обмануть? Я водку за версту чую. Вы пили, Мигайлов! На рабочем месте! В рабочее время! Еще, небось, из горла!

Ответсек вытащил из кармана бутылку газировки и поставил ее перед редактором.

— Ах, вот оно как… Ну ладно. Приказ отменяется. Господин Митюшин, вы экономический обозреватель, насколько я помню? Скажите-ка, сколько событий вы экономически обозрели за последние три дня?

— Дыкть… это…

— Не оправдывайтесь. Не поможет. Строкомер у меня всегда под рукой. Вы уволены. Заявление на стол.

— Я старый и больной…

— Да, безусловно! Но бухгалтера сегодня нет, так что расчет получите завтра. До свидания, Митюшин. Так сказать, пока-пока.

Валерий Петрович в отчаянии посмотрел по сторонам. Все кончено. Уволен.

— Корреспондент де Сад!

— Да, сэр!

— Хм… «Сэр»… Да, пожалуй, называйте меня так. Господин де Сад, вы в журналистике новичок, но ваши первые робкие шаги наводят на мысль, что при хорошем редакторе вы многого сможете достигнуть. Например, писать сводки метеоцентра. Ну, это к примеру. Ваш язык, господин Сад, чересчур дискурсивен, но на криминальные новости вас, пожалуй, хватит. Так что пока я вас не уволю. Отделаетесь выговором.

— А можно узнать, за что?

— Хм… Надо подумать… Ну ладно, выговор отменяется. Чтобы потом не говорили, что Четвертинкин тиран, что в «Голосе» царит беспредел и дискриминация. Четвертинкин не тиран, запишите это где-нибудь. Фотокорреспондент Шишкоедофф, где вы были вчера?

— Я был дома. Чистил туалет.

— А почему даже к вечеру не приехали?

— А я не захотел. Насрать на всех вас!

— Хм… Вот, значит, как…

— Когда хочу, тогда и прихожу. Я в раболатории. 3

— В лаборатории, — поправил Четвертинкин.

Мигайлов зажмурился. «Славка, Славка, — подумал он. — Ума от страха лишился. Конец теперь Белкину. А молодец все же, черт возьми! „Насрать“ — это он ловко сказал».

Четвертинкин посмотрел в глаза Шишкоедоффу. Тот испуганно ощерился. Четвертинкин поднялся и грозно навис над столом.

Неожиданно от его китайского мундира отлетела пуговица, звонко покатившись по столу, и эффект грозного нависания пропал. Четвертинкин смутился и рассвирепел.

— Все уволены, мать вашу! Без пособия! Алкоголики и лоботрясы! Пьянству — бой, мать вашу! Подонки! Убирайтесь! В вытрезвителе поговорим!

— Можно, я пойду и немного подумаю? — прошептал Слава.

— Молчать! Я вам устрою демократию! Я вам покажу, где раки зимуют! А также ночуют, умирают и гниют! Зарвавшиеся хулиганы! Тюрьма по вам плачет! Почему посторонние в редакции? Всех посторонних уволю к чертовой матери! Я…

Он осекся, сообразив, что в редакции действительно находятся посторонние.

Покраснев, он вышел из-за стола и любезно спросил:

— Что вам угодно, сударь? С кем имею честь?

Посторонний с любопытством разглядывал Четвертинкина. Сам он был довольно молод, сходство его с де Садом было примечательным. Это был Мистер Иггз, альтер эго маркиза де Сада. На плече Иггза сидел нахохлившийся Серый голубь — случайно материализованный в свое время пьяным Калиостро персонаж песни известного русского рок-музыканта.

Мистер Иггз переглянулся с маркизом, оценил обстановку и посмотрел в глаза редактору:

— Я из Общества охраны окружающей среды. Жалобы есть? Как-то: оскорбление словом или действием, безосновательное увольнение, вырубка лесов, рыбная ловля в нейтральных водах, преднамеренное убийство при отягчающих обстоятельствах, нарушение законов о свободе печати и фотоискусства, распитие спиртных напитков в комнате матери и ребенка, преднамеренное утопление щенков, котят и прочих, плевание на траву, пропаганда расизма, чихание в общественных местах…

— Редактор проходу не дает! — выкрикнул Слава. — И за фотоматериалы не оплачивает расходы!

Мистер Иггз достал из кармана книжечку и прочитал:

— «Преднамеренное создание помех движению свободных граждан РФ наказывается штрафом в размере 200 долларов США, оплата в рублях по курсу… Преднамеренная неоплата расходов на фотоматериалы свободных граждан РФ наказывается штрафом в размере 500 долларов США, оплата в рублях по курсу, плюс оплата вышеозначенных расходов на фотоматериалы свободных граждан РФ плюс оплата морального ущерба свободных граждан РФ в размере 50 размеров оплаты неоплаченных расходов на фотоматериалы свободных граждан РФ»… Что скажете? Будем платить, или свободный гражданин РФ, каковым является данный свободный гражданин РФ, возьмет свои обвинения обратно?

— М-м-м… Хорошо. Слава, я отменяю приказ. Вы восстановлены в должности. То же относится и к господину Мигайлову, и к господину Митюшину.

— Секретарша, — напомнил вошедший во вкус Шишкоедофф.

— Да, и к секретарше. Все приказы от сегодняшнего числа отменяются. Так?

— Да. И пусть водку можно будет пить, когда захочется.

— Может, тебя еще и в пузико поцеловать? — шепнул Мигайлов.

— Все, все, про водку не надо. Пусть живет.

Четвертинкин, вздохнув, поправил мундир. Когда Мистер Иггз ушел, он махнул рукой журналистам:

— Увидимся, господа.

Затем он, скрипя зубами, взял со стола оставленную Мигайловым бутылку газировки и с ненавистью швырнул ее в малахитовую клумбу…

 

2.5. Дворецкие перевороты

Бомонд. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Королева, как обычно, опаздывала. Она не хотела и не любила опаздывать, но, как говаривал граф Сен-Жермен, ноблесс оближ. Положение действительно обязывало Королеву опаздывать ровно на четыре часа пятьдесят пять минут — ни больше ни меньше. Безукоризненно подчиняться этикету — каторжная работа, а куда деваться, если ты Королева Бомонда?

…Тягостное ожидание было настоящим мучением. Серый осенний дождь совершенно не бодрил маркиза, уныло бродившего по залам. Калиостро выщелкнул ему пару книжек, но философские размышления П. Внучека о «Садоводстве для профессионалов» маркиза сейчас интересовали мало. Сен-Жермен ушел бриться и не возвращался уже около двух часов. Калиостро с усердием средневекового подвижника переводил Библию с латыни на арамейский и, судя по всему, был весьма далек от мирских проблем. А вся надежда была на Калиостро.

— Граф, — не вытерпел де Сад, — ведь вы можете — можете! — это сделать! Ведь никогда вас не приходилось просить дважды!

— In secula seculorum, — бормотал Калиостро, уставившись на маркиза невидящими очками, — qui es… qui es in caelis… Patris et Filii et Spiritu… Spiritu… эх, черт, шрифт плохой, в очках не вижу ни фига… Spiritus…

— Спиритус! — подхватил Сад, отчаянно жестикулируя. — Айне кляйне тринкен! Мало-мало!

— Spiritus… как же его, черт…

— Пить! Рюмка! Буар! Дринк!

— Что, простите?

— Я уже полчаса кричу, никак докричаться до вас не могу. Джузеппе, щелкните хотя бы на рюмашку, ну что вам стоит! Ведь вы же можете… Можете, ведь так?

Помолчав, Калиостро тяжело вздохнул:

— Эх, Донасьен… Если помните, во времена вашей студенческой бедности мы тратили вашу не бог весть какую стипендию на живительную влагу. Ну подумайте, дружище, — разве стал бы я облегчать ваш кошелек, умея выщелкивать спиртные напитки? Я и сам порой завидую тем, кто умеет превращать воду в вино. Вот так-то, друг мой.

— Но я считал, что нет предела совершенству, — заупрямился де Сад.

Граф нетерпеливо замычал, мотая головой:

— Восемьдесят лет ежедневных упражнений у меня ушли на то, чтобы научиться сдвигать взглядом лист осины…

— Я могу, хе-хе…

— Я знаю, маркиз, что вы можете сдвинуть лист осины с закрытыми глазами. Мне понятен ваш сарказм. Но это был всего лишь мой первый опыт. На остальные времени уходило меньше: например, сжигать движением левой руки негорючие предметы я научился за полсотни лет… Конечно, последние четыре тысячелетия моего пути к совершенству не пропали даром: я могу одним щелчком разрушить город, другим — построить несколько новых, разрушить их, построить сотню, и так далее. Я могу создать миллионы водочных бутылок и целый квартал пивных ларьков, но! Бутылки останутся пустыми, а у ларьков никогда не выстроится очередь.

— Почему же?

— Концентрация, маркиз. Концентрация энергии — это азы магии. Вот у меня телефонная трубка с номеронабирателем. Такая есть у каждого телефониста. Что делает каждый телефонист? Он подключает трубку к телефонной линии и набирает номер.

— А вы нет?

— А мне это даром не нужно. Я концентрирую силы природы, и в этом мое отличие от каждого телефониста. Кому вы хотели бы позвонить?

— Зачем?

— Ну, для примера.

— Даже не знаю. Хм… Черт его знает… Ну, давайте в «Секс по телефону».

— Хорошо. Смотрите.

Калиостро для наглядности оторвал шнур у своей телефонной трубки, помолчал немного и, не набирая номер, начал разговор. Изумленный де Сад минуту молча смотрел, как граф нежно воркует с (наверное) очаровательной девицей, но потом, поняв, что его дурачат, покраснел от гнева и выхватил трубку из рук Калиостро.

— Я вам поверил, граф! — возмущенно закричал он. — Как не стыдно!

— А вы послушайте, — ухмыльнулся Калиостро.

Де Сад приложил трубку к уху.

— А сейчас я ложусь на спину и раздвигаю свои длинные стройные ноги, — шептал в трубке томный голос. — О-о-о… Я уже чувствую тебя, я ощущаю твои сильные руки на своем теле, я чувствую, как твой…

Голос в трубке смолк. Калиостро, обаятельно улыбнувшись, взял ее из рук оторопевшего маркиза и убрал в карман.

— Главное — концентрация, — повторил он. — Однако легче выщелкнуть золотые горы, чем шарик ртути.

— Это почему еще?

— Ртуть — это жидкий металл, а жидкость не поддается концентрации, потому что в реальных условиях она не имеет собственной формы. Вода — это жизнь, а жизнь мне не подвластна.

— Хм… Водка — это своего рода смерть, и смерть вам тоже…

— Альфонс, мне понятен ваш сарказм, но я ничего не могу поделать.

— А Сен-Жермен?

Калиостро презрительно фыркнул.

— Понятно, — вздохнул де Сад. — А если вы с графом объедините свои усилия?

Калиостро скрипнул зубами.

К счастью, разговор прервался. Знакомое «трам-пам-пам, какая прелесть!» потревожило тишину, и в залу, осторожно хлопнув дверью, впорхнул дворецкий.

— Харе Кришна! — завопил он, выдергивая из бороды репей.

ПРИМЕЧАНИЕ. Ошибаются те, кто думает, что дворецкий — это строгий пожилой джентльмен, умеющий говорить лишь «Да, сэр» и «Нет, сэр». Эти стереотипы безнадежно устарели: дворецкий Сергей, 27-летний древний грек, был артистичен, напорист и хитер. КОНЕЦ ПРИМЕЧАНИЯ.

Церемонно поклонившись хозяину и маркизу, дворецкий восхищенно запрыгал вокруг многочисленных статуй:

— Ах! Какая прелесть! «Венера в мехах», «Венера в шелках», «Венера в ажурных чулках»!.. Господин граф, это же потрясающая коллекция! Во сколько она вам обошлась?

— В один щелчок пальцами, — сухо ответил Калиостро.

— Великолепно! Один щелчок пальцами! Если не считать 139 телефонных звонков и 62 переводных векселя на общую сумму 3 114 840 фунтов стерлингов плюс две тысячи за доставку! Бесподобно, ваше сиятельство! «Венера Милосская», «Венера Миасская»…

Граф Калиостро покраснел. Его порой пугала необъяснимая осведомленность дворецкого. А тот как ни в чем не бывало поскакал далее по залам, веселясь и подпрыгивая. «Как бы резвяся и играя», — сказал бы, глядя на дворецкого, русский классик.

Когда дворецкий ненароком выскочил в окно, Калиостро невольно вздрогнул (маркиз де Сад облегченно вздохнул, но не в том дело). Граф встревоженно шагнул к окну, но тут сзади распахнулась дверь, и дворецкий Сергей жизнерадостно завертелся возле банкетного стола.

— А где варенье? — требовательно закричал он.

Терпение маркиза лопнуло. Отшвырнув книгу К. Сыночека «Сад своими руками», он опустил ладонь на эфес шпаги и негромко произнес:

— Полноте вам, господин дворецкий, что вы прыгаете, как я не знаю кто. Если вы сию же минуту…

Из умывального зала послышалась отборная французская брань, и оттуда, как чертик из табакерки, вышел граф Сен-Жермен. Он бросил сломанную бритву в мельхиоровую урну и глянул в зеркало: свежевыбритый подбородок графа медленно покрывался рыжей щетиной. Вздохнув, Сен-Жермен закурил, погасил спичку и машинально выбросил в окно сигарету.

— Merde, — проворчал он и увидел Сергея. — Эй, дворецкий!

— Слушаю вас, ваше сиятельство!

— Что вы смотрите так… сердито?

Дворецкий явно растерялся:

— Виноват, ваше сиятельство…

У него был настолько смущенный вид, что Сен-Жермен расхохотался.

Де Сад выглянул в окно: дождь давно кончился, и небо прояснилось.

— Ха-ха-ха! — Сен-Жермен трясся от смеха.

— Это граф так шутит, — тихо сказал дворецкому Калиостро. — «Cerdito» по-испански означает «поросенок».

— Ох-хо-хо! — Сен-Жермен истерически рыдал.

Дворецкий Сергей натянуто улыбнулся:

— Превосходная шутка, ваше сиятельство. Истинно графская шутка. Очень весело.

Сен-Жермен всхлипывал и сморкался на пол.

— Все ли готово к визиту их величества? — осведомился Калиостро у Сергея, пока Сен-Жермен кашлял и отряхивался.

— Так точно, ваше сиятельство, — дворецкий открыл кейс. — Вот, пожалуйте. Сегодняшнее меню.

Едва увидев кипу бумаг, Калиостро лениво отмахнулся:

— Э, избавьте. Мне вредно много читать.

— Мне покажите, мне! — закричал Сен-Жермен.

— Извольте, ваше сиятельство.

Бегло пролистав меню, граф почесал обросший подбородок:

— Если бы я заботился больше о плотских радостях, чем о духовных, меня бы очень огорчило отсутствие в списке шестых блюд веймарского кролика под соусом «Neige matinale». А?

— Но, господин граф, это блюдо было в меню не далее как в прошлый четверг, и я решил, что фаршированные эльзасские рябчики…

— Что мне ваши рябчики! Я человек духовный: пост, молитва, ящик «Распутина» и «Вольво-940» — вот все, что мне необходимо, а остальное от лукавого. Как видите, даже о веймарском кролике под соусом «Neige matinale» я не очень скорблю.

— Конечно, ваше сиятельство. Мне очень жаль, и все же я надеюсь, что фаршированные…

— До чего же вы нудны, дворецкий! — рассердился Сен-Жермен. — Да наловите вы кроликов где-нибудь в Колупаевке и скажите мне, что они из-под Веймара, — и все дела! Что я их, по вкусу различу, что ли?!

— Прошу прощения, ваше сиятельство, но традиции Бомонда…

— Не мне вас учить обману, в конце концов!

— … не позволяют мне…

— И, кстати. В списке напитков я не обнаружил мартини. Это что, опечатка?

Сергей смолк. «Бедняга дворецкий», — равнодушно подумал Калиостро.

— Мы что, сегодня не будем пить мартини? — зловеще прошептал Сен-Жермен.

Сергей молчал. «Mea culpa», — думалось ему. Что это значит, Сергей не знал, и потому счел за лучшее молчать.

Сен-Жермен опустил руку в свой знаменитый карман.

ПРИМЕЧАНИЕ. О четырехмерном кармане Сен-Жермена, так сказать, ходили легенды. Поговаривали, что некий лондонский карманник, пытавшийся обокрасть Сен-Жермена в 1797 году, умер от чахотки через 32 года. А римский карабинер Паели Папилли, обыскавший графа в 1960 году, вскоре погиб в автокатастрофе. Считалось, что эти совпадения были неслучайными, равно как и кончина грузинского князя Мынаваса Начхали, умершего от старости примерно через 80 лет после того, как он пытался положить в графский карман взятку.

Что таил в себе жерменовский карман, оставалось загадкой, ибо вещи извлекались из него всегда самые неожиданные. Вот и сейчас… КОНЕЦ ПРИМЕЧАНИЯ.

Сен-Жермен вытащил из кармана американский карабин. Лоб дворецкого, как говорится, покрылся испариной, когда он услышал клацанье затвора. Он посмотрел на Калиостро: тот с безразличным видом колупал ногтем изумруд на портсигаре, подаренном ему царицей Савской.

— Герцог Альба был прав, — хмуро сказал Сен-Жермен. — Хороший слуга — мертвый слуга. Это знак, мужики.

Дворецкого била дрожь.

— Тяжелая это мысль, — вздохнул граф и ткнул стволом Сергея в грудь. — Мне неразбавленный мартини, графу — коньяк, маркизу — пиво. И все это prestissimo. Считаю до трех.

«Мне было всего двадцать семь», — подумал дворецкий.

— 999… 998… 997…

Сергей неподвижно стоял под дулом карабина. Постепенно до него начал доходить смысл происходящего.

— 991… 990… 989…

Сергей все еще не верил.

— 987… 986… 985…

Сергей сделал шаг в сторону. Сен-Жермен не двигался.

— 983… 982… 981…

Хлопнула дверь: дворецкий пулей вылетел из залы. Калиостро зевнул и посмотрел на часы. Сен-Жермен продолжал считать, глядя в пространство.

Время шло…

— 570… 569… 568…

Калиостро посмотрел по сторонам: маркиз куда-то исчез.

Было скучно.

Время шло…

 

2.6. Лейб-медик Евгений

Дворецкий Сергей вбежал с подносом на счете «178». Граф опустил карабин.

— То-то же, — надменно сказал он, взяв с подноса бокал мартини.

Сергей подошел к Калиостро и предложил рюмку. Калиостро не погнушался.

— Я не сторонник насилия, — пояснил он. — Просто очень люблю коньяк.

Дворецкий озирался вокруг. На подносе одиноко возвышалась баночка «Белого медведя».

— Скорее всего, он на карнизе, — подсказал Сен-Жермен, допивая остатки мартини.

И действительно, де Сад пританцовывал за окном, развязывая галстук и мурлыча себе под нос «Бабье лето» Джо Дассена. 4

— Не угодно ли вашему сиятельству повременить со стриптизом и выпить немного пива? — предложил Сергей. Маркиз удивленно вскинул брови:

— Ух ты! И кого мне за это благодарить?

— Их сиятельство, ваше сиятельство.

— Очень мило, Джузеппе. Мелочь, а приятно. Вы никогда не бросаете друзей в биде. «Bear beer», ишь ты.

— Это от меня, от меня! — Сен-Жермен тыкал себя пальцем в грудь.

— Ах, вот оно что, — де Сад скис. — Ну что ж, мерси вам, Сен-Жермен.

Он вылил пиво в рот, вытер усы, буркнул: «Сплошные консерванты!» — и швырнул жестянку вниз:

— Балалайку!

Дворецкий уже держал балалайку наготове. Маркиз взял инструмент и самозабвенно закрыл глаза. Через секунду молодецкая удаль выплеснулась наружу:

Белое на белом, все становится пенным,
Все становится желтым, как медь.
Все становится пивом, превращаясь в кошмар,
Меня пугает каждый «Белый медведь» —
Пора за пивом!

У дверей позвонили в колокольчик. Дворецкий побежал открывать.

Я рожден быть спокойным за наши пиры,
И, теряя пиры, я выхожу из игры,
Я выхожу из игры, вхожу в пивные миры,
Я устал от всей этой муры…

Иди, иди, я успею —
Я только зайду в гастроном…
Как жаль, что я не умею
Терпеть и не думать о нем —
Отход за пивом! 5

Де Сад неистовствовал в экстазе. Балалайка плясала в его руках. Карниз дрожал, звенели стекла, маркиз рвал на себе остатки одежды и швырял в прохожих кольца с бриллиантами.

Вернулся дворецкий.

— Кто там? — спросил Калиостро.

— Господин лейб-медик их величества Королевы Бомонда, ваше сиятельство.

— Просите.

Дворецкий вышел. За дверью послышалась возня и невнятное бормотание, и Сергей появился вновь. Калиостро невесело усмехнулся: из-под разорванной ливреи дворецкого торчал термометр.

Следом вошел лейб-медик Евгений с чемоданчиком в руке.

За окном дребезжала балалайка.

— На что жалуетесь? — деловито осведомился лейб-медик.

Калиостро пожал плечами: да вроде ни на что.

— Мы не жалуемся, — гордо сказал Сен-Жермен.

Лейб-медик сурово посмотрел на него поверх марлевой повязки:

— А зря. Надо жаловаться. Иначе как я, по-вашему, работать буду? Температура есть?

— Нет.

— Чепуха, температура есть у всех. Вопрос в том, какая. Держите, — он протянул графам градусники.

— Может, не надо, — вяло запротестовал Калиостро.

— Граф, у вас своя работа, а у меня своя. Я вам не мешаю телефоны чинить и вас прошу не тормозить процесс развития процветания… э-э…

— Что верно, то правда.

— Вот-вот. Дыхните.

Калиостро послушно дунул в трубочку.

— Не дыхните… Дыхните… Не дыхните… Давно пьете?

— Ну, не так чтобы очень…

— Понятно. Змей, крыс часто видите? Чертики перед глазами прыгают?

Калиостро виновато молчал: да, порой вижу; да, иногда прыгают.

— Все ясно. У вас рак печени.

Калиостро испугался:

— А может быть, просто белая горячка?

— Вскрытие покажет. Одевайтесь, поедем лечить вашу пневмонию.

Тут за Калиостро вступился Сен-Жермен:

— Господин Евгений, у меня борода растет.

— Это естественно, граф. Вторичные половые признаки и все такое.

— Да, но… Вон у дворецкого тоже борода, но не растет же.

— Серьезно? — лейб-медик пощупал пульс графа. — Одевайтесь, поедем лечить.

— Что лечить?

— Дизентерию вашу, что же еще! Вы как дети малые, ей-богу!

— Господин лейб-медик… — начал Калиостро.

— А вы, ваше сиятельство, пока думайте, с чего начнем лечение — с гастрита или остеохондроза.

— С хламидиоза, — грубо ответил Калиостро. — Почему бы вам не заняться делом? Вон маркиз страдает. От недостатка алкоголя в крови.

— Это мы мигом, — лейб-медик натянул резиновые перчатки и высунулся в окно: — Маркиз! Ваше сиятельство! Вы переохладитесь! Одевайтесь, поедем лечить вашу миопатию Дюшена!

— Мне скорее жарко, чем холодно! Как вы там говорите — вскрытие покажет!

— Быстро в помещение! Вы перегреетесь!

Плюнув, де Сад подхватил одежду и забрался на подоконник. Не удержавшись от соблазна, Евгений всадил ему в ягодицу шприц.

— Что вы себе позволяете! — возмущенно взвизгнул маркиз.

— Занюхайте ваткой, — хладнокровно посоветовал лейб-медик и закрыл кейс. — Ну вот, пора и честь знать.

Он сорвал с лица марлю и расслабленно плюхнулся в кресло:

— Сергей, рюмку «Посольской».

— Пожалуйста.

— Благодарю.

— Э… Простите, господин Евгений, вы уже отдыхаете?

— Как видите. А что?

Дворецкий показал на градусник, торчащий из-под мышки:

— Мне это, конечно, не мешает, но, если вы позволите…

— Разумеется. Выбросьте его.

— А вас разве не интересует, какая у меня температура?

— Абсолютно. Прием закончен.

У дверей снова позвонили. От неожиданности де Сад запутался в панталонах и упал. Сен-Жермен и Калиостро бросились его поднимать.

— Барон де Равиль пришел, — мечтательно сказал Евгений. — Надо будет как-нибудь вылечить его неравномерный тремор, иначе он так и не научится держать ритм в своих блюзовых…

Появился дворецкий:

— Ваше сиятельство, там какой-то иностранец принес бриллиантовое кольцо. Он говорит, что его только что сбросили с карниза.

Калиостро недоверчиво посмотрел на лейб-медика.

— Такое иногда случается, — подтвердил тот. — Вот, например, садовник их величества как-то поутру с похмелья подстригал кипарис. Свалился с шестиметровой лестницы — и хоть бы хны. Встал, отряхнулся и обратно полез. Ни тебе перелома шейных позвонков, ни тебе разрыва селезенки. Руку и то не сломал. Зачем падал, непонятно.

— Не иностранца сбросили, — почему-то обиделся дворецкий, — а кольцо. Только что, с нашего карниза. И он это кольцо принес обратно.

 

2.7. Есть такая профессия…

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Они вышли на улицу.

— Тепло-то как! — обрадовался Мигайлов.

— Неплохо бы отметить! — подхватил Митюшин.

Мигайлов сделал вид, что не расслышал.

Шишкоедофф что-то пьяно пробубнил и покачнулся. Митюшин заботливо поддержал друга в трудную минуту.

— А этот — приятель твой, что ли? — спросил Мигайлов у Сада. — Вы перемигивались вроде.

— С кем?

— Ну, приходил-то сейчас. С голубем.

— А… Да нет, так…

— Чего-то он убежал быстро. Не дождался… хе-хе… премиальных.

— Он не пьет, — печально сказал де Сад.

Мигайлов виновато помолчал и тронул маркиза за рукав:

— Извини. Я не знал.

— Да ничего. Все в порядке, генерал.

Шишкоедофф все-таки упал на груду листвы.

— Мы победили, — пробормотал он и заснул.

— Неплохо бы отметить, — подхватил Митюшин. Мигайлов икнул и погрозил ему пальцем:

— Я на работе. Счас перекурим и пойду матекировать… макетировать. На шестой полосе фотографии не хватает, а ф-фотограф… — он пихнул Шишкоедоффа ногой. — Эй, фотограф Белкин! Не спи — замерзнешь! Где фотографии?

Слава сонно махнул рукой:

— Там…

Мигайлов сплюнул:

— Ладно, скинемся по штуке. Давай.

Митюшин затряс головой:

— Дыкть… это… Я старый и больной! Я прожил долгую неинтересную! У меня алименты на четверых! Я экономический обозреватель, откуда…

— Ясно. Маркиз, выручай.

Маркиз послушно выручил. Мигайлов извлек из кармана мятые бумажки, присовокупил маркизовскую тысячу рублей и загрустил:

— Аванс бы надо… На бутылку сухого хватит, вот и вся радость. Эй, Белкин! Пополни казну!

Слава сонно махнул рукой:

— Там…

— Эх… Ну что ж, на безрыбье и смерть красна. Валера, сходи, возьми сухого.

— Это какого? Растворимого, что ли?

— Тьфу. Ты что, кроме водки, ничего не пьешь?

Митюшин застенчиво улыбнулся.

— Ладно, маркиз, пойдем. Коллектив работоспособный. Валера, ты сторожи этого Белкина. Смотри, чтобы он к женщинам не приставал с фотоаппаратом, как в прошлый раз. «Девушка, позвольте вас снять», хе-хе…

Митюшин пьяно кивал. Мигайлов обнял его и похлопал по спине:

— Держись, Валера. Родина в тебя верит.

— Спасибо, Леня.

— Мы тебя никогда не забудем…

— Спасибо, друг…

— Навеки с нами…

— Возвращайтесь…

— В памяти и сердцах…

— Будьте мужиками…

— Вечная слава героям…

— Закуску не забудьте. Килечку там, или что…

— Доблестным труженикам пера… А ты деньги давал?

— Дыкть… это…

— То-то же. Без килечки как-нибудь. Идем, маркиз.

Гастроном был в двух шагах: не успел де Сад зажечь сигарету, как уже пришли.

— Эх, Донасьен, не вовремя ты закурил, — посетовал Мигайлов. — Ну ладно, я быстро.

Он вошел в магазин и, протиснувшись к винному отделу, облокотился о прилавок.

— Молодая да интересная, — сказал он. — Напоить бы тебя и воспользоваться.

— А, привет, Лёнь. Как всегда, за стимуляцией?

— Ну. В среду номер сдавать, а настроения никакого. Шеф опять зарвался, пришлось его на место поставить.

— Ясно. Тебе одну, две?

— Если можно, Надюша, то две.

— Можно-то можно, а расплачиваться опять газетами будешь?

— Злопамятная ты моя… Вот — 1600.

— Еще 2800.

— На то и деньги, что их нет. Потом принесу, ты же меня знаешь.

— Ну-ну. Держи.

— Спасибо.

— Кстати, ты слышал, что горсовет…

— Эй, мужик, не задерживай! — крикнули из очереди. Мигайлов резко обернулся:

— А ты не выступай. Оратор, тоже мне… Ты газету «Голос» читал?

— Не читал и не собираюсь.

— Так вот я там работаю.

— Ну и иди, пока цел.

Мигайлов шмыгнул носом:

— Ладно, Надюша, позже принесу. Целую-обнимаю!

Он вышел, держа в каждой руке по бутылке водки.

— Ух ты! — удивился маркиз. — Это как?

— Профессия у меня такая, — сказал довольный Мигайлов. — Подрастешь — научу.

Де Сад обиженно замолчал. «Что бы такое ответить, что бы такое ответить?» — думал он.

Но думать долго не пришлось.

— Эй, подождите! «Голос»! «Голос», подождите! — закричали сзади. Леонид Антуанович оглянулся. Неизвестный мужичок бежал за ними, размахивая бутылкой: — Подождите меня!

— Ты его знаешь? — с сомнением спросил Мигайлов.

— Вроде нет.

— Я вроде тоже. Но зато он с бутылкой. Давай подождем, может, ему надо чего.

— Тебе чего-то надо? — простодушно спросил де Сад у неизвестного, когда тот подбежал ближе. Мигайлов с недовольной миной дернул маркиза за рукав.

— Здравствуйте, — неизвестный расплылся в улыбке.

«Иностранец», — подумал Мигайлов.

«Точно», — подумал Сад.

Улыбка мужичка (мистера?) стала еще лучезарнее:

— Мак-Боттл. Джин Мак-Боттл. Вы сказали, что вы работаете в «Голос» газете. Вы бываете джёрнелист, да?

— Я, я. Раухен ферботен. Война капут, — Мигайлов исчерпал свои познания в иностранных языках. — Мы бываем перерыв на обед.

Мак-Боттл прямо-таки светился от счастья:

— Мы есть коллеги с вами. Я представляю эдинбургские газеты «Виски уикли» и «Дринк тудей». Я бываю очень рад делать общение с вашей российской провинцией!

— Я тоже рад, — Мигайлову стало скучно, ему хотелось выпить. — Может, за знакомство?

— No, no, no, — гримасничал Мак-Боттл. — Попозже и побольше. Без пяти файв-о-клок. Могу я спросить ваш адрес?

Де Сад почувствовал вдохновение, словно всю жизнь говорил по-английски:

— Сони Кривой, 39. Tridsat deviat. Soni Krivaya street. Chelyabinsk, Russia.

Мак-Боттл записал адрес в блокнотик, откланялся и исчез. Его российские коллеги переглянулись и молча направились к родной редакции.

 

2.8. Враг у ворот

Шишкоедофф сидел на асфальте, размазывая слезы по лицу:

— Пресмыкающиеся земноводные… Членистоногие млекопитающие… Парнокопытные травоядные…

«Что-то случилось», — подумал де Сад.

— Силен ты в науках, — сказал Мигайлов, открывая зубами бутылку. — Кого это ты так?

— Паукообразные насекомые… Камеру разбили… Сумчатые головоногие…

— Кто разбил-то?

— Волки позорные…

— Да ладно тебе. Зоолог. На-ка вот, глотни, полегчает.

Пока Слава глотал, Мигайлов огляделся и заподозрил неладное.

— А где Валера?

— С ними ушел. К Четвертинкину. — Слава вытер губы и отбросил опустевшую бутылку.

«Что-то случилось», — подумал де Сад.

— С кем ушел? Говори толком! — Мигайлов начал нервничать.

— Черт их разберет… Фашисты какие-то. Опричники. Прессу, говорят, не велено… Камеру вон разбили.

— Эх, твою мать, твою мать… Совсем нерабочая атмосфера. Пойдем, маркиз, поглядим, что там за опричники.

Посмотреть было на что. Под вывеской «ГОЛОС. Газета городского Совета народных депутатов. Редакция» было крупно написано неприличное слово. У двери скучали два вооруженных молодца.

— Ох, ё… — простонал Мигайлов.

— Вот-вот, — поддакнул Слава из-за спины.

— Я не об этом, — Мигайлов страдальчески скривился и, зажав рот, кинулся в кусты.

«Что-то случилось», — подумал де Сад.

— Ты опять здесь? — процедил Славе один из опричников. — Прессу не велено, ты не понял? Тебе еще добавить?

Из-за кустов показался пьяный Мигайлов:

— С какой стати?.. Коллектив работоспособный. Мы тут это… работаем мы тут.

Опричник задумался:

— Вы тут работаете?

— Ну.

— Так вы из газеты, что ли?

— Ну, — ответсека штормило, и говорить было трудно. Опричник покачал головой:

— Прессу не велено.

«Определенно, что-то случилось», — подумал де Сад.

Мигайлов пьяно икнул.

Опричник снял с плеча автомат:

— Идите-ка, ребятки, куда-нибудь на травку, а не то весь мир насилья мы разрушим.

Он блеснул кривой золотозубой улыбкой, отчего шрам на его щеке хищно изогнулся.

«А ведь разрушат, как пить дать», — мелькнуло в голове Мигайлова. Маркиз настороженно пошевелил усами.

— Погоди, — махнул рукой второй опричник и вытащил из кармана рацию:

— Сын Один, это Сын Пять. Прием… Товарищ майор, фотограф вернулся… Так точно… С ним еще двое, говорят, здешние… Есть всех пропустить! — Он молча кивнул на дверь, и журналисты вошли внутрь.

Де Сад заглянул в кабинет. В редакции пахло грязными портянками и солдатской злостью. За митюшинским столом четверо опричников играли в карты. В углу кто-то спал на шинели. Де Сад поморщился и закрыл дверь.

— Что там? — нетерпеливо спросил Мигайлов. Де Сад взял у него бутылку водки и сделал внушительный глоток.

— Что там? — повторил Мигайлов. Маркиз отрешенно посмотрел на него:

— Пора собирать войска, генерал. Е-семь е-пять, трубачей — на башни, бутылки — в приемный пункт стеклотары, орудия к бою, потушить костры, наступаем на рассвете, пароль тот же.

Мигайлов удивленно перевел взгляд на Шишкоедоффа. Тот безудержно рыдал. Мигайлов нахмурился и, гордо подняв голову, направился к кабинету редактора. Постояв секунду, де Сад отдал бутылку Славе и бросился вслед за ответсеком.

В дверях Мигайлов споткнулся и, падая, увидел, что окружен добрым десятком опричников, готовых вот-вот разрушить весь мир насилья. Он почувствовал, как мурашки побежали по лысине.

— Стойте, стойте! — Четвертинкин замахал руками. — Это свои.

Мигайлов поднялся, стараясь не делать резких движений.

— Что происходит? — он огляделся и увидел на стене плакат с корявой надписью: «Вся власть Новой Власти!». Перед столом редактора, откинувшись на стуле, сидел Митюшин. Де Сад сердито сопел за спиной. Настроение ответсека упало окончательно.

Четвертинкин встал посреди кабинета и засунул руки в карманы:

— Наши журналисты узнают все последними? Это так принято теперь, да? Все газеты помещают новости в передовицы, а мы, пардон, куда? — Он ухмыльнулся, довольный своим чувством юмора. Но веселье его скоро улетучилось, Четвертинкин вплотную подошел к троице и заговорил совсем другим тоном, напряженно и зло:

— Вы, господа, проводите рабочее время в винниках, или как это там у вас называется, а я вынужден сообщать вам известия, которые должен узнавать от вас. Но об этом мы после поговорим, а сейчас знайте: пока вы там закусываете свои сто граммов, Белый дом обстреливают из танковых орудий!

Маркиз побледнел. Мигайлов невольно посмотрел в окно, словно ожидая увидеть дымящиеся руины. Но за окном все было как обычно: компании студентов весело что-то обсуждали, прикладываясь к горлышкам пивных бутылок, за ними в некотором отдалении неотступно брели мужичонки не из здешних, двое патрульных потрошили гражданина невнятного вида, розовощекие торговцы шоколадками топтались около своих ящиков… Все как всегда, ни танков, ни взрывов.

Шишкоедофф вглядывался в Митюшина, мучительно пытаясь за темными митюшинскими очками увидеть сочувствие и понимание. Но экономический обозреватель сидел спокойно и неподвижно, бесстрастно обозревая происходящее. Видимо, он уже был в курсе ошеломительных новостей.

— Какой Белый дом? — спросил маркиз. — Американский или…

— Или, корреспондент де Сад, или! Наш Белый дом, московский! Вы что, радио не слушаете? Впрочем, откуда в ваших забегаловках радио…

Послышалось утробное урчание сливного бачка, щелкнула щеколда, открылась неприметная дверь — и в кабинет, на ходу застегивая брюки, вышел невысокий лысый господин в костюме. Окинув взглядом присутствующих, он встал чуть поодаль новоприбывших журналистов, заложил руки за спину и стал смотреть. Причем смотрел он как-то так, что сразу стало ясно: никакой это не господин в костюме, а самый что ни на есть товарищ в штатском. Четвертинкин меж тем живописал:

— В столице паника, движение транспорта парализовано, во многих домах отключена горячая вода. Танки давят людей на улицах, в магазинах…

Лысый товарищ удивленно вздернул бровь.

— … в подъездах собственных домов! На вокзалах творится черт знает что, международные аэропорты закрыты, метрополитен в экстренном порядке переоборудуется под бомбоубежище. Вы представляете себе, что там происходит? В московском зоопарке у белой медведицы случился выкидыш, а это уже не шутки! Между прочим, рождение белого медвежонка в неволе — событие даже не российского, а мирового масштаба! Таких случаев за всю историю… Да что говорить. Россию снова путчит!

Лысый товарищ негромко кашлянул. Четвертинкин смутился и замолчал.

— Виктор Витальевич, не стоит так… сгущать краски.

Четвертинкин, краснея, часто закивал. Лысый кивнул на журналистов:

— Это тоже ваши?

— Мои, — Четвертинкин явно неуютно чувствовал себя под пристальным взглядом лысого товарища. Тот наконец отвернулся от редактора и сделал знак опричникам. Опричники один за другим исчезли за дверью. Товарищ посмотрел на медленно трезвеющих газетчиков:

— Господа. В непростое время перемен от нас с вами требуется спокойствие и выдержка. Сейчас не только у моих гвардейцев, но и у каждого патриота новой России должно быть холодное сердце, чистая голова и горячие руки. — Он мельком глянул на маркиза. — Надеюсь, что вы патриоты России, господа, и у нас с вами не возникнет неприятных недоразумений. Меня зовут Каин Адамович. Фамилию называть не буду, она вам ни о чем не скажет.

 

2.9. Второе явление Мистера Иггза

— Так вот, — продолжал Каин Адамович. — В стране сложная ситуация. После роспуска парламента господство Советов закончилось, но до торжества демократии еще далеко. У советских собственная гордость, а также жадность, зависть и жажда власти.

Действия сторонников демократических реформ, не будучи скоординированными, могут привести к хаосу. Поэтому там, — он неопределенно указал вверх, — было решено создать Чрезвычайный комитет, руководящий движением народа к свободе. Во всех крупных городах введено особое положение. Инциденты, о которых говорил Виктор Витальевич, действительно случаются, но в целом прогноз благоприятный. Они, — еще один неопределенный жест, — держат ситуацию под контролем. Заводы, фабрики, транспорт, гастрономы, телефонные сети, почтамты, пивные ларьки, телерадиоцентры, редакции газет уже находятся в надежных руках.

Моя задача как представителя ЧК — помочь сотрудникам «Голоса» выдержать испытание и не поддаться провокациям бывшей советской номенклатуры. Необходимо, чтобы ваша газета продолжала доносить… нести читателям объективную информацию, настоящую правду, которая, как известно, самое ценное. — Он еще раз, более пристально, посмотрел на маркиза. — Поскольку учредителем «Голоса» до сих пор был горсовет народных депутатов, ваша газета оказалась, грубо говоря, ничьей.

Совсем скоро на базе редакции будет создано акционерное общество, вы станете хозяевами своей газеты, и ее акции начнут приносить вам дивиденды. Я, конечно, не обещаю золотые горы, будем реалистами. Но золотая горка здесь точно будет, помяните мое слово!

А пока АО не создано, Чрезвычайный комитет просто понаблюдает, чтобы опьяненный свободой коллектив не поддался чьей-нибудь злой воле и случайно не продал право собственности на газету. Так сказать, посторожим вашу свободу. Если будете вести себя, как полагается патриотам, то радикальных перемен не случится. «Голос» будет, как и прежде, выходить каждую неделю, а вы — делать привычное и любимое дело: выпускать газету, писать статьи, говорить людям правду. Правда отныне заключается в следующем: Советы — это плохо, демократия — хорошо. А если у вас будет другая правда, то и высказывать ее придется очень далеко отсюда. Надеюсь, что до этого не дойдет, вы люди взрослые, у всех семьи, дети, проблем нам не надо, ведь верно? Вот ваш коллега, Валерий… Петрович, да?

— Да, — кивнул Четвертинкин.

— Валерий Петрович уже согласился на предложенные условия. Правда, Валерий Петрович?

Митюшин промолчал и даже не шелохнулся, но согласие на его безмятежном лице было написано большими буквами.

— А если мы откажемся? — поинтересовался де Сад.

— А вы собираетесь отказаться? — быстро спросил Каин Адамович.

— Нет, но все-таки?

Каин Адамович любезно улыбнулся:

— Напишете заявление, и всего-то делов. По собственному желанию. Акционером вы останетесь в любом случае. И проценты свои получите сполна, гарантирую. Но я не советую вам спешить с увольнением. В наше сложное время лучше держаться друг друга. Чтоб не пропасть поодиночке, понимаете? Вас как зовут?

— Маркиз де Сад.

— Замечательно. Я так и думал, что это вы. Это ведь вы писали о челябинских масонах? Восторженная такая статья о всеобщем равенстве, о свободе? О том, что масоны занимали ключевые посты в областном Совете? Мы-то с вами понимаем, что это фантазия, но что скажут читатели, узнав, что маркиз де Сад, сочувствовавший советским масонам, отказался работать на демократию? Что скажет ваша супруга, узнав, что после увольнения из «Голоса» дорога в газеты вам заказана? Что будет с вашей карьерой, вы понимаете? Мой вам совет: не спешите. Заявление написать никогда не поздно, а вот о судьбе своей стоит подумать уже сейчас.

— И о судьбе Родины тоже, — с пафосом вставил Четвертинкин.

— О судьбе Родины даже в первую очередь, — кивнул Каин Адамович. — Поэтому, господа, имейте в виду, — он смахнул сухие листья с шишкоедоффского рукава. — Сотрудникам «Голоса» отныне категорически запрещается употреблять спиртное во время рабочего дня. Стране нужны трезвые герои. Обычных и так хватает.

Мигайлов сглотнул комок в горле. Слава ойкнул и прошептал:

— Не хочу героем… Лучше камеру верните…

В глазах Каина Адамовича загорелся профессиональный интерес. Он прищурился:

— В какую еще камеру?

— «Никон», — всхлипнул фотограф. — Восемьсот долларов стоил…

Секунду чекист ошарашенно смотрел на Славу, потом облегченно рассмеялся:

— А, вы про фотоаппаратик… Да не переживайте так. Если останетесь в «Голосе» — будет вам такой же и даже лучше.

— А если… если нет?

— А если нет, то нет. Вы ведь сами виноваты. Вот зачем вы назвали сержанта салабоном? Ни один сержант в мире этого не простит, у них комплексы на этот счет. А вы его еще полицаем сопливым… Как только живы остались. Архаровцы — они ведь ребята молодые: горячие головы, холодные руки… Комсомольцы, блин, беспокойные сердца. Могли и пристрелить.

— Как вы их назвали? Архаровцы? — заинтересовался Четвертинкин.

— Архаровцы. Дивизия генерала Архарова. Это ведь не наши гвардейцы, не местные. Из области сегодня прибыл батальон для укрепления демократии. Ну да ладно, не о том речь. — Он повернулся к журналистам. — Я вас убедил, господа?

Маркиз неуверенно кивнул. Слава посмотрел на Митюшина и тоже кивнул.

— Отлично. Виктор Витальевич, выдайте нашим новым сотрудникам бланки заявлений. Те, что я принес.

— А я? — растерянно спросил Мигайлов.

Каин Адамович с сомнением посмотрел на него:

— Виктор Витальевич, это кто?

— Это наш ответственный секретарь, — засуетился Четвертинкин. — Лучший из ответственных секретарей города. Ответственнейший!

— Уверены? Запашок, знаете ли… не наш. Заграничную водку предпочитает ваш ответственный секретарь. Не нравится мне это.

— Наш он, Каин Адамович, наш! Леонид Антуанович Мигайлов, чистокровный русский.

— Все мы чистокровные русские… Нет. Не пойдет. Вы свободны, товарищ Мигайлов. На собрание акционеров вас пригласят, а пока не мозольте глаза. Хотя подождите, пропуск выпишу.

Мигайлов жалобно посмотрел на коллег: Слава рукавом куртки утирал слезы, де Сад сосредоточенно молчал, словно вел мысленный диалог. Четвертинкин всем видом показывал, что сделал все, что мог. Митюшин все так же спал на стуле.

Каин Адамович что-то быстро написал на желтой бумажке, пришлепнул каиновой печатью и подал бумажку Мигайлову:

— Держите. Вас выпустят.

Ответсек подавил вздох и протянул руку за пропуском.

Маркиз внезапно сверкнул глазами и улыбнулся.

Дверь отворилась, и в кабинет редактора вошел Мистер Иггз с неизменным Серым голубем на плече.

— Я из Общества охраны окружающей среды, — с порога заявил он. — Жалобы есть? Как-то: безосновательное увольнение, разжигание национальной розни…

— Знаем, знаем! — перебил его Четвертинкин. — «Чихание в лесу, утопление котят в нейтральных водах»! Вам лишь бы денег урвать побольше! Пошел вон отсюда! Молокосос!

Крики разбудили Митюшина, тот уронил очки и, моргая спросонок, радостно заорал:

— Смерть фашистским захватчикам! Наш «Голос» не охрипнет!

Каин Адамович побагровел и выдернул из-за пояса пистолет:

— Лицом на пол, руки за голову! Евреи, цыгане и коммунисты, шаг вперед!

Ошеломленный Мистер Иггз попятился. Серый голубь сорвался с его плеча и суматошно захлопал крыльями перед носом чекиста, капнув при этом на желтый пропуск. Шишкоедофф заулюлюкал и затопал ногами. Четвертинкин зажмурился и закрыл уши руками. Мигайлов оглушительно засвистел. Митюшин тоже свистнул, но его никто не услышал. Каин Адамович, бранясь сквозь зубы, отбивался от Серого голубя пистолетом. Хрустнули митюшинские очки. Де Сад размахивал плеткой и кричал неизвестно кому: «Давай! Давай!»

Через мгновение кабинет редактора был полон архаровцев, вразнобой щелкающих затворами. Все притихли. В напряженной тишине было слышно лишь тяжелое дыхание Каина Адамовича…

— Огонь!!! — крикнул Шишкоедофф.

 

2.10. Мак-Боттл в Бомонде

Бомонд. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Ничего особенно заграничного в облике иностранца не было. Скорее наоборот: если бы не улыбка, притаившаяся в рыжеватых усах, не клетчатый пиджак и не вызывающе красная жилетка, он вполне мог бы сойти за редактора какой-нибудь местной газеты.

Калиостро, путаясь в ножнах, поднялся навстречу гостю и подарил тому самую гостеприимную из своих улыбок:

— Здравствуйте. Прошу вас, проходите. Меня зовут граф Калиостро, а это мое, так сказать, графство.

— О! Вы тот самый Калиостро? — вежливо удивился иностранец. Граф ухмыльнулся:

— Почти.

— Мак-Боттл. Джин Мак-Боттл, — иностранец с нескрываемым интересом рассматривал нелепый графский парик с завитыми локонами. — Репортер эдинбургских газет «Виски уикли» и «Дринк тудей». Друзья называют меня просто Джин. Хотя и все другие называют меня так же.

— Проходите, Джин. Вы к нам по делу, не так ли?

— О да. Ведь это у вас есть карниз? Один подобный в целом доме?

— Не знаю, — Калиостро растерянно посмотрел в окно. — Наверное. Вообще-то там балкон… по крайней мере, совсем недавно был балкон. Может быть, теперь и карниз есть. Видите ли, эта комната не всегда выглядит одинаково. Никогда не знаешь заранее, что выйдет. Зависит от настроения, в котором пребываешь, когда щелкаешь пальцами. И иногда от подсознательных желаний окружающих.

Мак-Боттл выслушал этот бред и принужденно улыбнулся:

— Я видел человека, кто играющий на балалайке. Он у вас есть? Он уронил ювелирность, и я приподнял ее вернуть.

— Вот уж кто-кто, а человек точно есть. Донасьен, не хотите ли опознать свою «ювелирность»?

Маркиз неохотно отложил балалайку:

— Простите, сэр, за причиненное беспокойство, но я не уронил кольцо, а выбросил. Если вы решите оставить его у себя, я не расстроюсь.

Иностранец часто заморгал, недоверчиво всматриваясь в маркиза, и вдруг воскликнул:

— Донасьен! Альфонс! Будь мужиком, это же я!

Маркиз вздрогнул:

— Я догадываюсь, что это вы. Разумеется, я всегда это знал. Никаких сомнений. Но я вас впервые вижу.

— Jesus! Я Мак-Боттл! Джин Мак-Боттл!

— Вам невероятно повезло. И что, вы хотите сказать, что мы встречались?

— Да, спасибо, я об этом хотел сказать. Мы встречались.

Маркиз озадаченно посмотрел на Калиостро.

— И где же?

Мак-Боттл хитро прищурился:

— Ты меня обыгрываешь, да? Я понял. А мистер Мигайлов тоже здесь? — он завертел головой.

Взгляды де Сада и Калиостро встретились.

— «Голос»! — хором сказали они и рассмеялись. Маркиз облегченно вздохнул:

— Это ошибка, мистер Джин. Если вы были в «Голосе», то там вы встретили другого меня.

— Да? Я не очень понимаю, — Мак-Боттл посмотрел по сторонам, наткнулся на бесстрастный взгляд Сен-Жермена, задумчиво поглаживающего карабин, и поспешил отвернуться. — Это был не ты? А кто? Этот… м-м… как по-русски называется одинаковый брат?

— Близнец. Брат-близнец, да. Но на самом деле мы один и тот же человек — маркиз де Сад. Этого так сразу и не объяснишь, — Саду явно наскучила эта тема. — Давайте попозже, Джин. Без пяти пять.

Мак-Боттл понимающе усмехнулся:

— Друзья познаются в биде? На грудь примем?

Де Сад застыл на месте, на лице его отразились сложные чувства.

— А давайте! — неожиданно для себя самого выдохнул он.

Калиостро подмигнул Сен-Жермену. Тот снисходительно кивнул. Лейб-медик нервно заерзал в кресле, изо всех сил стараясь сохранять невозмутимость.

Калиостро посмотрел на дворецкого. Тот мгновенно извлек блокнотик, ручку и калькулятор:

— Заказывайте, мистер Мак-Боттл.

— No, no! — запротестовал иностранец. — Это не нужно, у меня есть!

Он секунду подумал, потом сунул-таки «ювелирность» в карман и с заметным усилием извлек из-за пазухи огромную плоскую бутылку. «Whisky weekly, — сообщала этикетка, — cool before drink!» Как бутылка уместилась в пиджаке Мак-Боттла, да еще совершенно незаметно со стороны, оставалось загадкой. Калиостро покосился на Сен-Жермена: не один ли портной шил ваши костюмчики? Сен-Жермен презрительно сморщился и закатил глаза: есть многое на свете, друг Джузеппе, что и не снилось нашим мудрецам…

Мак-Боттл ловким движением свинтил крышку:

— Вот! Я привез это из Эдинбурга!

Маркиз де Сад с сомнением усмехнулся:

— Никогда не слышал, чтобы кому-то удавалось выйти из редакции «Голоса» с полной бутылкой виски.

Мак-Боттл пожал плечами:

— Я не знаю, Донасьен. Я в Шотландии не слышал об этом тоже, — он обезоруживающе улыбнулся, — но сегодня я вообще узнал очень много. Раньше я думал, что в России все бывают Ивановы и умеют играть на балалайке, а увидел, что умеет только один, и не Иванов, а маркиз де Сад.

— А как по-английски «балалайка»? — с любопытством спросил лейб-медик. Мак-Боттл удивленно посмотрел на него:

— Balalaika, конечно.

— Мог бы и сам догадаться, — расстроился лейб-медик и посмотрел на бутылку. — А что значит «Cool before drink»? «Круто, пока не выпьешь»?

— «Пейте охлажденным», — подал голос осведомленный Сен-Жермен. — Это знак, мужики!

Дворецкий между тем с непостижимой скоростью носился вокруг банкетного стола, виртуозно управляясь с бесчисленными салфетками, тарелками, рюмками, фужерами, бокалами и стаканами. Калиостро безуспешно вертел головой, пытаясь уследить за ним, а потом, отчаявшись, крикнул в пространство:

— Сергей, не забудьте для меня баночку джина!

— Si, certo, eccelenza! — донеслось в ответ.

— Это ваш слуга? — спросил Мак-Боттл у графа. Калиостро кивнул:

— Дворецкий.

Мельтешение прекратилось. Сергей — в одной руке четыре бокала, в другой десяток десертных ложек — остановился перед графом и гордо выпятил бороду:

— Не слуга. Я не слуга! Вам ли не знать, ваше сиятельство, что лишь роковая случайность помешала мне родиться князем!

— Насколько я знаю, в Древней Греции не было князей, — заметил маркиз де Сад.

— Вот-вот, — подтвердил дворецкий. — Это и есть та самая случайность.

— А вы родились в Древней Греции? — весело удивился Мак-Боттл.

Дворецкий невозмутимо кивнул.

— И это меня удивляет, — съехидничал Сен-Жермен. — Они же там через одного были гомиками. Потому и вымерли все в конце концов — откуда у гомиков дети!

— А вы сами, граф, — не удержался Сергей, — вспомните, что вы рассказывали о своей родине!

Сен-Жермен хотел ответить, но запнулся. Несколько секунд он сидел, озадаченно глядя перед собой, потом вытащил из кармана табличку с надписью «Сбой оперативной памяти. Проводится тестирование. Пожалуйста, подождите, это может занять несколько минут», повесил ее на грудь и затих.

— Зачем вы так, Сергей, — укоризненно сказал Калиостро. Дворецкий выпятил бороду еще больше и сердито засопел.

— Что с ним? — спросил Мак-Боттл, глядя на Сен-Жермена.

— Вскрытие покажет, — пошутил лейб-медик.

— Out of memory. Error 14736, — объяснил иностранцу Калиостро. — Граф не помнит своей родины. Вообще. Он слишком давно родился.

Мак-Боттл сочувственно разглядывал Сен-Жермена. Тот не подавал признаков жизни.

— А кто этот граф есть? — наконец спросил Мак-Боттл.

— Этот? Этот есть граф Сен-Жермен, — ответил Калиостро. — Не волнуйтесь, с ним все будет в порядке.

— Тот самый Сен-Жермен? Настоящий? — Мак-Боттл, казалось, по-новому взглянул на неподвижного графа.

— Да уж не китайская подделка, — ухмыльнулся циничный лейб-медик. — Если вы имеете в виду того, знаменитого, Сен-Жермена, то поверьте мне как доктору, этот Сен-Жермен еще более настоящий, чем тот.

— То есть это не есть тот легендарный граф Сен-Жермен, нет? Это другой? — силился разобраться Мак-Боттл. Лейб-медик махнул рукой:

— Да черт их разберет, кто из них легендарный, а кто другой. Оба хороши.

— Тестирование завершено. Для продолжения нажмите «ОК», — объявил вдруг Сен-Жермен. Маркиз и лейб-медик недоуменно переглянулись.

Опытный Калиостро не растерялся. Он схватил салфетку, поданную дворецким, начертил на ней квадратик, на квадратике написал «ОК» и ткнул в него пальцем.

— Благодарю вас, — сказал Сен-Жермен и, с хрустом потянувшись, обвел присутствующих взглядом.

— Стареете, сиятельство, — покачал головой Калиостро. — Пора спиртом протирать.

— Нет уж, — поежился Сен-Жермен. — По старинке оно надежнее.

И, сграбастав со стола ближайшую рюмку, он выжидающе посмотрел на дворецкого.

— Нет-нет-нет-нет-нет! — вмешался Мак-Боттл. — Виски пить из стаканов, обязательно надо из стаканов! Дворецкий ведь, да? Сергей, да? Сергей, пожалуйста, на небольшой стакан три пальца виски, это хороший дрэм, это good dram, надо пробовать, там запах дыма, там он есть богатый запах меда, вкус меда, это надо много подержать во рту и пить! Это хороший скотч, pure malt, перемешанный запах, надо пробовать, это бывает большое удовольствие! Good dram, Сергей, три пальца!

— Гуд дрэм, три пальца, чего тут не понять, — фыркнул дворецкий. — Не волнуйтесь вы так, мистер Мак-Боттл, здесь же приличные люди, здесь воду из крана и ту смакуют! Их сиятельства за тысячу лет всякого напробовались.

— За тысячу лет можно, да, — рассеянно подтвердил Джин, наблюдая, как дворецкий разливает в стаканы «три пальца» золотистого напитка.

 

2.11. Коктейли Первой мировой

Все замолчали. Было слышно только неторопливое бульканье да старательное сопение Сергея. Сен-Жермен лениво посматривал на священнодействие обычно расторопного дворецкого и с трудом сдерживал зевоту… Лейб-медик, напротив, жадно следил за процессом и нетерпеливо вертел в руках видавший виды одноразовый стаканчик…

Калиостро и де Сад мысленно спорили о правильном написании слова «виски» и на происходящее вокруг не обращали ни малейшего внимания… Барон де Равиль, озабоченно принюхиваясь, приближался к дому, где обретался граф Джузеппе де Калиостро…

— Послушайте, Джин, — сказал вдруг Сен-Жермен. — А вы уверены, что Сергей правильно отмеряет? Пальцы у него, прямо скажем, не крестьянские…

— Да-да! — подхватил лейб-медик и зачем-то достал бланк больничного листа. — Я вот тоже смотрю: слишком тонкие пальцы-то! Может, на четыре надо?

— Все есть хорошо-правильно, господа, — Мак-Боттл завертел головой, пытаясь смотреть сразу на обоих. — Так надо, да, Сергей делает хорошо!

Сен-Жермен пожал плечами и разочарованно отвернулся к окну.

Наконец дворецкий закончил колдовать над стаканами и, мимоходом слизнув с горлышка янтарную капельку, лихо закрутил крышку.

— Готово! — объявил он. — Ваше сиятельство, посмотрите: как в аптеке!

Сен-Жермен бросил быстрый оценивающий взгляд на стаканы с виски, успев при этом учесть расстояние до объектов, угол наклона поверхности, толщину стекла и рефракцию воздуха.

— Действительно, как в аптеке, — согласился он, но взял почему-то самый дальний стакан.

Тут у дверей снова затрезвонил колокольчик. Дворецкий побежал открывать.

— В Бомонде день открытых дверей, — обреченно вздохнул Калиостро.

На пороге возник мужичонка не из здешних.

— Молодые люди, бутылочку… — заканючил было он, но, увидев костюм и парик Калиостро, растерялся: — Опаньки… Mille pardons, monsieur. Bon soir. Бутылочку не выбрасывайте… э-э… s’il vous plait, если не в падлу, а, мужики?

— Ни в коем случае, — заверил его Калиостро, прижимая руку к груди. — Не выбросим. Не дождетесь.

Гладко выбритое лицо мужичонки не из здешних скорбно вытянулось.

— Allons, monsieur, allez avec moi, — зашептал мужичонке дворецкий, дергая его за драный рукав драпового пальто. — Комм цу мир, кому говорю!

Он уволок мужичонку в сторону кухни.

— Кто есть это?! — изумленно спросил Мак-Боттл.

— Не обращайте внимания, Джин, — поморщился Калиостро. — Это второстепенный персонаж.

В дверях снова возникла довольная физиономия мужичонки не из здешних.

— Grand merci, — сказал он. — Извините за компанию.

Громыхнул мешком с бутылками и исчез, оставив еле уловимый аромат дорогого одеколона.

— Чем это пахнет? — принюхался де Сад. — Похоже на «Хьюго Босс»…

— Тише, маркиз, — попросил его Калиостро. — А то читатели подумают, что это product placement.

Сен-Жермен выразительно кашлянул.

— Ну так что, — сказал он и вопросительно посмотрел на Мак-Боттла, — дети разных народов? Мы мечтою о мире живем или как?

Калиостро заметно напрягся.

— Да, да, — закивал журналист. — Живем. Мир, дружба, перестройка!

— И виски, — добавил лейб-медик, разглядывая заходящее солнце сквозь стакан.

— И виски, — легко согласился Мак-Боттл.

— Кстати, Джин, — оживился де Сад. — Мы тут с графом поспорили. Скажите, как все-таки правильно пишется слово «виски»: через «ки» или через «кей»?

— Хороший виски пишется через «ки», — ответил Мак-Боттл, самодовольно усмехнувшись, — а остальной пишется «whiskey», который сделан на другой стране, кроме внутри Шотландии.

Де Сад сделал непроницаемое лицо и, нервно открыв сигаретную пачку, закурил.

— Граф, только не говорите мне опять «Я граф или неправ», ладно? — попросил он, глядя в окно. — Я сейчас не готов это слышать. А статуя, так и быть, ваша.

— Вы поспорили на статую? — спросил дворецкий, достав откуда-то амбарную книгу. — Могу я узнать, на какую именно?

— На Венеру Галапагосскую, — грустно сказал маркиз. — Тяжелая это мысль. Спецификацию мы с вами уточним позже, если вы не возражаете. И, конечно, если граф не против. Ваше сиятельство, вы ведь не против?

— Я пьяный граф, не приставайте ко мне, — невпопад ответил Калиостро, не сводя глаз с Сен-Жермена.

— Что-то случилось, Джузеппе? — невинно поинтересовался тот.

— Сен-Жермен, — медленно проговорил Калиостро, буравя графа взглядом. — Я стал старым параноиком, или вы опять хотите выпить за дружбу народов?

— Ну что вы, ваше сиятельство, — любезно оскалился Сен-Жермен. — До старого параноика вам еще года два, не меньше. Вон лейб-медик не даст соврать.

— При соблюдении постельного режима даже два с половиной. А то и все три, — подтвердил Евгений, вдыхая «богатый запах меда». — Только, господа, давайте все-таки выпьем, а? Сил больше нет терпеть.

Калиостро резко поставил стакан на стол.

— Я отказываюсь пить с графом за дружбу народов, — заявил он.

— Почему? — недовольно спросил лейб-медик.

— Потому что мне и прошлого раза хватило!

— А что было в прошлый раз?

— Да ладно вам, Джузеппе! — сказал Сен-Жермен. — Здесь-то, слава пиву, нет никаких эрцгерцогов.

— Вы что, не знаете, из-за чего началась Первая мировая война? — спросил Калиостро у лейб-медика. — В четырнадцатом году?

— Ну… Вроде бы кого-то убили, да? Не то в Боснии, не то в Сербии?

— Вот-вот. Убили, — Калиостро хмуро посмотрел на Сен-Жермена. — Только не кого-то, а эрцгерцога Франца Фердинанда. И… в общем, неважно. Тоже за дружбу народов сначала пили! Потом за мир во всем мире, потом за вихри враждебные, потом еще за что-то… За знамена какие-то… В итоге они поспорили о психологии лесбиянок, и граф устроил, понимаете ли, пальбу…

— Джузеппе, — миролюбиво сказал Сен-Жермен, — перестаньте. Кто старое помянет… Я же вам сотни раз говорил — и до, и после дуэли — что это была случайность. Стал бы я стрелять в герцогиню Боснии, будь она хоть трижды лесбиянкой! Да я до того дня и видел-то ее раза два всего! К тому же вы ведь сами рассказывали мне потом, что на самом деле герцогиня не пострадала, а после всех событий тайно уехала в Германию!

— Так война началась из-за женщины? — догадался де Сад.

Калиостро сверкнул очками:

— Война началась из-за того, что граф предложил тост за дружбу народов.

— Ну и что? — раздраженно спросил лейб-медик. — Это было сто лет назад. А сейчас-то почему бы не выпить?

— Не буду, и все. Каждому графу свой графин. Хоть на куски меня режьте.

В глазах лейб-медика заплясали нехорошие огоньки. Помутившимся взором поглядев на Калиостро, он с сожалением отставил стакан. Мгновение — и в руках Евгения блеснул скальпель.

— Ну что ж, граф, — пробормотал он, вставая, — как скажете. Не знаю, что там у вас было с герцогиней, но лично мне будет не хватать вашей контрактуры дистальных суставов. Даже, наверное, больше, чем язвы желудка.

— Стойте, стойте, — Калиостро шарахнулся прочь от приближающегося Евгения, опрокинув стул. — У меня нет язвы желудка!

— До нее оставалось каких-то полгода, — процедил лейб-медик, надвигаясь на графа.

— Врачу, исцелися сам! — воскликнул Калиостро, выхватывая шпагу. — Я требую созвать консилиум! А если это обычная артериальная гипертензия, что тогда? Не подходите ко мне, вивисектор! Я где ваш труп хранить-то буду в такую жару? Сестра, принесите воды! Доктору плохо!

— Кричать бесполезно, — предупредил лейб-медик. — Доктора воду не пьют.

— Не верю! — сказал вдруг Мак-Боттл. Евгений вздрогнул и обернулся.

— Чему именно? — подозрительно спросил он.

Мак-Боттл замялся:

— Простите, я не хотел мешать вам репетировать, но так говорил русский Станиславский — «Не верю!» — ведь да? Вы немножко много играли эмоции, и я подумал, настоящий доктор-аристократ не сказал бы такие… не сказал бы так. Простите, но вы продолжайте, я не буду говорить в будущем.

Несколько секунд все остолбенело молчали, потом Калиостро желчно рассмеялся.

— Поздравляю, Евгений, — ехидно сказал он. — Зрители вас раскусили, снимайте маску. Вы не настоящий доктор-аристократ. Я всегда подозревал, что вы шарлатан. И диплом у вас наверняка купленный.

— Да, купленный, ну и что? — высокомерно отозвался лейб-медик. — Между прочим, не у кого-нибудь, а у самого фон Гогенгейма. Вполне законно.

— Точно, — подтвердил дворецкий. — У Филиппа фон Гогенгейма в 1538 году, за двадцать девять сребреников.

— Отчего же не за тридцать? — ядовито спросил Калиостро, вкладывая шпагу в ножны.

— Курс доллара был нестабилен, — туманно ответил Евгений.

— Кто такой этот Гогенгейм? — шепотом спросил маркиз у Сен-Жермена.

— Парацельс, неужели вы не знаете? — громко удивился тот.

Калиостро подошел к столу и поднял стакан. Дворецкий подвинул его стул, но граф продолжал стоять.

— Господа, — сказал он, оглядев присутствующих и остановив взгляд на Мак-Боттле. — Предлагаю тост.

Мак-Боттл неуловимым движением извлек из кармана диктофон и, щелкнув кнопкой, положил его на стол.

— В наше сложное время, когда мир стоит на пороге эпохальных событий и величайших перемен, когда от всех вместе и от каждого в отдельности требуется недюжинная воля и немалое мужество, чтобы сделать трудный, но необходимый шаг в неведомое… — начал Калиостро.

Де Сад сделал кислое лицо. Сен-Жермен зевнул. Лейб-медик поскучнел. Дворецкий закатил глаза. Мак-Боттл заинтересованно слушал.

— … мы с вами по-быстрому выпьем за Бомонд, — закончил граф.

— Прекрасный тост! Прекрасный! — воскликнул де Сад, и глаза его подозрительно увлажнились. — Какой изумительный слог!

Сен-Жермен понимающе хмыкнул и поднял стакан.

Лейб-медик пробурчал что-то невразумительное, по старой медицинской привычке задержал дыхание, вылил виски в желудок, запил холодной водой и, резко выдохнув, блаженно расслабился в кресле. Мак-Боттл крайне неодобрительно посмотрел на него, но промолчал.

— Какая глубина мысли! Какое изящество стиля! — восторгался маркиз, возбужденно топорща усы. — Какая красота изложения! Необычайная жанровая находка, просто потрясающая! Граф, вы глыба! Нет, вы даже не глыба — вы матерый человечище! Самый настоящий! Матерейший просто! Дайте-ка я с вами чокнусь! Как правильно вы это сказали! «За Бомонд»! Да, за Бомонд! Граф, я хочу с вами выпить за Бомонд!

— Что это с вами, маркиз? — удивленно спросил Калиостро, чокаясь с маркизом. — Я вас не узнаю, честное слово!

— Пардон, чисто нервное, — спокойно ответил де Сад, одарив Калиостро равнодушным взглядом. — Отчего бы, думаю, не сказать человеку что-нибудь приятное?

Калиостро сделал глоток и погрузился в раздумья.

— Чувствуете запах дыма, да? — оживился Мак-Боттл. — Вкус меда, вы его находите? Is it really good dram?

— Чувствуем, чувствуем, — Сен-Жермен похлопал шотландца по плечу. — Дас ист фантастиш, Джин.

— Я тоже чувствую, — растерянно сказал дворецкий. Калиостро с подозрением посмотрел на него:

— Запах дыма?

— Да, ваше сиятельство, — дворецкий потянул носом. — Вот, опять… Опять чувствую!

— Рябчики, Сергей!!! — еле слышно, одними губами заорал Калиостро. Дворецкий сделал большие глаза и исчез. За стенкой что-то загремело, и вскоре запах дыма прекратился.

— Запах дыма прекратился, — удрученно констатировал граф, глядя на иностранца. — Продолжим?

— Продолжим! — с энтузиазмом откликнулся тот. — А что такое Бомонд?

— Потом расскажу. Сергей, заправьте полный бак! — крикнул Калиостро. За стенкой опять что-то загремело, и появился дворецкий. Рот его был перемазан вареньем.

— Позвольте, я сделаю это сам моими руками! — вмешался Мак-Боттл. — Вы будете видеть, как мы делаем это в Шотландии!

И, не дожидаясь ответа, он ловко разлил остатки виски по стаканам. В двух кварталах от дома, где обретался граф Джузеппе де Калиостро, барон де Равиль принюхался и ускорил шаг…

— С вами приятно иметь дело, Джин, — Калиостро поднял стакан. — За знакомство!

— Ура! За знакомство! — ответили все, дружно чокнулись и выпили.

В квартале от них барон де Равиль резко остановился, некоторое время недоуменно повертел головой, тщетно пытаясь поймать ветер, а потом посмотрел на часы и тяжело опустился на ближайшую скамейку.

На часах было без пяти пять.

 

2.12. Бомонд глазами зарубежных гостей

Гостиница «Малахит». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

«Whisky weekly, № 39
Полоса: 12–13
Рубрика: Эксклюзивный репортаж
Заголовок: 40 градусов российской широты
Автор: Джин Мак-Боттл
Подпись редактора отдела:
Подпись литературного редактора:
Подпись ответственного редактора:
Подпись бильд-редактора:
Подпись контрольного редактора:
Подпись выпускающего редактора:
Подпись шеф-редактора:
Подпись главного редактора:
(Начало в № 32–38)

Мы продолжаем публикацию репортажа нашего специального корреспондента Джина Мак-Боттла, который находится сейчас в России, в затерянном среди Уральских гор сибирском (зачеркнуто) уральском (зачеркнуто) городе Челябинск и, как никто другой, близок к разгадке тайны загадочной русской души.

КТО ВЫ, ГРАФ КАЛИОСТРО?

Покинув своих гостеприимных коллег из газеты «Голос», я почувствовал, что все не так уж плохо, как мне казалось еще десять минут назад. По крайней мере, ноги меня слушались, а мозг более-менее сохранил ясность. Видимо, прав был мистер Мигайлов, утверждавший, что водка с названием «Stolichnaya» — это на самом деле «Neberuchka», которая, в отличие от настоящей русской водки, не оказывает сокрушительного воздействия на организм. Как я понял из объяснений моих русских коллег, под маркой «Stolichnaya» (что в переводе означает «имеющая сто лиц») выпускается множество разных сортов водки, но отличить «Neberuchka» от какой-нибудь другой с первого взгляда трудно (зачеркнуто) невозможно.

Несмотря на то, что чувствовал я себя хорошо (зачеркнуто) не очень плохо (зачеркнуто) достаточно сносно, я решил не брать такси, а прогуляться до отеля пешком, чтобы окончательно привести мысли в порядок, наслаждаясь теплом индейского лета (кстати, в России этот сезон называется «babie leto», т. е. «женское лето» — еще одна из многочисленных загадок русского народа). Мне было необходимо осмыслить произошедшее в течение этого удивительного дня. Разумеется, тогда я и предположить не мог, что самые странные события, которые перевернут мои представления о возможном и невозможном, еще впереди…

…Не заметить этого человека было трудно. Дело не в том (зачеркнуто) Не потому, что на нем не было абсолютно никакой одежды. И не потому, что этот человек балансировал на узеньком карнизе на высоте пятого этажа. И даже не потому, что сумасшедший голый русский бросил вниз пустую банку из-под пива «Bear beer», которая упала на асфальт прямо передо мной, — здесь бросать на улице мусор не считается преступлением. Нет, этот человек потряс меня прежде всего тем, что играл на национальном струнном инструменте — балалайке. Удивительнее этого может быть только марш матрешек и медведей в валенках у стен Кремля, потому что в России на балалайках не играют вообще!

Балалайкера (зачеркнуто) Балалаиста (зачеркнуто) Балалайца (зачеркнуто) Его, похоже, нисколько не волновало, что слушателей внизу почти не было, если не считать редких прохожих, которые, впрочем, не обращали на него внимания. Он играл сам себе, пританцовывая в такт, и громко пел какую-то дикую песню. Насколько я успел понять, этот безумец был пьян, и просто чудо, что он не сорвался с карниза!

Решение в моей голове созрело мгновенно. Вычислить квартиру по расположению окон было делом несложным, и через несколько минут я уже звонил в старомодный колокольчик, стоя перед непримечательной дверью на пятом этаже.

Мне открыл молодой человек, похожий на актера Тома Круза.

— Вы Мак-Боттл? Джин Мак-Боттл? — осведомился он.

Я удивился, но сказать ничего не успел. Молодой человек, назвавшись князем Серджио, попросил меня сдать оружие, наркотики, запрещенную литературу, куклы вуду, клубничный джем, кошелек или жизнь, нормы ГТО, кровь на анализ, взять талончик и прийти в следующую пятницу в 16.55. Впрочем, получив вместо всего этого 10-долларовую купюру, князь Серджио кивнул и предложил мне войти.

Так я попал в Бомонд.

Честно говоря, мне до сих пор сложно объяснить в нескольких словах, что же такое Бомонд. Это нечто среднее между дворянским собранием, богемной тусовкой, клубом городских сумасшедших, театром абсурда, масонской ложей, панк-группой и костюмированным (зачеркнуто) обществом анонимных алкоголиков. Представьте себе молодых людей лет 25, живущих пусть и в бывшем СССР, но все-таки в конце двадцатого века, которые, тем не менее, расхаживают по дому в камзолах, ботфортах, париках и со шпагами; именуют друг друга графом Калиостро, графом Сен-Жерменом и маркизом де Садом (да-да, здесь я снова встретил Донасьена-Альфонса-Франсуа — близнеца журналиста из «Голоса», как мне показалось сначала, — кстати, это именно его я увидел играющим на балалайке); с непринужденностью очевидцев рассуждают о событиях, случившихся сотни лет назад; пьют алкоголь в количествах, немыслимых даже для России, после чего берут в руки гитары и балалайку и нестройными голосами поют про Бомонд, беззастенчиво перевирая песни русских рок-музыкантов, — поют, надо признаться, не очень-то мелодично… Представили? Так вот, это и есть Бомонд.

Конечно, нам, эдинбуржцам, приходилось наблюдать подобное — хотя бы на ежегодном фестивале искусств — и поначалу то, что я увидел в Бомонде, меня забавляло, не более того. Но мне стало не по себе, когда граф Сен-Жермен — человек с бесстрастным и неподвижным, как у дохлой рыбы (зачеркнуто) как ледяная бесконечность космоса, взглядом — небрежно сунул во внутренний карман пиджака свой карабин. Да-да, просто опустил почти трехфутовый «Моссберг» в карман, словно какую-нибудь упаковку презервативов (зачеркнуто) безделушку! А потом столь же небрежно сложил пиджак и бросил его на спинку стула — так, будто никакого карабина в кармане уже не было!

На присутствующих дикая выходка Сен-Жермена не произвела никакого впечатления. А граф Калиостро, заметив мое изумление, усмехнулся («Джин, если вас так смущает этот пиджак…»), щелкнул пальцами — и пиджак вместе со стулом исчез вовсе!

За 20 лет журналистской работы я видел многое. И, казалось, уже ничто не может меня удивить. Но сейчас я был просто в шоке. Будь у меня чуть поменьше опыта, я бы решил, что графские фокусы — это ловкий трюк, или обман зрения, или следствие гипноза, или белая горячка (зачеркнуто) галлюцинация, вызванная действием каких-то психотропных препаратов, подмешанных в мой стакан… Я придумал бы любое мало-мальски разумное объяснение, лишь бы не смотреть в лицо очевидному факту: здесь, в забытой Богом российской глубинке, творятся настоящие чудеса!

Но я не стал обманывать себя. Более того, каким-то шестым (зачеркнуто) седьмым (зачеркнуто) шестым (зачеркнуто) неведомым чувством я осознал: все, что я услышал в Бомонде, — правда. И великий Исаак Ньютон на самом деле открыл закон всемирного тяготения вовсе не потому, что увидел падающее яблоко, а потому, что сам упал в придорожную канаву, возвращаясь домой из таверны «Красавчик Шплинт», где они с Сен-Жерменом предавались алхимии, смешивая виски, бренди и эль с настойкой корня мандрагоры. И американский миллиардер Говард Хьюз на много лет закрылся в своей комнате и медленно сходил с ума совсем не оттого, что боялся микробов, а оттого, что однажды ему случайно приснился маркиз де Сад и, помахав бритвой, предложил пощекотать пятки. По словам самого де Сада, он просто ошибся адресом и после этого досадного инцидента много раз пытался снова присниться Хьюзу и все уладить, но тщетно: оказывается, если человеку хотя бы однажды перелить кровь, как это было с Хьюзом, то шансов намеренно присниться ему практически не остается…

Тертый жизнью журналист, я, тем не менее, поверил во всю эту фантасмагорию. Поэтому попросил у князя Серджио, который на самом деле оказался всего лишь дворецким Сергеем, стакан водки, а у хозяина квартиры, графа Калиостро, — объяснений.

Итак, знакомьтесь: одно из главных действующих лиц Бомонда, Великий магистр египетского и восточного франкмасонства, почетный член ложи «Великий Восток» и общества «Анонимные алкоголики», ветеран первой Пунической войны, электромонтер средств связи пятого разряда, его сиятельство граф Джузеппе де Калиостро».

 

2.13. Интервью с графом Калиостро

« — Граф, начнем с вопросов, которые сейчас волнуют наших читателей больше всего…

— Нет.

— Простите, что — «нет»?

— Дождя в воскресенье не будет, и жена изменяет не с инструктором по фитнесу.

— Это, конечно, хорошо… Гм… А с кем?

— Смотря чья жена.

— Ну, например, моя?

— Джин, вы меня таким образом проверяете? Или всерьез думаете, что ночевать у Шарлотты раз в неделю, когда ее муж на дежурстве, — это веский повод считать ее своей женой?

— Вам действительно многое известно…

— И даже больше, чем вы думаете. Например, я знаю, что на самом деле муж Шарлотты уходит на ночное дежурство не раз в неделю, а минимум два.

— И что?

— Выводы делайте сами, Джин. И вообще, давайте поговорим о чем-нибудь более приятном. Например, обо мне. Вы хотели спросить меня о сценическом образе графа Калиостро. Спрашивайте же, не томите! (зачеркнуто)

 

— Граф, почему именно Калиостро? Это ведь не настоящее ваше имя, верно? Можно ли считать, что граф Калиостро — это ваш, так сказать, сценический образ, своего рода роль или маска?

— Конечно, можно! Считайте.

— Раз, раз, раз-два-три! Проверка! То есть вы сознательно выбрали себе это имя?

— Да.

— Означает ли это, что исторический граф Калиостро близок вам по духу или мировоззрению, что у вас много общего со знаменитым графом, который взбудоражил Европу в 18 веке?

— Да.

— А что именно вас объединяет?

— Всё.

— И как, по-вашему, я, здравомыслящий человек, должен отнестись к такому заявлению?

— Вы меня пугаете, Джин. С чего вы взяли, что должны к этому как-то относиться?

— Но я же журналист и пытаюсь найти логическое объяснение такому феномену, как Бомонд и все эти ваши фокусы. Мы ведь живем в двадцатом веке, во времена технического прогресса, а не чудес!

— Знаете, Джин, то же самое мне говорили и в прошлом веке, и в позапрошлом. Забавно, не правда ли?

— Ну хорошо. Вы ведь гражданин России, так? И у вас наверняка есть паспорт? И что же, в нем написано «Джузеппе Калиостро, год рождения такой-то до Рождества Христова»?

— Нет, конечно. Я родился не то двадцать, не то тридцать лет назад, и в моем паспорте указано совсем другое имя.

— Могу я узнать, какое?

— Теоретически да. Практически — нет.

— То есть вы хотите сохранить имидж загадочного графа и не называть свое настоящее имя?

— Нет, конечно. Настоящее свое имя я как раз могу назвать.

— ?

— Джузеппе.

— Понятно…

— Видите ли, паспортные записи не имеют никакого отношения к реальному положению дел. Так же, как и дата рождения дает представление лишь о биологическом возрасте. Вы хотите докопаться до истины? Истина у каждого своя, Джин, одной на всех правды не существует.

— Хорошо. Вы можете показать мне и читателям не абсолютную истину, а вашу? Ведь вам наверняка известно хотя бы одно объяснение тому странному факту, что граф Калиостро жив-здоров, находится в России, выглядит совсем иначе, чем на старинных гравюрах, литрами пьет водку, играет на семиструнной гитаре, поет песни про Бомонд и щелчком пальцев творит невообразимые вещи?

— Да, известно.

— И в чем оно заключается?

— В том, что Калиостро, каким вы его описали, Сен-Жермен с его постоянно растущей бородой и, как вы выразились, фокусами, а также оба маркиза де Сада с их плетками и стриптизом на карнизе — это миф. Понимаете? Бомонд — это просто миф, который создали мы сами, когда стали Бомондом.

— Бомонд создал Бомонд, став Бомондом? Так… Сергей, налейте мне, пожалуйста, еще водки… Спасибо. Граф, я правильно вас понял: вы придумали сами себя — такими, какими я вас вижу?

— Да.

— А дворецкий Сергей и лейб-медик Евгений?

— Им повезло меньше. Они — жертвы нашего мифотворчества, как и барон де Равиль, княжна Натали, герцогиня Боснии и некоторые другие. Раньше они были обычными людьми: Сергей читал публике длинные поэмы про остров Ладошку и купался голым в городском пруду в первый день сентября, а Евгений учился в мединституте и тайком от жены постигал дзен-буддизм. Но их пути пересеклись с Бомондом — и все изменилось. Изменились они сами, изменилась их биография, изменилось восприятие их другими людьми.

— Вы специально придумали Сергея похожим на голливудского актера Тома Круза?

— Это который женат на актрисе Николь Кидман?

— Да, он самый.

— Никогда не слышал о нем… Нет, конечно, что вы! Сергей и раньше так выглядел. Еще до того, как заново родился в Древней Греции.

— А вы, граф, стало быть, сначала родились в современной России, а потом — две тысячи лет назад в Египте?

— Чуть больше шести тысяч, если точнее. И не в Египте, а совсем в другом месте.

— Да, это в корне меняет дело… И как вы объясните эту странность?

— Какую именно?

— То, что второе событие произошло после первого, но в то же время раньше него?

— Я всегда говорил, что правильно сформулированный вопрос уже содержит в себе ответ…

— Поясните, пожалуйста.

— Вы сами ответили на свой вопрос, сказав «в то же время». Позже, раньше — это всё условности. Часы и календари придуманы людьми для удобства, но они значительно сужают восприятие мира. Не происходит что-то раньше или позже чего-то, потому что никакого времени в принципе не существует. Вы заметили, что в Бомонде часы всегда показывают 16.55?

— Заметил, но я думал, что…

— Вот вам и подтверждение моей истины. Время — это выдумка людей, которые не могут жить, не обложив себя со всех сторон схемами и условностями. А мы — можем. Поэтому я нисколько не удивлюсь, если выяснится, что виски, которым вы нас угостили, лет через сорок только разольют по бутылкам.

— Вы философ?

— Нет, я просто слишком мало выпил. Королеве это не понравится…

— Королеве?

— Да, Королеве Бомонда. У каждого бомонда должна быть своя королева, вы со мной согласны?

— Пожалуй… А скажите, граф… Вот этот иллюзионизм, который вы продемонстрировали со стулом, — это обычный фокус или что-то большее?

— Это обычный фокус. Он основан на свойствах материи видоизменяться под воздействием сконцентрированной энергии ментального поля подготовленного человека.

— Боюсь, что читатели завалят нас просьбами изложить суть фокуса более доступным языком…

— И напрасно боитесь. Завалят и завалят, тоже мне трагедия… Вы ведь журналист, неужели вам не наплевать на каких-то там читателей?.. Ну хорошо, хорошо, не смотрите на меня так! Суть фокуса в том, что я заставил стул перестать быть в этой комнате. Всего-навсего.

— Всего-навсего?

— Ну да. Я же говорю, обычный фокус. Ничего сложного.

— В средние века за такие «обычные фокусы» вас бы сожгли на костре…

— А они и пытались это сделать. К счастью, я уже тогда освоил еще кое-какие фокусы, и обошлось без человеческих жертв.

— А можете ли вы, предположим, воздействуя энергией на материю, превратить вот этот стеклянный стакан в золотой?

— Я был бы рад вопросам посвежее… Когда начнут их люди задавать?..

— Конечно, простите. Я хотел сказать, превратить его в полипропиленовый?

— Да хоть в монокристаллический, если вам так приспичило. Но лучше я после интервью покажу вам другой фокус. Придуманный мною специально для журналистов. Не возражаете?

— Окей. Тогда такой вопрос. Если вы обладаете властью над материей, то, несомненно, с легкостью можете обеспечить себе весьма безбедное существование, верно? Почему же тогда вы, с вашими возможностями, работаете обычным телефонным мастером? Что это — прихоть, хобби, способ сохранить связь с миром или что-то другое?

— Скорее, способ сохранить связь в мире. Гм… Не очень смешно получилось… Скажем так, это мой долг.

— Перед кем?

— Вы помните конфуз, связанный с изобретением телефона? Ну, эту легендарную историю с Александером Беллом и Элишей Греем, которые подали заявки в патентное бюро почти одновременно? Белл тогда опередил Грея всего на пару часов и с тех пор считается изобретателем телефона. Помните?

— Кажется, я что-то читал об этом. И?

— Дело в том, что по плану первым запатентовать изобретение должен был Грей.

— Вот как? По плану?

— Именно. В его модели был маленький, но перспективный нюанс, отсутствовавший в телефоне Белла. Поэтому в успехе Грея была очень заинтересована… м-м-м… одна серьезная организация, которая планировала немалые вложения в разработку именно этой технологии. Это позволило бы телефонным компаниям Америки, Азии и Европы уже к 1935 году установить телефон практически в каждом доме и каждой квартире, а той самой организации — так или иначе получить контроль примерно над 80% телефонных компаний мира. Думаю, вы можете хотя бы приблизительно представить масштабы возможной прибыли.

— Десятки миллиардов в год, не меньше… Эх-хе-хе… Сергей, можно еще водки? Спасибо. Но, Джузеппе, при чем здесь вы?

— Как раз я и должен был в ключевой момент обеспечить Грею, так сказать, поддержку с воздуха. Но за Беллом тоже стояли влиятельные силы, и… В общем, там была довольно сложная тактическая схема, но сейчас это и не важно. Важно то, что Грей опоздал. На каких-то два часа. Александер Белл получил патент на изобретение, и остановить процесс было уже невозможно. Затормозить — да, и мы потом сделали все, что могли. Я даже самолично устроил маленькое шоу на презентации телефона Белла, но все это уже не имело решающего значения.

По уставу организации, меня должны были после случившегося как минимум несколько раз стереть с лица земли. Про максимум даже думать не хочется… Но руководство учло объективные причины провала операции, мои былые заслуги, а также то, что я был все-таки уже далеко не Младшим Каменщиком, и демолекуляция второй степени была заменена на пожизненные работы монтером линейных сооружений телефонных сетей имени Белла, с запретом получения разряда выше пятого. Вот так.

— Да, впечатляющая история. Скажите, граф, а какие…

— Джин, давайте я покажу вам обещанный фокус. А потом мы еще выпьем.

(Продолжение в следующем номере)».

 

2.14. Теория и практика мистицизма

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

— Во-первых, я вам не голубчик, — холодно заметил Каин Адамович. — Вы эти интеллигентские замашки бросьте. А во-вторых, Виктор Витальевич, что вы заладили: «шестнадцатый век» да «шестнадцатый век»! Ну что такое этот ваш шестнадцатый век? Эпидемии, инквизиция, охота на ведьм и ни малейшего понятия о технологии контент-анализа. Или, к примеру, о методах радиоэлектронной разведки. Дикость, мрачное средневековье!

Он поднял с пола стреляную гильзу, повертел ее в руках, понюхал и продолжил:

— Ваш мастер Шпротт должен был быть счастлив до потери пульса, что его стол 400 лет прослужил, а не пошел через месяцок на дрова в костер очередного еретика. А вы тут убиваетесь. Было бы из-за чего! Если хотите знать, психологи рекомендуют менять мебель каждые пять лет. Вот и считайте, что мои ребята предоставили вам уникальную возможность обновить интерьер. Только сегодня и только для вас. Постоянным клиентам — скидки. С первого этажа, хе-хе. Оптимистичнее надо смотреть на вещи, Виктор Витальевич!

Четвертинкин попробовал посмотреть на разгромленный кабинет оптимистичнее: изуродованный стол работы мастера Шпротта, пробитая пулями ванна из панциря биссы, осыпавшаяся штукатурка… И окончательно сник.

В кабинет заглянул архаровец:

— Товарищ майор…

— Ну? — обернулся чекист. — Сколько?

— Шестьдесят восемь, товарищ майор.

— Шестьдесят девять, — Каин Адамович протянул опричнику гильзу. — Под ванну закатилась. Приобщите.

— Есть! — архаровец развернулся и вышел.

— Вот, — сказал чекист Четвертинкину, — слышали? Шестьдесят девять выстрелов! И ни одной потери живой силы противника! То есть я, конечно, хотел сказать «редакции». Кто их только стрелять учил, обормотов…

— Было бы лучше, если бы нас перестреляли? — уныло спросил Четвертинкин.

— Было бы лучше, если бы нас направили в другую редакцию, — жестко ответил майор. — В «Вечерку», например. Там и мебели меньше, и журналистов больше.

— И не жалко, если что. Вы это хотели сказать? — вяло усмехнулся Четвертинкин.

Каин Адамович пристально посмотрел на него:

— Виктор Витальевич, хотите выпить?

— В смысле? — Четвертинкин поднял глаза.

— В смысле выпить. Вмазать. Тяпнуть. Хряпнуть. Дюзнуть. Дерябнуть. Остограммиться. Принять на грудь. Залить тоску. Снять стресс. Пропустить по рюмашке, по стопарику, по наперстку, по двадцать капель. В любом смысле, какой вам больше нравится.

— Водки, что ли?!

— Ну, Виктор Витальевич! Вряд ли в этом городе можно найти Жабуле Ля Шапель 1961 года. Конечно же, водки.

— Вы что, я не могу. Я на работе… я не пью. Кефирчику разве что.

— Кефирчику, — разочарованно протянул Каин Адамович. — И как только вы редактором стали, хотел бы я знать… Ладно, кефирчик так кефирчик.

Он щелкнул рацией:

— Сын Три, это Сын Один. Доложите обстановку.

Рация что-то невнятно прохрипела.

— Сын Три, который из них?.. А что ему нужно?.. Хлеб-то ему зачем?.. Что-что?! Мать вашу, говорил же: по голове никого не бить! Под трибунал захотелось? Мне из-за вас и так шестьдесят девять рапортов писать!.. Как это не били? А на хрена ему тогда веревочная лестница в хлебе? Он же в полуподвале сидит!.. Ну, е-мое… Монте-Кристо хренов… Пусть дурью не мается, у них летучка вот-вот начнется! Конец связи.

Он выругался сквозь зубы, посмотрел на Четвертинкина, снова чертыхнулся и щелкнул рацией:

— Сын Три, организуй-ка редактору бутылку кефира… Откуда я знаю! Вы в городе второй день стоите, все местные магазины уже должны знать!.. Нет, в винно-водочном вряд ли… Давай, только в темпе.

Каин Адамович отключил рацию, достал из кармана часы с надписью «Дорогому Каину от брата» и озабоченно посмотрел на циферблат.

— Там… внизу… что-то случилось? — обеспокоенно спросил Четвертинкин.

Майор мельком глянул на него.

— Кефир вам скоро доставят, — ответил он, извлекая из кейса какие-то шприцы, никелированные зажимы и ржавые пассатижи. — Вы вид крови как переносите, нормально?

— Нормально, — побледнев, ответил редактор.

— Это хорошо. Не хватало только, чтобы вы в обморок грохнулись посреди… э-э… летучки.

Четвертинкин судорожно сглотнул.

Каин Адамович снова посмотрел на часы, нахмурился и приложил их к уху.

— Странно… Вроде бы идут. Виктор Витальевич, сколько на ваших?

— Без пяти пять, — ответил Четвертинкин, глядя в глаза чекисту.

— Странно, — задумчиво повторил Каин Адамович. — Мы выехали в 16.40. Сюда прибыли в 16.55. А ведь мы уже часа полтора в редакции. Мистика какая-то, вам не кажется?

— Это из-за де Сада, — быстро сказал Четвертинкин.

— Из-за де Сада? — майор внимательно посмотрел на редактора. — Поясните.

— Да я, если честно… — замялся Четвертинкин. — Ну, в общем, это такой странный феномен, мы его сразу заметили, еще когда Альфонс только-только у нас появился: в его присутствии часы показывают ровно без пяти пять.

— Но сейчас-то его здесь нет, — заметил чекист.

— В кабинете его нет, это верно, но ведь он в редакции.

— А когда он уходит из редакции, часы идут дальше или сразу перескакивают на реальное время?

Четвертинкин развел руками:

— Вы знаете, Каин Адамович, каждый раз хочу проверить и каждый раз забываю. Просто вылетает из головы. Как будто нарочно, ей-богу. Действительно, мистика…

— Так, а радио включать вы не пробовали? Или знакомым позвонить, или в службу точного времени?

Четвертинкин беспомощно пожал плечами. Майор поднял трубку разбитого пулей редакторского телефона, постучал по рычагу:

— Не работает. Ладно, потом разберемся с вашей мистикой. На допрос пора идти… на летучку то есть. Вы давно сохранялись, Виктор Витальевич?

— Чего-чего?

— Понятно. Между прочим, зря. С геймовером не шутят. Или вы чит-коды используете?

— Какие коды, боже упаси! — испугался Четвертинкин. — Каин Адамович, голубчик, что вы! Я клянусь, мы ведь обыкновенные журналисты и ни разу в жизни ничего…

— Я же сказал: я вам не голубчик, — процедил чекист и приставил пистолет ко лбу редактора: — Бум!

В глазах Четвертинкина потемнело. Но, проморгавшись, он разглядел, что находится в парадном, перед входом в журналистский полуподвал.

— Полуподвал. Предыдущий уровень, — сказал сбоку из темноты Каин Адамович. — Повезло. Могло быть и хуже.

— Хуже?

— Ну да. Попали бы в самое начало и оказались бы — вы корреспондентом в многотиражке, а я сержантом в… Отставить, неважно, где.

— Так это что, игра?

— Игра, игра. Настольный тетрис. Ну что вы стоите… голубчик? Входите, не стесняйтесь. Монстров там нет, мы проверили.

 

2.15. Чего боятся фотокорреспонденты

Монстров в редакции действительно не было. Но, войдя внутрь, Четвертинкин ахнул.

На грязных обоях красовались надписи: «Архаровцы — козлы», «Здесь был Слава», «КомиSSары, go home!», «Каин — фашист».

Митюшин в арестантской робе орудовал в углу саперной лопаткой, умело замаскировав табуретом кучу земли на полу. Маркиз де Сад, звеня кандалами, кормил размоченным в воде черным хлебом ручную крысу. Мигайлов медитировал на баяне и, прикрыв глаза, монотонно напевал:

Серый голубь, серый голубь,
Ой, да что ж ты вьешься надо мной?
Ведь комиссары в пыльных шлемах
Уж склонились надо мной…

— «Надо мной» — «надо мной» — это хорошая рифма, — вполголоса заметил де Сад. — Свежая. Находка просто.

— С какой стати? — обиделся Мигайлов. — Коллектив работоспособный!..

Дверь в кабинет ответсека была приоткрыта. Там шел допрос Шишкоедоффа. Сержант-архаровец, направив в лицо Славы свет настольной лампы, старательно записывал показания. А бледный, исхудавший и небритый Шишкоедофф, утирая кровь с лица разорванным рукавом, сидел на привинченном к полу стуле и цедил сквозь зубы:

— Палач. Гестапо. Фашистский прихвостень. Никогда ты не будешь майором, салабон гэпэушный… Давай, давай, утопи в крови свободу прессы! Чего сидишь, действуй! Ломай кости, загоняй под ногти иголки, пей кровушку народную! Художника всякий может обидеть! Ты увидишь, как ведут себя настоящие фотокорреспонденты перед лицом смерти! Ну, чего зыркаешь? Победа будет за нами! Весь мир насилья мы разрушим!

— Ошибаетесь, гражданин Шишкоедофф, — сказал Каин Адамович, входя в кабинет и открывая кейс. — Ошибаетесь. Весь мир насилья разрушим мы и только мы. Можете не сомневаться. И сделаем это безо всяких иголок и переломов. Даже синяков не останется. Вы у нас не первый такой, не обольщайтесь.

— У него кровь! Его били! — воскликнул Четвертинкин.

— Никак нет! — ответил сержант. — У него носом кровь пошла. Это обычное давление.

— Давление! Каин Адамович, вы слышали? На сотрудника прессы оказали давление! Союз журналистов этого так не оставит! Я буду вынужден доложить!

— Это ваши проблемы, Виктор Витальевич.

— Знаете что? Я не люблю, когда мне говорят «это ваши проблемы»!

— Это тоже ваши проблемы, — чекист взглянул в глаза редактору, холодно улыбнулся и повернулся к Славе: — Посмотрите внимательно, гражданин Шишкоедофф. Узнаёте?

Он поставил на стол бутылку «Распутина». Голографический бородач подмигивал фотографу с этикетки: держись, Слава, мы еще сходим на твою персональную выставку!

— Распутин? — неуверенно спросил Шишкоедофф. — Это который «изображен дважды»?

— Он самый, — подтвердил майор. — Посмотрите, посмотрите. Хорошенько посмотрите. Полная бутылка! Ноль семь! Мы хотели сегодня поздравить сотрудников «Голоса» с началом новой жизни. К сожалению, вы от этой новой жизни отказались. Мне действительно жаль, поверьте.

У Славы задрожали губы.

— Вы талантливый художник и настоящий репортер. Я же понимаю ваши мотивы, я вижу, что вы ведете себя как честный и порядочный человек, скрывая от нас — врагов и злодеев — своего сообщника. Я восхищаюсь вами и уважаю ваши принципы, но у меня есть долг. И, как это ни больно, мне придется делать то, что я должен. Поэтому сейчас на ваших глазах сержант будет пить эту водку — которая могла достаться вам! — будет пить ее из маленькой хрустальной рюмочки, ароматную, ледяную, изумительную водку и закусывать ее тонкими пластинками потрясающе вкусной буженины со свежими листиками салата. Вы даже представить себе не можете, какое удовольствие он получит! А вы, Слава… К сожалению, вы выбрали сидеть напротив и смотреть на него, потому что вам дороже ваш приятель с голубем — который, заметьте, вовсе не рвется вас спасать и вряд ли будет присылать вам на зону посылки. Скорее всего, он сидит сейчас в какой-нибудь забегаловке и радуется, что спасся — прямо скажем, позорно сбежал, бросив вас на произвол судьбы. Мы все равно найдем его, это вопрос нескольких часов, от силы дней. Вот только вам это вряд ли уже поможет, ведь вы сейчас сделаете свой окончательный выбор — и опять в его пользу, я угадал?

— Он мне… какой он мне приятель… — Слава, с трудом сдерживая слезы, не сводил глаз с бутылки водки. — Я его раньше вообще не видел.

Каин Адамович вздохнул:

— Что ж, вы мужественный человек. Мне очень жаль.

Он взял бутылку и резким движением свернул крышку.

Шишкоедофф потерял сознание.

* * *

— Я не понимаю, — бушевал Четвертинкин, — что за манера надвигать шляпу на глаза в присутствии старшего по званию! Может, я вас как мужчина чем-то обидел? Вы мне эти… как их… интеллигентские замашки бросьте!

Маркиз снял шляпу и бросил ее в угол.

— Усы тоже сбрить? — мрачно поинтересовался он.

— Это как партия решит! — крикнул редактор. — После планерки, разумеется! Вы мне скажите лучше, что это вы понаписали в статье… забыл заголовок… ну, про то, как снять девочку на ночь? Дескать, лежите вы под утро и блаженно улыбаетесь, озабоченно хмуря брови. 6 Что это за физиогномические перверсии, я вас спрашиваю?

— А что тут такого? — удивился маркиз.

— Напишите так, чтобы человек был виден! Вы вообще как это себе представляете? Блаженно улыбаться, озабоченно хмуря брови, а? — Четвертинкин изобразил нечеловеческую гримасу.

Де Сад пожал плечами:

— Да очень просто, — и блаженно улыбнулся, озабоченно хмуря брови.

Четвертинкин ошарашенно смолк, изучая маркиза, после чего с трудом отвел взгляд.

— Вы это… Шляпу наденьте обратно, пожалуйста, — попросил он, глядя в сторону. — И поглубже, если вас не затруднит. Леонид Антуанович, фотография на шестую полосу готова?

— Аванс бы надо, — пригорюнился Мигайлов.

— Не хамите. Вам Родина и так доверила самое дорогое. Вы закодироваться не думали? Тут Каин Адамович говорит, новые коды какие-то появились…

— С какой стати! — вскинулся Мигайлов. — Коллектив работоспособный!

— Так, понятно. А объявления собрали?

Мигайлов молчал.

— Леонид Антуанович, вы ответственный секретарь или какой? Мы же с вами неделю назад об этом говорили! Читатели объявления не присылают, значит, надо своими силами закрывать полполосы! У вас целая неделя была! А объявление сдал пока только корреспондент де Сад. И то две строчки: «Совращу малолетнюю. Изнасилую. Убью. Телефон такой-то». Это что, объявление? Это курам на смех! Где подробности? Объявление должно заинтересовать читателя, а кого оно заинтересует без подробностей? Напишите так, чтобы человек был виден!

Мигайлов виновато шмыгнул носом. Четвертинкин обратил гневный взор на экономического обозревателя:

— Господин Митюшин, строкомер у меня всегда под рукой. Где экономический обзор пивного рынка города?

— Дыкть… это…

— Небось про водку свою вы бы мигом настрочили на три полосы!.. В общем, так. Ваша задача теперь — закрыть полосу объявлений. Делайте, что хотите, но чтобы завтра было сдано. А обзор пивного рынка будет писать корреспондент де Сад. Вопросы есть?

— Аванс бы надо, — деликатно намекнул Мигайлов.

Четвертинкин скрежетнул зубами.

Из кабинета Мигайлова донеслись рыдания Шишкоедоффа. Через секунду оттуда вышел довольный Каин Адамович, вытирая платком вспотевшую лысину.

— Готово, — объявил он. — Признался ваш фотограф. Пытка «Московская особая» — это штука посильнее «Фауста» Гете!

— Что же это за пытка такая? — поежился Четвертинкин.

— А, очень просто. Привязываешь клиента покрепче и на его глазах медленно, по капельке, проливаешь «Московскую особую» из бутылки на пол. Обычно начинают давать показания грамме на пятидесятом. Ваш крепким орешком оказался, восемьдесят выдержал! Но все равно раскололся. В общем, этот красавец с голубем, как выяснилось, — Мистер Иггз. Он же Мистер Хэ, он же Мистер Десятый. Альтер эго маркиза де Сада и член тайного общества «Игдрасиль». Предположительно, связан с масонской ложей «Большая надежда». Изобретатель шахматных игр «Злобный брат-близнец», «Ладейный десант» и «Киндер-сюрприз». Стратег, каких мало. Живет где-то около сада Победы. Там его и возьмем. Вместе с голубем.

Маркиз побледнел:

— Как же такое возможно? Да ведь Слава даже не знал ничего этого!

— Знал, не знал — какая разница? — отмахнулся чекист. — Главное, что показания дал!

Трезвея, де Сад головою поник.

— Собирайтесь, гражданин Сад, — сказал Каин Адамович. — С нами поедете. В виде исключения даю вам на прощание с коллегами пять минут. Все-таки благодаря именно вашему другу я без пяти минут подполковник! — он засмеялся, довольный своим каламбуром.

— Погодите, ему же обзор писать надо! — воскликнул Четвертинкин. — Куда это он поедет? И когда вернется, интересно знать?

Чекист посмотрел на него, как на ребенка:

— Вернется? Виктор Витальевич, о чем вы? Ваш корреспондент — участник масонского заговора. Практически международный преступник. Уж за доказательствами дело не станет. «Вернется», ишь ты! Такие не возвращаются.

— Но у нас же номер горит! — Четвертинкин был в отчаянии.

Каин Адамович поморщился:

— А у нас в машине есть одно свободное место. Я ведь могу и вспомнить, что де Сад — ваш сотрудник. Хотите?

Четвертинкин решил промолчать, но не успел.

 

2.16. Урожай лесной земляники

В кабинет ворвался встревоженный архаровец:

— Товарищ майор! Нижегородские оленеводы приступили к посеву лесной земляники!

У Каина Адамовича отвисла челюсть. Глаза вылезли из орбит, волосы на лысине встали дыбом, сердце ушло в пятки, и вдобавок развязались шнурки. Но чекистская выучка взяла свое: никто этого не заметил, майор по-прежнему казался хладнокровным и собранным.

— Вы уверены? — нервно спросил он. — Но почему именно сейчас? Что ему здесь надо?

— Он говорит, что его пригласили коллеги из «Голоса».

— Бля, я … от этого сраного цирка, … вашу мать! — посетовал Каин Адамович и грязно выругался. — Господа, кто из вас и за каким хреном пригласил сюда шотландского журналиста? Отставить, можете не отвечать. Какая теперь разница… Значит, так, дорогие мои. Слушайте меня очень внимательно. Ни о масонах. Ни о допросах. Ни тем более о пытках и репрессиях при иностранце ни слова! Учтите, это ваш единственный и неповторимый шанс попасть под амнистию. Абсолютную амнистию, слово чекиста. А тот, кто не выполнит это простенькое условие, следующий номер «Голоса» будет читать в поезде с зарешеченными окнами. Все понятно?

Он пригладил лысину, поправил галстук и кивнул архаровцу:

— Введите.

Едва иностранец в красной жилетке и клетчатом пиджаке переступил порог, как Четвертинкин и Каин Адамович, широко улыбаясь, шагнули ему навстречу.

— О-о, какие люди! Ну наконец-то! Заждались, заждались! — хором сказали они и, смутившись, озадаченно переглянулись. Возникшую паузу прервали переодетые цыганами архаровцы, которые шумной гурьбой ввалились в кабинет, окружили шотландца и, бренча струнами, нестройно запели:

Хор наш поет напев старинный,
Льет шампанское рекой.
К нам приехал наш любимый
Джин Уолтер Мак-Боттл —
1951 года рождения,
Уроженец города Эдинбурга,
Корреспондент еженедельной
Эдинбургской газеты «Whisky weekly»,
Не женат, двое детей,
Вероисповедание — протестант,
Приводов в полицию и судимостей нет, —
Дорогой!!!

Зрители повскакивали с мест и зааплодировали. Выбежавшая откуда-то девочка сунула Мак-Боттлу букет цветов, неловко чмокнула его в щеку и убежала обратно. Когда шум оваций стих, шотландец смущенно шагнул на красную ковровую дорожку, наклонился к микрофону, прижимая цветы к груди, и шепотом сказал:

— Spasibo, druzia!

Зал снова взорвался аплодисментами. С потолка посыпалась какая-то блестящая ерунда, из-под митюшинского стола повалил белый дым, окутав силуэт иностранного гостя, вокруг которого уже танцевали полуголые украинские девушки…

— Почему украинские? — строго спросил Каин Адамович. — Что, русских полуголых девушек уже не осталось?

— Не сезон, товарищ майор, — виновато ответил сержант. — Сентябрь же уже. На юг улетели все, в Турцию да в Анталию.

— Анталия — это и есть Турция, — отрезал чекист. — Трое суток ареста.

— За что? — ужаснулся сержант.

— За «товарища майора». Забыл? Для иностранца я член наблюдательной комиссии по защите прав российских журналистов.

— Есть трое суток ареста, товарищ чле… товарищ ма… — Сержант закашлялся. — Разрешите идти?

— Идите. И передайте седьмому, что нижегородские оленеводы должны собрать урожай лесной земляники, пока цветет иван-чай, а задача опоссума с пальцем большим на лапе — высидеть двадцать четыре яйца уссурийского тигра в ожидании айсберга, восходящего из пещер на северо-восток.

— Есть передать седьмому, что нижегородские оленеводы должны собрать урожай…

— Ладно, ладно. Выполняйте.

* * *

— Шишкоедофф. Слава Шишкоедофф, — в тон иностранцу ответил фотограф, тряся Мак-Боттлову руку и глядя на того, как советский диссидент на статую Свободы. На глаза его навернулись… впрочем, нет, что-то он слишком часто плачет. Глаза фотокорреспондента были сухи, чисты и ясны.

— Ну что, все познакомились? — засуетился Четвертинкин. — Тогда прошу к столу! Все готово: творожок со сметаной, плавленые сырки, кефирчик, ряженка, булочки свежие, а специально для дорогого гостя — молочный коктейль… Отметим, так сказать, дружественный визит!

Его радостный призыв повис в гробовой тишине. Никто из журналистов не двинулся с места.

— А кашки манной нет? — едко усмехнулся Мигайлов. — Валера вон старый больной человек, ему на одних сырках не выжить.

— Да, мне без кашки никак, — пропитым голосом сипло подтвердил Митюшин. — Не будет кашки — считайте, что нет у вас экономического обозревателя.

Четвертинкин, все так же радушно улыбаясь, достал блокнотик и что-то вычеркнул.

Неловкое замешательство прервал Мак-Боттл.

— Druzia! — сказал он. — Ya byvayu ochen’ rad byvat’ v vashih gostyah i hochu predlozhit’ vam…

— А вы не могли бы говорить кириллицей? — осведомился Четвертинкин. — Я транслит, знаете ли, плохо понимаю.

Мак-Боттл кивнул:

— Окей. Друзья! Я бываю очень рад бывать в ваших гостях и хочу предложить вам правдивый… not false… скотч-виски из самого сердца Эдинбурга — издательской компании «Whisky weekly», прямо сейчас!

— О! Вот это я понимаю! Слова не мальчика, но мужа! — обрадовался Мигайлов. — Гут, мистер, зер гут! Сольемся в экстазе!

Все посмотрели на редактора. Тот, помявшись, махнул рукой:

— Разрешаю.

Наблюдавший за происходящим из угла Каин Адамович мечтательно улыбнулся и дал команду включить запись…

* * *

Следующие несколько часов слились для журналистов в одном непрерывном, всепоглощающем экстазе. Безуспешно черно-белые чекистские видеокамеры пытались зафиксировать буйство алкогольных красок, хотя им, как пелось в старой песне, сверху было видно все.

И то, как вслед за мгновенно выпитым виски в ход пошла еще одна бутылка, а затем — остатки «Распутина» и «Московской особой».

И то, как Митюшин вежливо, но бесцеремонно занял у редактора денег, после чего царственным жестом отправил архаровцев за добавкой.

И то, как подвыпивший Шишкоедофф хвастался всем свеженькой татуировкой «Век водки не видать!».

И то, как раскрасневшийся Мак-Боттл, тыча пальцем в Мигайлова, убеждал того в преимуществах компьютерной верстки перед обычным макетированием, а Леонид Антуанович возражал, что компьютер — это просто большой калькулятор и хренушки скомпонует текст так талантливо, как он — ответственный секретарь Мигайлов.

И то, как зааплодировали журналисты, когда архаровцы внесли в редакцию целый ящик «Столичной».

И то, как де Сад старательно поил этой «Столичной» невесть откуда вернувшуюся секретаршу, а Мигайлов презрительно обозвал ее «неберучкой».

И то, как де Сад, размахивая плеткой, кричал что-то про честь дамы, а Мигайлов объяснял, что он имел в виду только водку и никого больше.

И то, как пьяно кивал Мак-Боттл, слушая лекцию Мигайлова о разнице между хорошей и плохой «Столичной».

И то, как Шишкоедофф демонстрировал всем затертый каталог со своей персональной выставки 1979 года.

И то, как Мак-Боттл с Митюшиным дружно орали: «Дыкть!!! Это!!!» — и со счастливыми лицами чокались, расплескивая водку.

И то, как де Сад уговаривал секретаршу показать ему упругий животик — хотя бы самую малость.

И то, как он, возбужденно дрожа, собирался вылить рюмку водки на этот самый животик и слизать ее языком, а секретарша смущенно отодвигалась, поглядывая по сторонам и шепча, что «Четыре танкиста и собака» ей нравится больше, чем «Девять с половиной недель».

И то, как от досады де Сад надсадно про засаду кричал да про тяжкую мужскую долюшку и порывался звонить девочкам по вызову.

И то, как Шишкоедофф ослеплял фотовспышкой глазок видеокамеры, приговаривая: «Вот вам, граждане начальники, получите!»

И то, как Мигайлов щедро угощал водкой архаровцев и Каина Адамовича.

И то, как Каин Адамович отказался, а архаровцы — нет.

И то, как Мак-Боттл с Митюшиным дружно орали: «Будь!!! Мужиком!!!» — и со счастливыми лицами пытались чокнуться, промахиваясь рюмками.

И то, как маркиз возмущался неработающим телефоном и грозился вызвать знакомого телефонного мастера, который всем вам тут покажет.

И то, как Мигайлов достал баян, а один из опричников предложил сбацать «Хава нагила».

И то, как этого опричника больше никто никогда не видел, а Мигайлов сыграл «Мой адрес — Советский Союз».

И то, как ему подпевали архаровцы, переодетые Венским хором мальчиков, а секретарша, блестя глазами, отплясывала на столе.

И то, как маркиз захотел станцевать стриптиз, но его идею не поддержали.

И то, как Четвертинкин угрюмо пил кефирчик, с мрачным видом утирая губы.

И то, как Шишкоедофф, долистав свой каталог, полез под стол немного подумать.

И то, как Мак-Боттл, спотыкаясь о пустые бутылки, побрел к выходу.

И то, как обрадовался де Сад, обнаружив на митюшинском столе работающий телефон.

И то, как за ушедшим Мак-Боттлом закрылась дверь.

И то, как никто не обратил на это внимания…

 

2.17. «В семь сорок он приедет»

Бомонд. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

— Это есть ваш специальный фокус? — Мак-Боттл отмотал пленку еще дальше и приник ухом к еле слышно шипящему диктофону. — Вы стерли интервью магнитом, и это бывает хороший фокус?

— Перестаньте, Джин, — ответил Калиостро. — Что я, варвар, по-вашему, — магнитом интервью стирать? Мы же тут не изверги какие-нибудь, в самом-то деле!

— Но-но-но! Говорите за себя, граф! — угрожающе предупредил де Сад.

— Простите, маркиз, — учтиво поклонился Калиостро. — Вас, живодера, я, конечно же, не подразумевал.

На шотландца было больно смотреть. К счастью, предупредительный дворецкий вовремя разлил по стаканам остатки обезболивающего.

— Джин, у меня для вас две новости, — объявил Калиостро, — хорошая и хорошая. С какой начать?

Мак-Боттл посмотрел на графа заплетающимся взглядом:

— С хорошей.

Граф наклонился к иностранцу, доверительно сообщил:

— Фокус еще не окончен. Послушайте сейчас, — и щелкнул пальцами.

Мак-Боттл нажал на кнопку и от неожиданности чуть не выронил диктофон.

Как ныне сбирается пьяный маркиз
Отмстить подлецам-комиссарам.
Их села и нивы он средством от крыс
Обрызгал и предал пожарам…

— Что это? — только и смог вымолвить потрясенный Мак-Боттл.

— Это демонстрация нового альбома Бомонда «Кайзер Будвайзер», — объяснил довольный Калиостро. — Распространяется исключительно среди западных журналистов. Вы первый, кстати.

Западный журналист, пьяно икнув, лишь головой покачал, вслушиваясь в лязг гитар, грохот барабанов и проникновенный графский вокал.

По минному полю навстречу ему
Является граф Калиостро,
Покорный лишь Вакху старик одному,
Чудной, как герой Ариосто.
Единственный жидомасон в СНГ,
Он пил без закуски и слушал БГ… 7

Мак-Боттл выключил диктофон.

— Очень интересно. Я потом обязательно послушаю, — с сомнением сказал он. — Джузеппе, вы разговаривали про две новости, да?

— Вторая хорошая новость в том, что ваше драгоценное… точнее, мое драгоценное интервью цело и невредимо. Оно лежит на столе в вашем гостиничном номере, записанное слово в слово. На бумаге. Вашим почерком.

Мак-Боттл помолчал, напряженно вглядываясь в Калиостро. Тот вздохнул и добавил:

— Рядом с остатками бренди, двумя чистыми конвертами и кружевной вещицей, которую вы вчера выпросили у Таньки. Теперь вы мне верите?

— Ее имя другое, — слегка покраснел иностранец и отвел взгляд. Калиостро махнул рукой:

— Эсмеральда — это псевдоним. У них так принято, вы же знаете.

— У нас тоже, — задумчиво сказал журналист и замолчал, что-то сопоставляя.

* * *

Тем временем в соседней зале де Сад с беспокойством оглядывался по сторонам, пытаясь понять, что же изменилось в привычном интерьере.

— А где Сен-Жермен? — наконец спросил он. — Опять бреется?

— В Израиль уехал. К сионским мудрецам, — ответил дворецкий.

— Тяжелая это мысль, — обрадовался маркиз. — Насовсем уехал или как?

— Если бы, — вздохнул Сергей. — Граф велел передать, что… М-м-м… как же он сказал-то… А, вспомнил! В семь сорок он приедет. Так и велел сказать. Сделал себе паспорт на имя Сени Гермензона, сказал: «Это знак, мужики!» — и исчез.

— Не нравится мне этот знак, — помрачнел подошедший Калиостро и достал откуда-то пыльный фолиант. — Так, посмотрим… Герцогиня уезжает во Фрайбург — к попойке… Гильотинирование королевы — к народным гуляниям… «Голос» остается без учредителя — к укреплению международных отношений… Ага! «Граф Сен-Жермен улетает в Тель-Авив». Слушайте: «С вероятностью в 99,9% это событие предшествует скорому возвращению графа обратно, если только оно происходит не в 1924, 1962, 1968, 1991 или 2012 году. Если событие происходит в период с апреля по июнь или с сентября по декабрь, то с вероятностью в 0,02% произойдет понижение уровня Мирового океана на 0,86 метра; с вероятностью в 14% — незначительное увеличение цены на рис в китайской провинции Гуандун. В течение четырех дней после события на большей части территории России сохранится облачная погода, возможны осадки в виде дождя и мокрого снега. Ветер северный с переходом на северо-восточный. У близнецов в этот период не исключены новые мимолетные знакомства, а также встреча, которая повлияет на всю последующую жизнь».

Калиостро закрыл книгу и торжествующе посмотрел на де Сада:

— Вы поняли, маркиз? Граф скоро вернется, а вы готовьтесь к новым мимолетным знакомствам.

Де Сад пожал плечами:

— Я в зодиаках не силен, но, по-моему, я все-таки не Близнецы, а…

— Это неважно, — нетерпеливо перебил его граф. — Речь идет не о Близнецах, а о близнецах.

Маркиз фыркнул:

— Да, это все меняет. Так бы сразу и сказали. Не о Близнецах, а о Близнецах. Теперь, конечно, все стало ясно как божий день.

Калиостро устало махнул рукой:

— Не искусай меня без нужды. Сергей, если память мне ни с кем не изменяет, я просил баночку джина. Где она?

— Момент! — дворецкий исчез.

Лейб-медик, уютно устроившийся в кресле, приоткрыл один глаз, пробормотал: «Неоперабельно!» — и, поворочавшись, снова уснул.

В дверном проеме появился пьяный Мак-Боттл:

— Мистер… э-э-э… граф… Простите… Я нужен идти… Моя редактор, Дениз Мак-Башофф, 8 она ждет меня там.

— А выпить на дорожку не хотите?

Мак-Боттл задумчиво прислонился к дверному косяку, прислушиваясь к звукам борьбы желаний и возможностей. Потом пьяно рассмеялся и погрозил графу пальцем:

— Почему нет? Будь мужиком!

Калиостро вежливо улыбнулся гостю и ничего не сказал.

— А! — воскликнул де Сад. — Не о Близнецах, а о близнецах! Я понял! Вы имели в виду мое второе «я» из газеты, да?

— Вы гений, Франсуа! — с чувством сказал граф.

Маркиз польщенно засмущался.

 

2.18. Джинн, джин и еще раз Джин

Вернулся дворецкий с подносом, на котором стояла пыльная жестянка с русской надписью «Джин».

— Это что за эксклюзив? — изумился Калиостро. — У нас что, нормального джина не осталось?

— Не осталось, ваше сиятельство, — ответил дворецкий. — А это, между прочим, настоящая реликвия. Когда-то давно моя бабушка спрятала ее на черный день в своем погребе, между банками с абрикосовым вареньем и подшивкой журнала «Посев». Вот только черный день оказался — чернее некуда: несчастная полуграмотная старушка тихо скончалась в своей постели от передозировки героина. И эта забытая всеми баночка 35 лет простояла в заброшенной лесной избушке на границе Казахстана, Нидерландов и штата Южная Каролина.

— Сен-Жермена на вас нет, — хмыкнул Калиостро. — У него с 35-летними раритетами разговор короткий. До тридцати шести ни один еще не дотянул.

— Трам-пам-пам! — восхитился Сергей. — Какая прелесть! Слышал бы вас сейчас его сиятельство! «У Сен-Жермена разговор короткий»! Ну еще бы не короткий, ему того кубинского рома и досталось-то всего две рюмки, а остальное выпил…

— Ладно-ладно, дворецкий! — нахмурился граф. — Не увлекайтесь! Открывайте лучше свою реликвию. Только пыль веков с нее сотрите сначала. А то сами понимаете, грязь, микробы… Будет обидно, если главный герой половину сюжета просидит в сортире.

Дворецкий позаботился о главном герое, после чего торжественно пшикнул крышкой.

Банка заискрилась и завибрировала. Сергей выронил ее из рук и стремительно залег за креслом.

Что-то громыхнуло. А когда дым рассеялся, посреди залы обнаружился сидящий на корточках культурист-бодибилдер. Из одежды на нем были только солнцезащитные очки.

— Да что же это такое! — нервно воскликнул Калиостро. — Не Бомонд, а проходной двор какой-то! Выпить по-человечески не дадут!

Культурист выпрямился и оказался лицом к лицу с маркизом де Садом.

— Мне нужна твоя одежда, обувь и мотоцикл, — сообщил он.

— Мотоцикл? — растерялся маркиз. — Но у меня нет мотоцикла.

Незнакомец снял очки и некоторое время недоверчиво изучал де Сада.

— Мне нужна твоя одежда, обувь и мотоцикл, — неуверенно повторил он.

— А вы вообще кто? — прищурился маркиз. — Вы не из секты экстравертов, случайно?

Бодибилдер покосился на Мак-Боттла, который что-то строчил в своем блокноте, нацепил очки обратно и покачал головой:

— Нет, я не из секты. Я джинн.

— А почему с одной «н» на конце? — Калиостро, который знал русский язык настолько хорошо, что английские слова отличал от арабских мгновенно, помахал покореженной банкой.

Джинн посмотрел вниз и, покраснев, прикрылся руками.

— Ладно, неважно, — сказал Калиостро. — Перейдем к делу. Сколько там, говоришь, моих желаний ты теперь должен исполнить? Три?

Джинн что-то пробормотал себе под нос, загибая пальцы.

— Три, о наимудрейший повелитель, — подтвердил он.

— Постойте-ка! — из-за кресла выбрался дворецкий Сергей. — Ваше сиятельство, но ведь банку открыл я! Значит, я и есть повелитель!

— Сергей, а как там наши рябчики? — вкрадчиво поинтересовался граф. — Не подгорели?

— С рябчиками все в порядке, — отмахнулся дворецкий. — Три желания…

— А про специи вы не забыли? — настойчиво допытывался Калиостро.

— Да все нормально, не беспокойтесь, — поморщился Сергей. — Граф, эту банку…

— И соль по вкусу добавили?

— Да. Ваше сиятельство, я считаю, что, открыв…

— А лимонный сок? — невинно спросил Калиостро.

Дворецкий заиграл желваками, с ненавистью глядя на графа.

— Агдам! — потребовал он. — Скажи ему!

Джинн ошеломленно вытаращился на дворецкого, ойкнул и повалился ему в ноги:

— О наимудрейший повелитель! Прости старого слепого Агдама, не сумевшего вовремя идентифицировать тебя в этих варварских одеждах! Живота или смерти проси у боярыни!

— У какой, к черту, боярыни? — Калиостро уже ничего не понимал.

Джинн на секунду поднял голову и пополз к его ногам:

— О наимудрейший повелитель! Устав Гильдии Невольных джиннов гласит, что право на VIP-обслуживание имеет человек, пожелавший откупорить емкость с Невольным джинном либо откупоривший ее преднамеренно или случайно. В этом случае Невольный джинн обязан выполнить любые три желания клиента. Контрольный срок — сутки. Часть вторая, параграф пятый. Если же освобождение Невольного джинна является следствием желаний и действий двух и более человек, право на VIP-обслуживание имеет Пожелавший или несколько Пожелавших, а Откупоривший вознаграждается утешительным призом в 20 дирхемов. Часть вторая, параграф шестой.

— То есть твой повелитель — все-таки граф? — опечалился дворецкий.

Джинн крутанулся на месте и пополз к нему:

— О наимудрейший повелитель! Устав гласит, что клиент, уже пользовавшийся правом на VIP-обслуживание, переходит в категорию постоянных клиентов и, участвуя в последующих освобождениях Невольного джинна, имеет право на внеочередное VIP-обслуживание. В этом случае Невольный джинн обязан выполнить любые три желания клиента. Контрольный срок — 12 часов. Часть вторая, параграф девятый. Так что, о наимудрейший повелитель…

— Агдам, прекрати ползать! — не выдержал дворецкий. — Ты мне желать мешаешь!

Джинн покорно встал.

— Так вы знакомы? — догадался де Сад.

— Еще как знакомы, о понятливейший из смертных! Надеюсь, наимудрейшему повелителю в свое время оказались полезными мои скромные советы. А, наимудрейший? Чем там все кончилось-то? Коня деревянного построил? Девицу напоил?

— И коня построил, и девицу напоил, и экскурсия по Трое получилась весьма интересной и познавательной, — ответил дворецкий. — Все честь по чести, не придраться. Ты мне лучше вот что скажи. Я же теперь постоянный клиент, так?

— Да, о наимудрейший повелитель!

— И, освободив тебя, наравне с графом имею право на исполнение трех желаний, правильно?

— Мудрость твоя да будет прославлена в веках, о догадливейший!

— Отлично. Тогда, во-первых…

— Позволь мне, никчемному рабу, прервать божественную музыку сладчайших речей твоих, о наиславнейший повелитель!

Сергей поморщился:

— Агдам, эта псевдовосточная витиеватость обязательна? Без нее нельзя как-нибудь обойтись?

— Не вопрос, Серега, — ответил джинн. — Без базара. Я тебе че втираю-то: одно у тебя желание осталось. Одно-единственное, в натуре.

— Это как? — замер дворецкий.

— А вот так. «Агдам, скажи ему!» — раз. Выполнено. «Агдам, прекрати ползать!» — два. Выполнено. Ты понял, нет?

Сергей молча смотрел в темные стекла Агдамовых очков, переваривая услышанное.

— Попал ты, братан. Конкретно попал, — усмехнулся джинн. — Знаешь, как у нас говорят? Без лоха жизнь плоха. Так-то.

— Ладно, черт с ним. Хочу… — дворецкий на мгновение замялся. — Хочу стать князем! Немедленно!

Джинн пожал плечами:

— Базара нет, Серега. Выполнено. В натуре, ты князь. Гильдия Невольных джиннов благодарит вас за пользование нашими услугами.

И, потеряв к новоиспеченному князю всякий интерес, джинн повернулся к Калиостро:

— О наимудрейший повелитель! Я готов исполнить три твоих желания! Любых! Хочешь «Вольво-940»?

Калиостро покачал головой:

— С этим — к Сен-Жермену. Хотя мне кажется, что он все-таки предпочел бы BMW.

— А хочешь, отгрохаем тебе в престижном районе дворец из мрамора и золота? С фонтанами и бассейнами, с зелеными лужайками и великолепными фазанами?

Калиостро презрительно скривился:

— Не до фазанов мне. С рябчиками разобраться бы…

— Может быть, ты хочешь, чтобы прекрасные гурии всю ночь услаждали твой взгляд… и не только взгляд?

Де Сад заинтересованно прислушался к разговору. А Мак-Боттл оторвался от блокнотика и, обдав графа перегаром, что-то прошептал ему на ухо. Калиостро ухмыльнулся:

— О чем вы? Гурий-блондинок не бывает в принципе, уж поверьте.

— Может, бессмертие? — предположил Агдам.

— Ага. И бесконечные патроны, — рассмеялся граф. — Нет. Все это я и сам могу обеспечить. Ты вот что… сгоняй-ка лучше в магазин да принеси нам ноль пять белого мартини, литр «Баллантайнз Файнест»… ну и что-нибудь запить. «Курвуазье» или «Реми Мартен», что подвернется. Сделаешь — и свободен. Договорились?

Джинн нахмурился:

— Прости неразумного, о благороднейший повелитель. Это одно желание или три?

— Одно, — ответил граф. — Но очень, очень большое.

— В первый раз вижу такого клиента, — невесело усмехнулся джинн и снял темные очки. — Обычно хотят денег. Или власти. В прошлый раз освободил меня из фляжки из-под шнапса ефрейтор один. Или фельдфебель… Сперва тоже выпивку попросил, раз уж во фляге ее не оказалось. Потом захотел, чтобы на войне его не убили. А потом, говорит, хочу стать рейхсканцлером. Правда, не знаю, исполнилось у него или нет. Он же мне после договора в спину выстрелил, а по уставу Гильдии…

— Второе желание: избавь меня от своих мемуаров, — сухо сказал граф.

Джинн надел очки и с готовностью кивнул:

— Выполнено.

— Третье желание: исполни первое желание максимально быстро.

— Ваш заказ принят, — сообщил Агдам. — Гильдия Невольных джиннов благодарит вас за пользование нашими услугами.

И исчез. Вместо него, заманчиво звякнув, остались три бутылки с вермутом, виски и коньяком.

 

2.19. Последствия ладейного десанта

Калиостро удивленно поднял бровь: он уже очень давно не слышал таких жалобных ноток в голосе лейб-медика. Наверное, неделю. А может быть, даже две.

— Чего-чего? — переспросил он. — Дигидроэрготаминчику?

— Да, — Евгений кивнул головой и, охнув, схватился за висок. — Дигидроэрготаминчику. Если есть.

— Сейчас поищем, — граф отодвинул шахматную доску, энергично пощелкал пальцами и принялся рыться в ворохе возникших на столе лекарств. — Так… Суправиран… Тамоксифен… Контемнол… Хм. Вы знаете, дигидроэрготаминчик, похоже, кончился. Могу посоветовать метадоксильчик. Десять таблеток. Будете брать?

— Давайте.

— Четыре восемьсот в кассу.

— Четыре восемьсот? — огорчился лейб-медик. — Нет уж, я лучше холодной водички из крана выпью.

— Пейте, конечно, — согласился Калиостро. — О чем разговор, мне не жалко. Как раз свежую сегодня завезли. Две пятьсот за поллитра.

— Граф! — лейб-медик вскинул голову и, охнув, схватился за висок. — Постыдились бы! Две пятьсот за простую воду! Да «Столичная» и то дешевле стоит!

— Ну так и пили бы «Столичную», — невозмутимо парировал Калиостро и усмехнулся. — Ладно, ладно, не бледнейте вы так. Шучу я. Вон графин с водой стоит.

Лейб-медик печально посмотрел на него. Калиостро сделал вид, что снял очки и протирает их платочком. Лейб-медик вздохнул, добрел до графина и жадно припал к горлышку. Примерно через литр взгляд его обрел ясность, и, присмотревшись к Калиостро, Евгений ужаснулся:

— Граф! Что с вами? На вас лица нет!

Калиостро сложил платок и надел очки:

— А так?

— Так уже лучше, — неуверенно протянул лейб-медик. — И все-таки…

Он подошел к графу, с профессиональным цинизмом перешагнув через неподвижное тело де Сада, заглянул в зрачки, пощупал пульс, снял энцефалограмму и ахнул:

— Да вы же трезвый абсолютно! Что же вы, граф, разве так можно? Вы совсем себя не бережете!

Калиостро отвернулся и ничего не ответил. Лейб-медик, помолчав, присел рядом с ним.

— Как это случилось? — после минутной паузы тихо спросил он.

— Да как… — нехотя сказал граф. — С маркизом в «Ладейный десант» играли. Обычно-то как принято? Сделал ход — выпиваешь рюмку. А мы решили после каждой снятой фигуры противника выпивать. Ну и вот… сами видите. Маркиз лежит под столом, пьяный, бесчувственный и счастливый, а я…

— А «Ладейный десант» — это что за игра? — вкрадчивым тоном матерого психоаналитика поинтересовался лейб-медик. — Расскажите мне о ее правилах. Давайте поговорим об этом.

— Это шахматная игра, — ответил граф, глядя в пол. — Дважды в течение партии каждый из игроков имеет право за один ход водрузить на ладью любую из своих фигур и доставить ее на любое доступное ладье поле. После этого ладья снимается с доски, а фигура начинает действовать с ее клетки.

— И вы проиграли? — понимающе кивнул лейб-медик.

Калиостро посмотрел на мертвецки пьяного де Сада, на пустые бутылки из-под мартини, виски и коньяка — и промолчал.

— Не переживайте, граф, — успокоил его Евгений. — Даже у самых сильных людей иногда случается минута трезвости. Это нормально. Когда-нибудь это должно было произойти и с вами.

— Доводилось уже. Мне хватило, — буркнул Калиостро. Лейб-медик заинтересовался:

— Да? И когда, если не секрет?

— День точно не скажу, уж извините. Перед революцией где-то.

— Семнадцатого года? — лейб-медик озадаченно покачал головой. — Да уж… Сочувствую. За 76 лет…

— Перед Французской революцией, — раздраженно перебил его граф. — Восемьдесят девятого года. Тыща семьсот, естественно. Как маркиза выпустили из Шарантона — все, привет. Мы с ним неделю отмечали его освобождение. Точнее, он отмечал. Я всего пару бутылок какой-то разбавленной дряни и успел тогда перехватить. Его сиятельство все запасы опустошил, все гастрономы, универсамы, ларьки и алкомаркеты. Из-за чего, собственно, восстания и начались. Что там творилось, Евгений, это надо было видеть! Оптовики с ума сходили, розничные торговцы выбрасывались из окон своих коттеджей… одноэтажных… Грабежи, погромы, перевернутые кареты, пожары на каждом углу… Обезумевшая трезвая толпа не жалела ни стариков, ни бомжей, ни страховых агентов. В Версале по приказу короля закрыли все круглосуточные магазины. В Париже продавщицы из ночных киосков соблазняли солдат не то что за бутылку — за стакан дешевого пойла! Я там такого насмотрелся — врагу не пожелаешь… А маркиз все это время преспокойно пил за либерте-фратерните в Авиньоне…

— В «Авиньоне»? — уточнил Евгений.

— Нет, — отрезал граф. — В Авиньоне. «Авиньон» тогда еще не открылся. Он, кстати, и сейчас еще не открылся. Опомнитесь, девяносто третий год на дворе. Тыща девятьсот, естественно.

Лейб-медик не нашелся, что ответить.

Калиостро достал сигарету и закурил.

— Кстати, о маркизе, — задумчиво сказал он. — Надо бы его в чувство привести. Ему скоро позвонят.

— Откуда вы знаете? — удивился лейб-медик.

Калиостро хмыкнул:

— Ну я же все-таки телефонист. Причем пятого разряда, а не какого-нибудь там второго-третьего. А кроме того, некоторые называют меня графом Калиостро. Вы, кстати, тоже называете.

— Ой, правда, — спохватился Евгений. — Я и не подумал. Вот как бы еще его привести в это чувство… Может, лоботомию сделать, как вы считаете?

— Мысль правильная, — согласился Калиостро и взглядом погасил окурок. — Но, кажется, запоздалая.

— Вы думаете? — усомнился лейб-медик. — А я уверен, что эндогенная, аутохтомно развивающаяся психическая патология, сопровождающаяся схизисом всех психических функций…

— Перестаньте, — отмахнулся граф. — Без вашей пропедевтики тошно. Расскажите о ней моей бабушке. Или дедушке Фрейда.

— Дедушке Фрейду, — поправил его лейб-медик.

Калиостро снисходительно посмотрел на него:

— Какой он вам дедушка! Тоже мне, внучек нашелся… Фрейду всего-то около 50 лет было, когда… Нет, Евгений, нет. Именно дедушке Фрейда. Об этом не принято вспоминать, но Фрейд по сравнению со своим дедушкой… Впрочем, лучше не будем об этом, иначе нам бессознательные фрейдисты святотатства не простят. Знаю я их. Вернемся к его сиятельству.

— Да. Ему бы сейчас джина горяченького, — посетовал лейб-медик, озабоченно глядя на поникшие усы маркиза. — Кстати, а где Джин?

— Джин решил больше не обременять нас своим присутствием. Или не радовать — это уж кого как, — ответил Калиостро, задумчиво поглаживая этикетку на бутылке из-под «Ballantine’s Finest».

— Джин? Или джин? — не понял лейб-медик.

— И джин. И Джин. И даже джинн, — меланхолично отозвался Калиостро. — Все давно ушли.

«А все-таки она эндогенная!» — подумал Евгений, грустно глядя на графа.

«Кто бы спорил!» — мысленно вздохнул Калиостро.

Он оценивающе посмотрел на бесчувственного маркиза.

Встал. Простер руки. Закрыл глаза.

Набрал в грудь воздуха и страшным голосом закричал:

— МАРКИЗ ВАММАТ!!!

Задрожали стены…

Лейб-медик в ужасе зажал уши ладонями…

Стая перепуганных птиц снялась с деревьев и улетела в теплые страны…

В домах напротив со звонким грохотом лопнули окна…

— МАРКИЗ ВАММАТ!!! — снова закричал Калиостро, топнув ногой.

В окрестных кварталах отключилось электричество…

Во всем городе остановились троллейбусы. Сошли с рельсов трамваи. Окончательно застопорилось и без того полумертвое строительство метро…

— МАРКИЗ ВАММАТ!!! — в третий раз закричал Калиостро, топнув двумя ногами.

В Москве начался обстрел Дома Советов…

В Калифорнии прошел тайфун и в щепки разнес декорации, построенные голливудской студией для съемок фильма-катастрофы о тайфуне…

В пригороде Хайфы незамужняя Дина родила пятилетнего мальчика. Мальчик сверкал золотым зубом и страницами цитировал Пастернака. Слушая малыша, светила педиатрии обескураженно переглядывались и качали седыми головами, а проходивший мимо рыжебородый раввин в гетманской одежде порадовался: «Ой вэй, девочка, таки да, это знак!» — и предложил незамужней Дине отметить это дело. Незамужняя Дина отказалась, и, как выяснилось впоследствии, правильно сделала, потому что, например, поэт Вешлес, отведав того пойла, стал непривычно скромен и сдержан, и позже, в час пик, его даже видели редактором…

«Маркиз ваммат!!!» — хотел еще раз крикнуть Калиостро, но вовремя сообразил, что топнуть уже тремя ногами не сумеет. Он с отчаянием посмотрел на де Сада — де Сад спал сном младенца, пьяно похрапывая.

Из кинозала выглянул Сергей.

— Кто-то шумел, или мне послышалось? — деловито жуя крекеры, осведомился он. «Ты покойник, мать твою! Я надеру тебе задницу, мать твою!» — восторженно растягивая слова, гнусавил кто-то за его спиной.

— Что? — громко, как глухой, закричал лейб-медик. — Говорите громче!

— Перезвоните, вас не слышно, — дал Сергею профессиональный совет граф Калиостро и незаметно щелкнул пальцами. Лейб-медик удивленно потрогал ухо рукой и уже обычным голосом спросил:

— Что вы сказали?

«Тебе не следовало возвращаться в Лос-Анджелес!» — с чувством ответил ему гнусавый голос.

— Кто-то кричал, или мне показалось? — повторил Сергей.

— Вам показалось, — ответил Евгений. — Просто у его сиятельства голосовые связки развязались. Обычная история.

«Срань господня!» — ужаснулся гнусавый богохульник.

— Ясно, — кивнул Сергей. — Печенюшек хотите?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, побрезгую, — вежливо ответил лейб-медик.

«Ты поплатишься за это!» — пригрозил гнусавый.

Сергей пожал плечами и вернулся в кинозал, закрыв за собой массивную дверь.

— Эй, подождите! Сергей! Ну елы-палы… Дворецкий! — что есть силы заорал лейб-медик.

Сергей вышел и, скрестив руки на груди, мрачно посмотрел на Евгения.

«Я знала, что ты вернешься! Я знала! О, мой дорогой, я так ждала тебя!» — мощные колонки щедро наполняли кинозал гнусавыми киловаттами бесхитростного счастья.

Сергей, не сводя тяжелого взгляда с лейб-медика, нашарил за дверью какую-то кнопку. Счастье кончилось.

— Дворецкий, принесите-ка мне ватные спиртовые шарики, — распорядился Евгений, озабоченно глядя на маркиза. — Они в моем кейсе, где-то за креслом.

Сергей не шелохнулся. Лейб-медик нервно обернулся:

— Что вы стоите? Я что, забыл сказать «пожалуйста»?

Сергей покачал головой.

— Я. Вам. Не. Дворецкий, — сдержанно процедил он.

— А кто? Папа римский? Давайте быстрее, мы его теряем!

— Это вы про де Сада? То невеликая потеря, теряют больше иногда, — пожал плечами Сергей. — Вы забыли сказать не «пожалуйста», а «пожалуйста, ваша светлость!» Сегодня без пяти пять меня сделали князем. Князем Серджио Светловским.

— Кто это с вами такое сделал? Делириум тременс? — неприязненно поинтересовался лейб-медик.

— Джинн, — просто ответил Сергей.

— Кто? — лейб-медик расхохотался. — Этот заезжий бумагомаратель? Поздравляю, ваша светлость! Ничего, что я к вам спиной сижу?

— В чем-то Сергей прав, — негромко заметил Калиостро. — Пока вы спали, джинн из Гильдии Невольных джиннов в награду за освобождение выполнил желание дворецкого стать князем.

— Да? Ну вот, — расстроился Евгений. — Как всегда, проспал самое интересное… Ну ладно. Ваша светлость, простите, что обременяю вас своей нижайшей просьбой, но не будете ли вы столь любезны — если вас не затруднит, разумеется, — принести мои ватные шарики? Да поскорее.

Сергей несколько секунд размышлял, потом вышел и вернулся с чемоданчиком лейб-медика.

— Премного вам благодарен, ваша светлость, — кивнул Евгений. — Это огромная честь для меня — принять кейс из ваших рук.

Порывшись в чемоданчике, он достал стеклянку с ватными шариками.

Открыл.

Понюхал.

Грустно вздохнул:

— Для себя берег… На Новый год елочку хотел украсить…

И провел смоченной в спирте ваткой по усам маркиза.

 

2.20. История с вареньем

Крик Сергея перешел в визг:

— Я большинством голосов против! Вы думаете, я вам что, слуга? Я никакой вам больше не слуга! Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо!

Голос его сорвался, и он закашлялся. Наступила гробовая, прямо-таки мертвая тишина. Маркиз отставил рюмку и медленно поднялся.

— М-да, — сказал он. — М-да. Неродной вы человек… князь. Чужды духу гуманизма и просвещения. Что же это вы, а? Оплошали, братец. А ну как я востру бритву извлеку, тогда что?

Позеленевший Сергей попятился, не сводя испуганного взгляда с кровожадной ухмылки приближающегося де Сада. Маркиз опустил руку в карман халата. Щелк! — длинное лезвие со ржавыми пятнами засохшей крови угрожающе нацелилось на Сергея.

Послышался звон роняемых тарелок и рюмок: лейб-медик лихорадочно готовил перевязочные материалы и перекись водорода.

Калиостро спокойно пил, созерцая происходящее.

Князь Серджио, жалобно поскуливая, забился в угол. Гнусно улыбаясь, Сад послал ему воздушный поцелуй и, нащупав на столе бутылку «Белого орла», отпил из горлышка.

— Ах, если бы не воспитанье, не древний род… К вашему счастью, господин князь, мы с вами части одной силы. А жаль, — процедил он и, покачиваясь, направился к окну.

— Куда вы, Донасьен? — без особого интереса спросил Калиостро.

— На карниз, — без особого энтузиазма ответил де Сад. Взобрался на подоконник и, неловко пошатнувшись, спрыгнул вниз.

— Он не свалится? — поинтересовался лейб-медик.

— Не свалится, — огорчил его Калиостро. — Слишком пьян.

Лейб-медик вздохнул и убрал чемоданчик.

Сергей наконец выкарабкался из угла и отряхнулся. Граф укоризненно посмотрел на него:

— Ну что же вы, ваша светлость? Зачем отказали хорошему человеку? Маркизу и так все отказывают, вон извелся уже, смотреть больно…

— А вы, ваше сиятельство, — Сергей поднял бровь, — неужели стерпели бы? Если бы вам кто-нибудь такое сказал: «Граф, сбегайте-ка еще за одной»? Как бы вы поступили?

— Я-то? — Калиостро погрузился в размышления. Сергей терпеливо ждал, поглядывая на лейб-медика, допивающего остатки водки.

— Я бы наглецу голову отрубил без раздумий, — наконец ответил граф. — Или хотя бы телефон отключил. Но меня, кстати, никогда не приходилось упрашивать сбегать еще за одной! Я и сам всегда с радостью, только вот…

— Ну да, — кивнул князь. — Чуть что, так у вас сразу денег нет.

— Я простой телефонный монтер, — философски пожал плечами граф Калиостро. — Обычного пятого разряда.

— Да будь я и негром преклонных годов, и то без унынья и лени Джузеппе я бил бы лишь только за то, что вечно он ходит без денег, — донеслось с карниза.

Калиостро поморщился. Подошел к окну и аккуратно закрыл ставни на шпингалет.

— Вы, Сергей, тоже хороши, если разобраться. Такое событие! Из грязи в князи! А вы решили отделаться несчастной поллитровкой «Белого орла». Я граф или неправ?

— Это ваша с маркизом седьмая бутылка за сегодня, — деликатно напомнил Сергей. — Я опасался, как бы вы не опьянели.

Граф картинно всплеснул руками:

— Вы нам еще банку с джинном засчитайте, ваша заботливая светлость! Честное слово, дворецким вы мне нравились больше!

Сергей гневно вскинул голову.

— Я ухожу от вас, граф! — тоном героини женского романа отчеканил он.

— Что? — Калиостро осекся. Бросил быстрый взгляд на пустые бутылки, нервно сглотнул и пробормотал: — Тяжелая это мысль. Как же… так сразу-то… а проставиться?

Сергей кивнул на лейб-медика, высасывающего последние капли «Белого орла»:

— Я уже, как вы выражаетесь, проставился. Терпеть не могу эти ваши советские традиции…

— А рябчики? — обеспокоился лейб-медик.

— Ужин в холодильнике! — отрезал Сергей тоном героини другого женского романа.

Но граф Калиостро уже овладел собой. (Со стороны, наверное, это выглядело презабавно.) То бишь взял себя в руки. (Ненамного лучше.) В общем, успокоился.

— Кстати, о советских традициях, — невинно заметил он. — Я ведь вам обходной лист не подпишу.

— Почему?

— Ну как же. Советские традиции, сами понимаете. Материальная ответственность и все такое.

Князь хотел демонстративно вывернуть карманы, но карманов на ливрее дворецкого не было.

— И что теперь? — обреченно спросил он.

— Да не переживайте, пустые формальности. Вот это ведь ваша подпись? Крестик вот этот неуклюжий?

— Моя… мой.

— Ну вот. Водка «Посольская», ноль пять, одна штука. Варенье клубничное, три литра, одна штука. Где?

— «Посольскую» вы же сами и выпили вчера, забыли? Когда маркиз анекдот еще рассказывал про двух мотоциклистов.

— Не припомню.

— Ну господин Евгений еще ее допивал сегодня, помните? Когда пришел с градусником.

— Нет, Сергей. Не помню. Наверное, это случилось еще до того, как мне отшибло память.

Князь Серджио в отчаянии посмотрел на лейб-медика. Тот покивал головой:

— Было, граф, было. Вычеркивайте «Посольскую».

— Хорошо. А варенье?

Сергей замолчал. «Mea culpa», — второй раз за день подумалось ему.

— Граф, что значит «mea culpa»? — тихо спросил он.

— «Я кругом виноват, я неудачник, моя невеста предпочитает стройных мулатов, а меня сторонятся даже голодные шакалы, скрепки в моем степлере кончились полгода назад, пора заплатить налоги и на оставшиеся деньги утопиться в мутных водах Амударьи», — перевел Калиостро.

Князь совсем погрустнел.

— Так что у нас с вареньем? — напомнил Калиостро.

Сергей достал из-за пазухи пустую трехлитровую банку. На дне ее одиноко и безысходно гремела ложечка.

— Вот, — сказал Сергей. — Варенье, похоже, кто-то съел.

— Так, — лицо графа вмиг стало очень серьезным. — Приехали.

Он открыл окно и выглянул наружу:

— Маркиз, одевайтесь. У нас ЧП.

 

2.21. История с вареньем (продолжение)

— Что, кто-то слопал ваши залежи варенья? — пошутил де Сад, забравшись в залу и подпоясав халат.

Калиостро резко обернулся к нему:

— Откуда вы знаете?

— Я просто пошутил, — опешил маркиз. — Граф, подождите, вы что, серьезно?

— Более чем, — Калиостро сверлил маркиза яростным взглядом. — Я отдал за это варенье почти две тысячи рублей. Понятия не имею, зачем я это сделал, но факт есть факт. А две тысячи рублей — это бутылка водки. Так что я очень серьезен, Франсуа. Очень.

— Ну, Джузеппе, я, конечно, сочувствую, но… Да не смотрите вы на меня так! Я даже не знаю, где оно лежало, это ваше варенье!

— Вы пришли сюда без пяти пять. Сейчас без пяти пять. Значит, варенье было съедено примерно без пяти пять. Простите, Альфонс, но я должен задать вам этот вопрос. Где вы были сегодня без пяти пять?

Маркиз облегченно рассмеялся:

— С вами, Джузеппе! Я был с вами, мы курили на балконе, а внизу шли две лесбиянки! Вы еще меня уговаривали не прыгать!

— Что верно, то правда, — согласился Калиостро. — А кто может подтвердить ваши слова?

— Вы! — убежденно ответил де Сад.

Калиостро подумал и снова согласился. Потом принялся высчитывать на пальцах:

— Я тоже стоял с вами на балконе и варенья не ел. Значит, это не вы и не я. Значит…

Они оба повернулись к лейб-медику.

— Что вы, что вы! — запротестовал Евгений. — Я вообще сладкого не ем! У меня сахарный диабет и вегетососудистая дистония по гипотоническому типу!

— Справка от врача есть? — быстро спросил Калиостро.

— Есть, — лейб-медик заполнил бланк и протянул его графу. — Вот.

Калиостро внимательно прочитал справку и снова задумался.

— То, что Евгений не ест сладкого, еще ничего не доказывает, — заметил де Сад. — Ведь он мог его… э-э-э… отдать кому-нибудь?

— Варенье было именно съедено, — хмуро ответил Калиостро. — Вон она, пустая банка, у дворецкого… у князя. Нет, съедено оно было, это чертово варенье. Слопано. Сожрано. Тяжелая это мысль. Две тысячи рублей, целая бутылка водки…

— Мак-Боттл? Джинн? Сен-Жермен? — предположил маркиз.

— Мак-Боттл принес бриллиантовое кольцо, чтобы тайком съесть три литра варенья? Вряд ли. Джинн? Тот бы просто побоялся, у него с пустыми емкостями сложные отношения… Неужели Сен-Жермен…

— А может, мужичонка не из здешних?

— Не смешите, Донасьен. Он бы как раз пустую тару не оставил. Сен-Жермен… Неужели все-таки Сен-Жермен? Он так подозрительно внезапно уехал в Израиль…

— А может быть, наша новоиспеченная светлость? — спросил де Сад, нащупывая в кармане бритву.

Калиостро повернулся к Сергею и посмотрел тому в глаза. Сергей занервничал:

— Граф, ну зачем мне ваше варенье? Моя покойная бабушка…

— Где вы были без пяти пять?

— Фаршированные эльзасские рябчики, — плотоядно промурлыкал маркиз.

Сергей промолчал.

— Кто-нибудь видел, что вы не трогали варенье? — продолжал Калиостро.

Сергей промолчал.

— Почему пустая банка оказалась у вас за пазухой?

Сергей промолчал.

Калиостро изучающе смотрел на него.

— План простой, как три копейки, — покачал головой де Сад. — Съесть варенье, принести баночку со старым знакомым джинном — наверняка они сговорились! — потом сделаться князем, выйти из дома якобы по своим княжеским делам, на ближайшей помойке выбросить пустую банку — и все! И никаких следов! И ни одной улики!

— Это простой план? — ехидно поинтересовался Сергей. — Боюсь даже представить, каков же тогда сложный.

— А вы думаете, никто не в курсе, какие дела вы там крутили со своим Агдамом в Древней Греции?

— Да, логика всегда была вашим сильным местом, господин де Сад! — рассмеялся Сергей.

— У вас губы вареньем измазаны, — негромко сказал Калиостро.

Сергей хотел было утереться, но отдернул руку:

— Дешевая провокация!

Граф молча указал ему на зеркало.

Князь подошел к зеркалу. Постоял. Потом вытер губы и, не оборачиваясь, тихо спросил:

— Две тысячи?

— Водкой, — ответил граф.

Сергей достал из дорожной сумки еще одну бутылку «Белого орла» и протянул ее Калиостро.

— На стол, — сказал граф.

Князь поставил бутылку на стол.

— Год, — сказал Калиостро, — жить в избушке на границе Казахстана, Нидерландов и штата Северная Каролина…

— Южная, — поправил Сергей.

— Северная, — повторил граф. — Так надежнее. И каждый вечер читать свою поэму про остров Ладошку. Вслух. Целиком.

— Джузеппе, вы очень жестокий человек, — тихо сказал маркиз де Сад.

— Телефонный монтер должен быть жестоким, — ответил Калиостро. — Иначе абоненты на шею сядут.

— Но, может, как-нибудь убавить трагизм ситуации? — упрямился де Сад. — Ведь так весело все начиналось…

— Да я уже думал об этом! Но как убавить, как?! — воскликнул Калиостро. — Сделать вид, что это варенье — мой подарок Сергею на его вокняжение? Так ведь тогда придется бутылку «Белого орла» ему вернуть. Вы готовы на это пойти?

— Хорошо-хорошо! — маркиз примиряюще поднял ладони. — Каждому графу — свой графин. Пусть себе едет читать поэму, я не против!

Калиостро кивнул.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! — подытожил он.

— А если я не подчинюсь? — с вызовом спросил князь Серджио. — Если я не поеду в избушку и не буду каждый вечер читать поэму?

Граф пожал плечами:

— Как хотите, дело ваше. Не стану же я вас конвоировать в эту глухомань.

Князь озадаченно почесал в затылке. Помялся на пороге. Спросил:

— Ну так я пошел?

Калиостро снова кивнул.

— Я поеду в Пуэрто-Рико, — предупредил князь.

Калиостро еще раз кивнул.

— И буду по вечерам читать Стивена Кинга! — пригрозил князь.

Калиостро кивнул в четвертый раз.

— А по субботам смотреть «Молчание ягнят»! — настаивал Серджио.

— Да хоть всего Индиану Джонса, — нетерпеливо отмахнулся Калиостро. — Или вон «Назад в будущее». На здоровье.

— Все три части? — растерялся Серджио. — Вы знаете, граф, я лучше вот что. Если вы не против. В первую субботу посмотрю «Рэмбо» и «Первая кровь». Или и то и другое сразу… Во вторую что-нибудь из классики, с Сильвией Кристель, а уж потом…

Калиостро вздохнул и щелкнул пальцами. Дверь за князем закрылась на засов.

— Ну вот, — маркиз де Сад воодушевленно потер руки, — теперь наконец-то можно и выпить!

И взял со стола бутылку «Белого орла».

— Погодите-ка, — остановил его граф. Де Сад недоуменно посмотрел на него.

— Это вас, — сказал Калиостро.

— Что «вас»? — удивился маркиз.

Зазвонил телефон. Де Сад покосился на графа и поднял трубку:

— Алёу?..

— Харе Кришна! Это маркиз? — спросил в трубке до боли знакомый голос.

— Да! Да! — возбужденно воскликнул де Сад. — Харе Кришна! Это маркиз!

— Харе Кришна. Это маркиз, — представился голос.

— Вы где, маркиз? Вас плохо слышно! — кричал де Сад, прижимая трубку к уху.

— Я там, где ребята толковые, — пропел маркиз, — я там, где плакаты «Вперед!». Где песни рабочие, новые страна трудовая поет…

Де Сад зажал трубку ладонью и встревоженно посмотрел на графа и лейб-медика:

— Господа, в «Голосе» творится что-то несусветное. Маркиз говорит, что редакция захвачена пьяными чекистами, журналисты под арестом, фотографа пытали, а ему самому светит тюрьма!

— И что вы предлагаете? — холодно спросил Калиостро.

— Надо что-то делать, граф! Ну что вы стоите?! Надо что-то думать, ведь они убьют его! 9

Граф фыркнул:

— Маркизом больше, маркизом меньше… Лично я под чекистские пули не полезу. Лучше жить в незнании, чем умереть в неведении.

Де Сад в отчаянии махнул рукой и закричал в телефон:

— Держитесь, маркиз! Не бросайте трубку, я сейчас приеду!.. Нет, один… Нет!.. Он не хочет… Я уговаривал!.. Нет… Маркиз, ну им же невозможно манипулировать!.. Да! Да! Нет!.. Сейчас…

Он снова посмотрел на графа:

— Граф, там из трех телефонов работает только один.

Калиостро вскочил:

— Адрес?

— Сони Кривой, 39.

— Скажите, что сейчас приедем.

— Алёу! — закричал де Сад. — Маркиз, вы меня слышите? Мы скоро будем!.. Да! Да! Да! Да! Еще! Вот так! О да, еще!!!

— Маркиз, не увлекайтесь, — пожурил его граф.

Де Сад покраснел и положил трубку.

Лейб-медик поднялся с кресла.

— Эх… С утра выпил — весь день насмарку, — пожаловался он, пряча бутылку водки в свой кейс. — Я с вами, господа.

…Уже на выходе Бомонд столкнулся с мужичонкой не из здешних. Тот, стараясь не испачкать рукава нового вельветового пиджака, упаковывал в большую сумку графскую банку из-под варенья.

— О! — обрадовался мужичонка. — Молодые люди, бутылочки есть?

Калиостро ничего не ответил. Он смотрел на начищенные до блеска туфли мужичонки.

Лейб-медик вынес мужичонке пустые бутылки.

— Благодарю, — учтиво поклонился тот и, упаковав стеклотару, достал пачку «Монте-Карло»:

— Угощайтесь, молодые люди?

Молодые люди вежливо отказались.

 

2.22. Плюс-минус маркиз

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

— От такое от попадалово, дети мои, — Каин Адамович ласково улыбнулся. — Не бывать у людей третьему полу, не бывать у редакции двум «крышам». Ступайте, ребятишки. На первый раз прощаю.

Коротко стриженые широкоплечие ребятишки нерешительно топтались на пороге, вытирая вспотевшие ладони о спортивные штаны.

— Слышь, командир, — жалобно попросил один из них. — Волыну-то отдай, а?

Каин Адамович сочувственно покачал головой:

— Не могу, родной. А ну как пальнет в кого? Доставай вас потом из-под земли… Оно мне надо? Иди давай. И больше не греши.

Он подтолкнул растерянных спортсменов в обтянутые кожаными куртками спины и аккуратно закрыл за ними дверь. Потом взвесил на ладони конфискованный пистолет, хмыкнул и поднялся в кабинет редактора.

Четвертинкин в испачканном штукатуркой черном мундире, притулившись к выщербленному краю ванны, грыз подсохшую булочку и вдумчиво заполнял какие-то бланки. Расположившийся за его столом граф Калиостро методично набирал один и тот же номер, упрямо пытаясь дозвониться до телефонной станции.

— Я смотрю, починили уже? — весело поинтересовался Каин Адамович.

— Угу, — не поднимая глаз, одновременно буркнули Четвертинкин и Калиостро.

Чекист подошел к окну и зажмурился от осеннего солнца.

За окном царил сентябрь.

С кленов осыпались желтые листья.

Первоклассники возвращались из продленки, беспечно пиная пакеты со сменной обувью.

Второкурсники на лавочке в сквере пили «Челябинское темное» и обсуждали какие-то схемы, второпях начерченные в толстых тетрадках. (Один, впрочем, не будь дураком, медленно вычерчивал что-то пальцем на юбочке своей второкурсницы.)

Третьеразрядники легко и непринужденно бежали строем по тропинке, мелькая среди деревьев мускулистыми ляжками и красно-белыми шортами.

Четвероногие друзья сосредоточенно метили территорию и радостно облаивали четвероногих врагов.

Пятисотенная бумажка незаметно перекочевала из рук смущенного водителя «пятерки» в мясистую пятерню сержанта-гаишника.

Шестиэтажное здание студенческого общежития манило открытыми настежь окнами влажные взгляды неприметных вуайеристов.

Семимильными шагами приближалась конституционная реформа. Лично Каину Адамовичу это грозило превращением из майора министерства безопасности в майора Федеральной службы контрразведки. Но сам Каин Адамович об этом не знал, а спросить у графа Калиостро не додумался.

Мужичонка не из здешних битый час бродил вокруг лавочки второкурсников, делая вид, что случайно проходил мимо.

Давешние бандиты раздраженно хлопнули дверцами и отчалили на черном «Форде Скорпио» 1991 г. в., кузов «седан», пробег 9 тыс. км, бензиновый инжекторный двигатель 2 л., мощность 120 л. с., ГУР, ручная КП, полный э/пакет, литые диски, тонировка, сигнализация, магнитола, цена договорная.

Каин Адамович проводил «Форд» задумчивым взглядом и отвернулся от окна.

— Виктор Витальевич, — окликнул он. — Вы там гонорары начисляете, что ли?

— Ну да, — Четвертинкин затравленно посмотрел на него. — Конец месяца ведь. Номер выйдет как раз в начале октября, и мне нужно…

— Да ладно вам оправдываться, — поморщился чекист. — Я же просто поинтересовался. Вы мне лучше вот что скажите. Я тут краем глаза заметил, что у вас в ведомости два де Сада. С чего бы это вдруг?

— Так их же, это… как бы двое теперь? — растерялся Четвертинкин. — В смысле, один и тот же, но двое. Я и подумал…

— Что нужно платить им двойной гонорар, — понимающе кивнул майор. — А о том, что бюджет не резиновый, вы, конечно, подумать забыли.

Четвертинкин молчал. Лицо его пошло красными пятнами.

— Значит, так, — Каин Адамович покосился на Калиостро. Тот вдохновенно крутил диск телефона, не обращая ни на что внимания.

— Значит, так, — повторил Каин Адамович. — Отставить двойные начисления. Вы же теперь не советская газета, товарищ редактор. Вы — газета демократической части общества. А деньги демократии добывались потом и кровью, и транжирить их — идеологически некорректно, вы меня понимаете? В городе и так хаос и двоевластие. Если еще журналисты двоиться начнут, это будет вообще полный термидор… Поэтому давайте-ка вот что. Начислим каждому из де Садов по половине гонорара. По справедливости, так сказать. А там, глядишь, кого-нибудь из них и вычеркнем. А то и обоих сразу. Если повезет.

Четвертинкин, глядя на чекиста снизу вверх, мелко закивал.

Калиостро, в очередной раз услышав короткие гудки, невозмутимо нажал на рычаг и снова принялся набирать номер автозала АТС-36…

* * *

Лейб-медик отложил шприц.

— Рука бойцов колоть устала, — пожаловался он, разминая затекшее запястье.

Митюшин с трудом поднял голову от пишущей машинки и медленно сфокусировал взгляд на лейб-медике. Потом — на лежащих вповалку бойцах генерала Архарова.

— А-а-а… — промычал он. — А мне вот это… очки разбили. Ногой — хрясь! — и все… вдребезги. Изуверы.

Он покачнулся на стуле и, щедро плеснув в стакан водки, подвинул его Евгению:

— На, доктор. Выпей — легче станет. Поверь.

Лейб-медик, не шевельнувшись, с сомнением разглядывал замызганный стакан.

— Не боись, он чистый, — подбодрил его Валерий Петрович. — На той неделе помыли.

Евгений наклонился к стакану и брезгливо понюхал водку.

Не Smirnoff.

— Чего нюхаешь, пей давай! — обиделся Митюшин. — Небось студентом в общаге разведенному спирту рад был, а тут нос морщишь!

— Не был я студентом в общаге, — холодно сказал Евгений. — Я потомственный лейб-медик их величества Королевы Бомонда. И разведенному спирту никогда не радовался. Всю сознательную жизнь пил его с отвращением… И не хамите мне тут. А то дрогнет рука молодого хирурга — и уж точно эндоскопией не отделаетесь.

Митюшин что-то неразборчиво буркнул и уронил голову на пишущую машинку.

— Сгорел в верхних слоях алкоголя, — прокомментировал подошедший Мигайлов, сочувственно оглядев коллегу. Взял со стола стакан с водкой и невозмутимо выпил.

— Зря отказался, — вытерев губы, сообщил он Евгению. — Вкусно!

— Халявщик ты, Ленька, — донеслось из-под стола.

Лейб-медик отреагировал мгновенно: схватил шприц и сдернул колпачок с тонкой длинной иглы.

Из-под стола ногами вперед выкарабкивался Слава Шишкоедофф. Лейб-медик встал поудобнее и тщательно прицелился…

— С какой стати, это же Славка, — остановил Евгения ответсек. — Фотограф наш.

Лейб-медик помедлил секунду, но все-таки преодолел свои инстинкты и соблазны.

Кряхтя и держась за край стола, Шишкоедофф поднялся на ноги и зорким взглядом профессионального фотографа окинул стол. Интересных ракурсов на столе не обнаружилось, и Слава горестно вздохнул.

— Тебя товарищ за такие слова чуть шприцем не заколол, — с упреком сказал ему Мигайлов. — Я не халявщик! С какой стати? Я партнер! 10

— Партнеры так не поступают, — огрызнулся Слава. — Партнеры делятся!

— А я не твой партнер, — парировал Мигайлов и кивнул на спящего Митюшина, — а вон его. Он свои полтора килограмма статей в месяц уже написал, а где твои два килограмма фотографий? Смотри, останешься без премии за сентябрь.

— А сколько у меня карточек сдано? — обеспокоился Шишкоедофф.

— Кило восемьсот.

Глаза фотографа заблестели от слез:

— Леня, ну я завтра сдам остальные. У меня как раз две пленки непроявленных лежат. Проявитель кончился, заправиться не мешало бы… Леня! Ну будь моим партнером, не обижай!

— Ладно, — смилостивился Мигайлов и достал из ящика стола припрятанную бутылку водки. — Коллектив работоспособный.

— Ленька! — восхищенно ахнул Слава. — Друг! Партнер!!!

— Будет тебе, — прервал его польщенный Мигайлов. — Тащи давай тару.

— У меня в раболатории все, — расстроился Шишкоедофф. — Я сбегаю, ага? Не выпивайте всю! Я быстро! Пять минут! Мухой, туда и обратно!

И с резвостью, которой позавидовал бы трезвый дворецкий, пьяный фотограф выскочил из кабинета.

— Вот так и работаем, — пожаловался лейб-медику Мигайлов. — Все через одно место. То фотокарточек нет, то новостей, то кроссвордов, то стаканов. Бардак.

— В России живем, — дипломатично заметил Евгений на хорошем русском языке.

— Вот-вот, — поддакнул ответсек на ломаном английском и, вздохнув, открыл бутылку.

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел хмурый де Сад. Левая щека его была красна, а плетка нервно подрагивала в руке. Маркиз с отвращением размазал по стене омерзительного слизняка, вытер руку о белоснежный надушенный платок и сел за стол. Под удивленным взглядом ответсека де Сад молча налил себе стакан водки и выпил.

«Дежавю, — понял вдруг Леонид Антуанович. — Форменное дежавю. Сейчас я спрошу у него: „Секретарша?“ — а он кивнет и нальет себе еще стакан… Но с какой стати? Ведь это же предпоследняя бутылка! И Славке еще надо оставить!»

Мигайлов тихо запаниковал и открыл рот…

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел хмурый де Сад. Правая щека его была красна, а плетка нервно подрагивала в руке. Маркиз осмотрел стену в поисках омерзительного слизняка, таковых не обнаружил, сунул приготовленный белоснежный надушенный платок в карман и сел за стол. Под испуганным взглядом ответсека де Сад молча налил себе стакан водки и выпил.

Мигайлов обреченно смотрел, как плещутся в бутылке остатки «Столичной».

— Секретарша? — убитым голосом спросил он.

Маркизы де Сады дружно кивнули, разлили по стаканам остатки водки и, не чокаясь, выпили.

— А чего так? — спросил Мигайлов, грустно глядя, как один из де Садов аккуратно ставит опустевшую бутылку у ножки стола. — С какой стати?

— Дура потому что, — злобно ответил де Сад, и его серые глаза потемнели от гнева. — Комплиментов не понимает. Я ей сказал, что, будь она девочкой по вызову, я снял бы ее на целый час. А она…

Он потер красную щеку.

— А я хотел ее успокоить, приятное даме сделать… Сказал, что я пошутил. Что на самом деле не на час, а на полтора-два, — добавил другой де Сад. — А она…

И тоже потер красную щеку.

— Коллектив работоспособный, — утешил его Мигайлов. — Съешь еще этих мягких французских булок да выпей чаю.

Де Сады удивленно воззрились на него.

— Э, да куда вам понять, — махнул рукой ответственный секретарь. — Вы, молодежь, и папку Windows-то не сразу найдете.

Отомстив таким незамысловатым образом маркизам за предпоследнюю бутылку, Мигайлов поднялся и с видом непризнанного гения вышел за дверь грустить в одиночестве.

Маркизы переглянулись и пожали плечами.

— Ну что, сыгранем по маленькой? — спросил один из них.

Второй вместо ответа извлек из-за пазухи шахматную доску и с грохотом вывалил на стол фигуры. Зажав в руках белую и черную пешки, спрятал кулаки за спину:

— В какой руке?

— Черная или белая? — поинтересовался второй де Сад.

— Черная.

— В левой.

— Угадали. Играете черными.

Через минуту де Сады погрузились в ожесточенные размышления, буравя взглядами четыре стройных ряда пешек и фигур. Лейб-медик вполголоса заметил, что похожая сцена уже была у Ильфа и Петрова, но на его слова маркизы не обратили никакого внимания.

— М-да, — наконец произнес один из них. — Диспозиция, я вам скажу… Маркиз, через шестнадцать ходов я поставлю вам мат.

— Не поставите, — усмехнулся второй де Сад. — Я рокируюсь на десятом ходу.

— Да? Это меняет дело. Ладно, посмотрим, — и де Сад-1 сделал первый ход.

 

2.23. O, du lieber Augustin

Лейб-медик оставил вяло ворочающихся опричников умирать от мук похмелья и подсел к маркизам, с любопытством наблюдая за партией.

Де Сады, словно зеркальные отражения друг друга, делали совершенно одинаковые ходы, хотя даже Евгению было ясно, что ничем хорошим это не кончится. Потеряв на восьмом ходу ферзей, маркизы синхронно вытащили по пачке сигарет «Магна» и закурили со второго раза: в первый раз у обоих сломалось по спичке.

На десятом ходу де Сад-1 провел рокировку. Де Сад-2 незамедлительно последовал его примеру. Партия явно близилась к ничьей.

— Диспозиция, я вам скажу… — хором сказали маркизы и крепко задумались.

Лейб-медик, заскучав, вернулся к опричникам — проверить пульс. Маркизы кряхтели и ерзали, с головой погрузившись в тонкости нудной позиционной борьбы…

Чекист подкрался незаметно.

— Дебютируем? — промурлыкал он.

Маркизы подпрыгнули от неожиданности.

— Страна на пороге гражданской войны, — с упреком сказал Каин Адамович, — государству вот-вот снова понадобятся армии пешек, а у вас тут полные рукава козырных ферзей и ноль гражданской совести!

Он наклонился и ловким движением завернул де Саду рукав. Белый деревянный ферзь с грохотом покатился по полу.

— Это не мое! — быстро сказал маркиз, подняв на майора честные зеленые глаза. — Мне это подбросили!

Нервы чекиста не выдержали.

— Подбросили, говоришь? — зашипел он, схватив де Сада за воротник. — А имена масонских прихвостней из исполкома тебе для статьи тоже подбросили, а? Я сейчас тебя самого подброшу до Большого дома! Посидишь недельку на безалкогольном пиве — будешь у меня как шелковый! И про «Большую надежду» расскажешь, и про адреса-пароли-явки, и про друга своего, и про его голубя — все выложишь!

Маркиз, поморщившись, высвободился из железной хватки ЧК.

— Господин офицер, — сказал он. — Благоволите объяснить, о чем вы. Ваше нестабильное психоэмоциональное состояние вкупе с неконтролируемым…

— Усилением моторных реакций, а также навязчивым упоминанием больших предметов, — подхватил второй де Сад.

Де Сад-1 кивнул:

— И явно негативным отношением к людям, страдающим…

— Наслаждающимся, — поправил его де Сад-2.

— Да. Наслаждающимся алкогольной зависимостью… Наталкивает на неутешительные выводы о том, что…

— Может, ты и в Вильнюс не ездил? И Вытирайтиса не знаешь? — перебил его чекист.

— Не знаю я никакого Полотенциса Вытирайтиса, бессменного руководителя прибалтийской масонской ложи с 1959 года, — подтвердил де Сад-1. — И потрудитесь говорить мне «вы». Не говоря уж о подобающей случаю куртуазности, даже с позиций формальной…

— Вот-вот, — поддакнул де Сад-2. — Даже с позиций формальной логики вам не пристало мне тыкать, поскольку, хоть я и один, нас здесь двое. Два абсолютно идентичных маркиза.

— Хорошо, — неожиданно согласился Каин Адамович. — Вы, два идентичных маркиза, — скажите мне, кто из вас журналист «Голоса», а кто пришел вместе с телефонным мастером?

— Я, — хором ответили маркизы. Посмотрели друг на друга и добавили: — И я.

Майор помолчал, изучая де Садов.

— Милый Августин, вы здесь? — устало спросил он.

— Так точно, товарищ майор, — ответил ему голос, шедший, казалось, отовсюду.

— Вы уже час ведете наблюдение. Можете идентифицировать подозреваемых?

— Так точно, товарищ майор. Справа — маркиз де Сад. А слева — маркиз де Сад.

— А кто из них кто?

— А хрен его знает, товарищ майор.

Каин Адамович вздохнул:

— Исчерпывающе. Это все?

— Так точно, товарищ майор.

Каин Адамович замолчал, о чем-то размышляя.

— С кем это вы? — нервно озираясь, спросил де Сад.

— Вопросы здесь задаю я! — рявкнул чекист. Потом махнул рукой, смягчившись:

— Это наш сотрудник. Один из лучших в стране специалистов по маскировке. Непревзойденный мастер мимикрии. В прятки кого хочешь обыграет, не то что в шахматы.

— А почему вы его Августином назвали? — осторожно поинтересовался доселе молчавший лейб-медик.

Каин Адамович покосился на него:

— Не Августином, а Августиным. Это фамилия. Капитан Августин Владимир Владимирович. Прошу любить и жаловать. Впрочем, можете не любить — это ничего не изменит.

— А почему «милый»? — удивился лейб-медик.

— Да вы посмотрите на него! — возмутился майор. — Ну разве он не милый? Он же душка! Лапочка просто! Симпапулечка!

Евгений повертел головой, никого не увидел и промолчал.

Один из опричников заворочался в пьяном сне, пробормотал, раскинув руки: «А я вчера во-о-от такого коммуниста поймал!» — и, перевернувшись на бок, снова захрапел.

Каин Адамович плюнул и вышел из кабинета.

Некоторое время царило молчание. Потом де Сад-1 вздохнул, поднял с пола ферзя, поставил его около доски и испытующе посмотрел на де Сада-2. Тот пожал плечами и, достав из рукава черного ферзя, положил его рядом с белым.

— Партия, господа, — с тоской в голосе подытожил он.

— Тяжелая это мысль, — согласился первый де Сад.

За дверью послышались звуки баяна, и невзыскательный музыкальный слух маркизов резануло хриплое пение ответственного секретаря:

Спят курганы темные,
Спят бомжи бездомные,
Продавщицы томные
Спят со всей страной.

По проспекту Ленина
Ковыляет медленно
С поллитровкой беленькой
Парень молодой.

Проснулся Митюшин, по привычке нашаривая рядом давно разбитые очки. На щеке экономического обозревателя багровели отпечатки клавиш пишущей машинки. При желании можно было бы даже прочитать слово, но желания, конечно, ни у кого не было. И то правда: что хорошего можно прочитать на щеке пьяного немолодого журналиста? Ровным счетом ничего хорошего.

Проснулись опричники, машинально хватаясь за оружие, спотыкаясь друг о друга и матерясь сквозь зубы.

Были бы в редакции «Голоса» мертвецы — и те проснулись бы от задушевного вокала Леонида Антуановича.

Растрепанный, счастливый и в зюзю пьяный Мигайлов ввалился в кабинет. Жизнерадостно хлопнула дверь. Широкая улыбка не сходила с лица ответсека, а баян в его руках жил своей, отдельной жизнью.

Там, в родной редакции,
Паренька приметили,
Рюмку дружбы подали,
Повели с собой.

Водкой-пивом встретили,
Выпили-отметили,
И в запой направился
Парень молодой…

Увидев маркизов, Леонид Антуанович прервал выступление, отшвырнул баян и щедро выгреб из кармана горсть мелочи и несколько мятых купюр:

— Молодежь, сходите за водкой. Кончилась. Уважьте старика… А я вам за это спою что-нибудь. И гонорар начислю. Сбегайте, а? Хорошо, что вас четверо, маркизов, — веселее будет. И друзей своих зовите — двое в очках и двое с чемоданчиками…

Маркизы не успели ответить: в редакцию вошла секретарша. В полумраке за ее плечом поблескивала лысина Каина Адамовича.

— Мальчики, — волнуясь, сказала секретарша маркизам. — Альфонсы мои… То есть, простите — Донасьены! Тут такое дело… В общем… не знаю даже, как сказать… кажется, у нас будет ребенок!

Маркизы ошеломленно вытаращились на нее.

— Кажется или у нас? — уточнил де Сад-1.

— У вас или ребенок? — добавил де Сад-2.

— Мальчик или девочка? — заинтересовался лейб-медик.

— У нас… кажется, — покрасневшая секретарша переводила взгляд с одного де Сада на другого. — Девочка… Машенька. Мария де Сад.

Все замолчали.

— Тяжелая это мысль, — наконец сказал первый де Сад.

— Что верно, то правда, — подтвердил второй.

— В общем, Франсуа, — секретарша явно была не в своей тарелке, — я хотела спросить у тебя… у вас… кто из вас работает в «Голосе»? Кто вероятный отец? И что нам теперь делать?

— Сударыня, — нестройным дуэтом заговорили маркизы, мучительно подбирая слова. — Мы, конечно, допускаем, что несколько ваших пощечин могли способствовать, так сказать, сближению… Но разве что психологическому, к нашему сожалению… А такого, что могло бы… э-э… зародить, так сказать, новую жизнь… Нам, право, очень жаль, что до этого так и не дошло, но, с одной стороны, вы должны понимать, что мы, так сказать, в некотором роде уже женаты… на своей жене… на маркизе, так сказать… А с другой стороны…

Мигайлов кашлянул.

— Так, может, это… того… наверное, я? — растерянно спросил он. — Коллектив-то работоспособный…

Маркизы изумленно уставились на смущенного ответсека.

— Опаньки, — пробормотал Митюшин.

Секретарша залилась краской и обернулась к Каину Адамовичу:

— Зачем я вам поверила! Вы все испортили! Теперь все будут думать, что я… — и, оттолкнув майора, выбежала прочь.

Каин Адамович крякнул и озадаченно потер небритую щеку.

— Фокус не удался, зря дурак старался, — глубокомысленно изрек он. — Ладно. Извините. Забыли. Ничего не было. Продолжайте.

И закрыл за собой дверь.

 

2.24. Особенности русского телефонизма

Четвертинкин аж подпрыгнул от неожиданности, услышав голос телефонного мастера. Он так давно перестал обращать на того внимание, что даже успел забыть, что не один в кабинете.

— Але! — обрадованно закричал телефонист. — Привет, «автозал, Девятая»! Что-то сегодня не дозвониться до вас!.. Нет, я не под дождем, просто полчаса уже звоню вам по всем номерам, того и гляди наизусть их выучу, хе-хе… Да? Ну и шуточки у тебя, Лазутина… Ладно, Тань. Отпиши заявочки. 77-69… Нет, с тридцать шестой. 36-77-69… Да. Обрыв в проводке… Нет, у абонента, тут… в кабинете… И 36-25-16, здесь же… Тоже в проводке. Да тут у них, как тебе сказать… — Он покосился на Четвертинкина, который перестал писать и навострил уши. — Тут, Тань, проводка старая… Да. Вообще ни к черту, скрутка на скрутке. Местами хоть ТРП, а местами вовсе кроссировка протянута. Она же из подъезда идет. Тут полуподвал тем более, сырость… Ну разумеется, скажу! Да, я с него сейчас. Ага, давай. 11

Мастер положил трубку. Четвертинкин вопросительно посмотрел на него, но мастер покачал головой.

Вскоре телефон затрезвонил — длинно, требовательно, как междугородка.

Телефонист снял трубку:

— Нормально?.. Ага. Нет, про пониженность речи не было. Аппарат? Нет, аппарат не кнопочный, обычный дисковый «Спектр»… Нет, параллельных нет… Слушай, Девятая, тут был конкретный обрыв! В проводке! Сейчас зуммер есть, телефон работает, абонент доволен, чего тебе еще надо? Я эту твою пониженность даже не слышу, ее только на твоих приборах и видно… Может, и из-за сырости, я же говорю… Да. Обрыв в проводке… Тань, не упрямься!.. Вот и чудно. Дальше. 71-84-59. Там «Д/з»… Дэ-зэ. Без пятнадцати четыре. До квартиры проверил, повреждение внутри… Ну ясен пень, звонил! Ты меня совсем-то за дурака не держи, хорошо? Да, извещение оставил! В почтовом ящике. Ага.

В проеме двери возникла фигура Каина Адамовича. Скрестив руки на груди, чекист принялся внимательно рассматривать телефонного монтера в напудренном парике «крыло голубя».

— Еще отпиши: 76-17-97… Да. Кабельное распределение… Что?.. Кабельное распределение. Магистраль мы с Галей померили, я ей в шкафу с громоотвода изоляцию давал, там чисто, повреждение дальше идет… А как ты увидишь изоляцию с коробки, если короткое в распределении, между шкафом и подъездом? Там на коробке уже глухо все! Кстати, исправь в карточке: у него распределение не 684, а 685… Да, на пятой паре… Нет, нельзя! Лазутина, там просто не на что менять, там по всей 68-й коробке землища гудит, где-то больше, где-то меньше… Там, по идее, всю десятку менять надо. Вот увидишь — еще дождик-другой, и у нас с того дома посыплются заявки… Другая коробка? Другая коробка там, во-первых, на шестом этаже, а во-вторых, совсем с другого шкафа и даже с другой станции… Тань, ну какой СБ, кто из монтеров тебя научил таким словам, а? В этом шкафу отродясь никакого СБ не было… Да, передаем заявку кабельщикам.

Каин Адамович о чем-то мучительно размышлял, не сводя взгляда с телефониста.

— Дальше, — продолжал тот. — 63-25-29. Аппарат в мастерскую… Да, Татьяна, квитанцию я выписал. Мало мне механик нудит, еще ты туда же… Хе-хе. Договорились! Дальше. 39-03-31 и 39-02-31. Это ксашные спаренные, путаница была со звонками. Сделал переполюсовку… Да, прямо на КСА… Конечно, прозвонил, сейчас оба нормально… Всё… Всё, у меня больше нет ничего! Какую?! Да щас!.. 60-86-42 я еще в обед сдал, там короткое было в проводке… Нет, не в квартире. В подъезде… Ага. Новые есть?.. Ну и чудненько. Что?.. Тань, имей совесть, какое «попозже»? Времени без пяти пять!.. Конечно. За пять минут ничего не случится, а если и будет — на завтра возьмем, или дежурному отдашь. Ага. Давай, до завтра.

Он положил трубку, равнодушно посмотрел на Каина Адамовича и начал складывать в сумку разбросанные по столу мотки изоленты, обрезки каких-то проводов и инструменты.

Когда телефонист собрался уходить, Каин Адамович пересек кабинет и мягко преградил ему путь.

— Не могли бы вы уделить мне несколько минут? — негромко приказал чекист.

Монтер вопросительно блеснул очками.

— Меня зовут Каин Адамович, — майор протянул широкую ладонь. — Фамилию называть не буду, она вам ни о чем не скажет.

Секунду помедлив, связист пожал протянутую руку:

— Граф Джузеппе Калиостро. Можно без отчества, вы его все равно не поймете.

— Мне смутно знакомо ваше лицо, — сообщил Каин Адамович. — Но я, хоть убейте, не помню, где мог вас видеть.

Граф пожал плечами:

— Элементарно. Я был среди тех, кто позировал Францу Рубо для его грандиозной панорамы «Бородинская битва». Изображал одного из вестфальских кирасир. Там в массовке, если приглядеться, меня легко узнать.

Каин Адамович досадливо отмахнулся:

— Да нет, при чем тут панорамы. Я вас в жизни где-то видел. Вам, случайно, в августе девяносто первого на Дворцовой площади в Ленинграде не доводилось?

— Увы, — фальшиво вздохнул Калиостро. Он даже не пытался казаться искренним. — Не доводилось. Те три дня мы пьянствовали с местником из «Челябгражданпроекта».

— С Мясником? — деловито уточнил чекист.

— С местником, — поправил его граф. — С местным связистом.

Каин Адамович развел руками:

— Ну тогда не знаю…

— А я вам подскажу, — ухмыльнулся Калиостро. — Я ведь вас тоже запомнил.

Майор заинтересованно поднял бровь.

— Москва, август 1980 года, — объяснил граф. — Церемония закрытия Олимпийских игр. Вы тогда работали в толпе гостей столицы. Вас там много таких было, в одинаковых штатских костюмах…

— Точно! — воскликнул чекист. — Ну конечно! А вы были… Вы же были этим… Олимпийским мишкой! Вас тогда еще в небо запустили!

Граф смущенно улыбнулся.

— Надо же, а! — Каин Адамович взял графа за плечи и растроганно заглянул в глаза. — Кто бы мог подумать! Олимпийский мишка, кто бы мог подумать! «На трибунах становится тише»! Столько лет прошло! А взгляд-то, взгляд все тот же! То-то я смотрю, знакомый взгляд!

Майор радовался, как ребенок.

— Я ответил на ваши вопросы? — терпеливо спросил Калиостро.

Каин Адамович посерьезнел:

— Да, конечно… Конечно, нет.

Граф сделал вид, что ему любопытно.

Чекист сделал вид, что поверил.

— Вы ведь хорошо знакомы с маркизом де Садом? — спросил он.

Калиостро кивнул. Майор поморщился:

— Отвечайте, пожалуйста, вслух. У меня в кармане включенный диктофон, зачем мне ваши кивки…

— Да, я хорошо знаком с маркизом де Садом, — скучным голосом подтвердил граф.

— Вы знаете, что сейчас в редакции два де Сада, один из которых провел здесь весь день, а второй пришел вместе с вами?

— Догадываюсь.

— А смогли бы вы отличить одного от другого?

— Да легко, — усмехнулся Калиостро. — И вы сможете. Это проще простого. Если маркиза-корреспондента в полдень вытолкнуть без парашюта из самолета на высоте примерно 3000 метров над Кейптауном или окрестностями, то через несколько секунд маркиз запоет последний куплет «Bessame mucho», причем непременно с французским акцентом. А второй маркиз не запоет, а если и запоет, то с баварским акцентом и в неправильной тональности. Зато второй маркиз, который пришел в редакцию со мной, если в майское новолуние встретит на Бруклинском мосту премьер-министра Португалии с журналом Playboy в руках, то обязательно пожелает ему доброй ночи, в то время как маркиз-корреспондент — пошлет министра к черту и плюнет ему на пиджак. Гарантированно. Не ошибетесь.

Каин Адамович молча смотрел на графа. По лицу чекиста было совершенно непонятно, чего ему хочется больше — наградить Калиостро медалью или посадить его на неделю в карцер.

— А попроще способа нет? — вяло поинтересовался он.

— Отчего же, — оживился граф. — Конечно, есть! Даже два. У журналиста де Сада серые глаза, а у того, который пришел со мной, — зеленые. Первый одет в домашний камзол, а второй — в походный махровый халат.

Каин Адамович беззвучно выругался и пулей выскочил из кабинета.

А граф Калиостро незаметно прищелкнул пальцами ему вслед…

 

2.25. Искушение святого фотографа

Не требовалось быть гением фотокритики, чтобы понять, что с выдержкой у репортера Шишкоедоффа были серьезные проблемы. Да и с диафрагмой, насколько заметил лейб-медик, творилось явное не то: фотограф пьяно икал и всхлипывал, бросая на де Сада взгляды исподлобья и что-то бормоча.

Лейб-медик прислушался.

— Эх, маркизка, маркизка, — горько шептал Слава. — Что ж ты так со мной, а? Ты ведь мне как родной был… как племянник троюродный… или даже как сводный кузен… как шурин с деверем в одном флаконе…

Вспомнив о флаконе, Слава разрыдался в голос.

Пальцы его судорожно сжали принесенный из лаборатории пустой стакан.

Евгений беспомощно посмотрел на маркиза. Тот развел руками:

— А я что, ясновидящий? Она ведь не подписанная была. Водка и водка. На столе стояла, открытая уже причем. Откуда же мне было знать!

— И Ленька хорош… Партнер, называется. Все видел — и молчал! — усиленно жалел себя Шишкоедофф. — Художника всякий обидеть может! Зато потом удивляемся, что никто для газет снимать уже не хочет, что все нормальные фотографы давным-давно на свадьбах да на пляжах пленку тратят, и не какую-нибудь занюханную «Тасму» на 64 единицы, которую к тому же не выклянчишь лишний раз, а нормальный цветной Kodak…

— В первый раз вижу Славу в таком состоянии, — встревоженно поделился с лейб-медиком де Сад.

— Я тоже, — согласился Евгений. И внимательно посмотрел на маркиза: — Но я-то его вообще впервые вижу. А вы? Вы ведь также здесь не бывали, я прав?

Маркиз загадочно пошевелил усами и промолчал.

Откуда-то послышался вздох милого Августина.

Шишкоедофф достал квадратную банку из красного пластика. «Проявитель» — было написано на ней.

— Вот, маркизка! — сквозь слезы выкрикнул фотограф. — Смотри! На твоей совести будет!

В глазах его тяжело плескалось неизбывное горе. В пластмассовой банке — подозрительная жидкость.

Лейб-медик напрягся и подался вперед. Слава истолковал его движение по-своему.

— Не ссы, доктор, — сказал он. — Оставлю я тебе маленько. Слава Шишкоедофф всегда выпивкой делится. Не то что некоторая молодежь. Чего глаза прячешь, Донасьен? Смотри, смотри, не отворачивайся! Любуйся, до чего художника довел! Я пятнадцать лет не пил на свои кровные! Ни копеечки не потратил, ни грамма не купил! Вот это, — он потряс банкой, отчего в ней соблазнительно булькнуло, — с 78-го года лежит в заначке! Или с 79-го… Когда там у нас поляк папой римским стал? Вот с тех пор и лежит, ни глотка не сделано. А почему? Потому что добрые люди вокруг! И в компанию пригласят, и напоят, и прикурить дадут! Себе нальют — и со мной поделятся… А теперь — спасибо, маркиз! — кончился безоблачный праздник, наступили суровые будни. Смотри, смотри! Внукам своим потом расскажешь, как Шишкоедофф из-за тебя заначку вскрыл…

Он открутил крышку и основательно приложился.

Вытер губы.

Снова приложился.

Маркиз с любопытством наблюдал, как обиженная гримаса на его лице сменяется мечтательным торжеством баталиста, закончившего картину.

Шишкоедофф протянул банку лейб-медику. Тот осторожно пригубил и удивленно вскинул брови:

— «Старорусская»?!

— «Старокиевская», — гордо ответил Слава. — Сейчас такую уже не купишь. Да сейчас и не делают уже такую, сплошные «Амаретто» да «Тутти-фрутти» кругом… Ты вот что, доктор Женя, не стой столбом, сгоняй-ка за посудиной. Вон в тот кабинет, Лёни… Леонида Антуановича. Там в столе погляди, в нижнем ящике.

Лейб-медик не двинулся с места.

— Вам какую посудину подать прикажете — чашку Петри или кружку Эсмарха? — надменно поинтересовался он.

Шишкоедофф досадливо крякнул:

— Ну ладно, ладно. У нищих, как говорится, слуг нет. Я понимаю. Только, Женя, я ведь о тебе заботился. По законам гостеприимства. Мне-то не надо, у меня посуда с собой, — он помахал принесенным из фотолаборатории стаканом.

Лейб-медик вытащил из кармана свой помятый и потертый одноразовый стаканчик.

Слава понимающе присвистнул:

— Вона как… Ну тогда вопросов не имею. Подставляй.

Маркиз де Сад деликатно кашлянул. Шишкоедофф проигнорировал и маркизовский кашель, и деликатность, и самого маркиза.

— Давай-ка мы с тобой, Женечка, выпьем за Новый год, — проникновенно объявил он.

— За Новый год? — удивился Евгений.

— Ну да, — Шишкоедофф сноровисто разлил настойку по стаканам. — Кто празднику рад, тот накануне пьян, ведь так? Давай… С Новым 1994-м годом!

— С новым 1994-м счастьем! — не удержался лейб-медик, чокаясь с фотографом. Тот одобрительно хмыкнул.

— А теперь за что? — Евгений явно вошел во вкус. — За Восьмое марта?

— Вот еще! — обиделся Шишкоедофф. — За Восьмое марта пусть бабы пьют. И их тряпки-подкаблучники. Мы с тобой, как настоящие мужчины, выпьем за Новый 1995-й год!

— Отличная идея! — обрадовался лейб-медик, подставляя стаканчик.

Маркиз де Сад яростно закашлялся. Шишкоедофф не обратил на него внимания. Тогда маркиз обошел парочку и встал около двери, прямо напротив Славы, отчаянно жестикулируя и подпрыгивая. Но тот как бы ненароком отвлекся на остатки настойки и маркиза в упор не замечал.

— С Новым 1995-м годом, доктор Женя! — воскликнул он.

— Вздрогнем! — с готовностью ответил лейб-медик и выпил.

— Хороша настоечка? Ведь правда? — воодушевленно вопрошал Шишкоедофф. — Это же песня просто! Баллада! Кантата и ария! Сделаешь глоток, закроешь глаза, — Слава мечтательно зажмурился, — и словно оказываешься в мире своих грез, лет на десять назад переносишься, когда гонорары были большими, а поллитра стоила копейки. А глаза откроешь — и опостылевшая суровая реальность кажется вдвое суровее, чем прежде…

Вздохнув, Слава открыл глаза.

И увидел перед собой двух маркизов де Садов.

Шишкоедофф судорожно всхлипнул, хватаясь за сердце. Взгляд Славы бегал от одного маркиза к другому, и он, знаменитый фоторепортер, когда-то с двухсот шагов фотографировавший белку чуть ли не прямо в глаз, сейчас не мог сфокусироваться на двух ухмыляющихся усатых рожах. В голове его истерично билась одна-единственная мысль: «Допился!»

С нечленораздельным мычанием Шишкоедофф протиснулся между де Садами и выбежал за дверь. Из коридора донеслись его торопливые шаги: фотограф поспешно спасался бегством в сторону туалета.

Де Сад огорченно вздохнул:

— Тяжелая это мысль… Вот почему так, а? Ведь испокон веков все знают: если книжка или фильм про близнецов или двойников — значит, непременно будет какая-нибудь смешная путаница, масса комических ситуаций, забавные розыгрыши и уморительные обознатушки. А что у нас? Мрачный триллер какой-то. Все вокруг то пугаются до полусмерти, то нас самих пытаются запугать пытками и тюрьмами.

— В этом есть своя эстетика, — возразил де Сад-2. — Мы-то с вами, слава пиву, не в книжке живем… надеюсь. Ну хотите, я скажу, что вы на нашего Буншу похожи? Веселее вам станет от этого?

— На какого еще Буншу? — буркнул де Сад-1. — Чепуху городите. Пуншу лучше налейте.

— Я вам как врач замечу, — подал голос лейб-медик. — Не знаю уж, из книжки вы или из мультика, но вам определенно будет легче жить, если вы перестанете разгуливать по городу, размахивая наганом и плеткой. Как же вас такого не бояться, сами-то подумайте! Еще и флюорографию не прошли, наверное. Вот люди и шарахаются.

— Наговариваете вы на нашу семью. Грех это! — вступился за самого себя де Сад-2. — Мало ли, что плетка и наган. Франсуа и мухи не обидит, чтоб вы знали! И это еще мягко сказано!

— Это кто мухи не обидит? — возмутился первый де Сад. — Это я-то не обижу? А ну подайте сюда муху, я ей сейчас устрою аутодафе!

— Муху не муху, а плетку все-таки спрячьте, ваше сиятельство, — настаивал лейб-медик. — Не дело это, без санитарной книжки с плеткой ходить.

Де Сад в ужасе замотал головой:

— Что вы, Евгений! Я не могу! Я боюсь, что стану чище и добрее, и в беде не брошу друга никогда!

— Это как раз не летально. Погодите, сейчас выпишу вам один рецептик…

Но выписать рецептик лейб-медик не успел. В кабинет ворвался запыхавшийся Каин Адамович и остановился, торжествующе переводя взгляд с маркиза на маркиза. Де Сады — один в домашнем камзоле, другой в походном банном халате — напряженно застыли, готовые ко всему.

Немая сцена длилась несколько секунд. Потом торжество на лице чекиста начало стремительно таять.

— Черт, — вслух подумал он. — Забыл.

Маркизы обменялись многозначительными взглядами.

— Не двигаться! — предупредил Каин Адамович и извлек из-за пояса пистолет. — «Две шаги налево, две шаги направо» рассматриваются как попытка сионизма!

В углу зашевелились и заохали пьяные опричники. Вероятно, отреагировали на знакомые слова.

 

2.26. Последняя поллитра

Каин Адамович, не опуская пистолета, достал из нагрудного кармана диктофон и перемотал пленку чуть назад:

— Сейчас-сейчас, ребятки. Подождите. Сейчас мы расставим все точки над всеми буквами…

И нажал кнопку «Play».

…От Кристофера Ллойда
До Харрисона Форда,
От дворника с метлой до
Английского милорда —

Когда напьются виски,
Ведут себя по-свински,
А мы жуем сосиски,
Закупленные в Минске…

В какой-то момент маркизы подумали, что офицер контрразведки вот-вот хлопнется в обморок. Или застрелит кого-нибудь. Или сам застрелится. Или сначала сам, а потом кого-нибудь. Или наоборот. В общем, смотреть на него было откровенно больно: казалось, даже лысина Каина Адамовича утратила блеск и стала матовой, как неожиданный эндшпиль.

У графа Калиостро
Отличная отвертка,
И ею очень просто
Откупоривать водку.

А наша Королева
Беспечно и игриво
Направо и налево
Расплескивает пиво… 12

Каин Адамович осторожно выключил диктофон. Расправил плечи. Очень медленно вдохнул. Потом еще медленнее выдохнул. Потом еще раз очень-очень медленно и спокойно вдохнул и очень-очень-очень медленно и спокойно выдохнул. И только тогда со всей силы грохнул диктофон о пол (во все стороны брызнули пластиковые обломки) и с яростным воплем бросился за дверь.

— Как думаете, догонит? — помолчав, спросил один из маркизов. В его серых глазах не было ни капли сочувствия к чекисту.

— Не догонит, — уверенно ответил другой. — Калиостро давно уже и в редакции-то нет. Сидит где-нибудь на телефонной станции, с барышнями флиртует да банановым ликером лакомится. Что вы, не знаете его, что ли.

— Что верно, то правда, — позавидовал графу первый маркиз.

Из кабинета Мигайлова, покачиваясь, вышел помятый Митюшин.

— Вы чего тут шумите? — заплетающимся языком спросил он. — Диктофоны разбиваете, что ли? Осколки какие-то повсюду тут у вас… Дайте сигарету лучше.

Де Сад протянул ему пачку «Магны». Валерий Петрович с трудом выудил сигарету и, закурив, пожаловался:

— А мне вот это… очки разбили. Ногой — хрясь! — и все… вдребезги. У-у, гестапо! — он вяло погрозил ворочающимся в углу опричникам. — Как я теперь на летучках буду, а? Не трезвым же на них приходить! Я же старый и больной человек!

— Тяжелая это мысль, — вежливо ответил де Сад.

Митюшин положил руку маркизу на плечо и заглянул в его зеленые глаза:

— Донасьен. Альфонс. Франсуа. И прочая, и прочая. Ты хороший парень. Понимаешь? Ты молодой, ты талантливый, у тебя это… все впереди у тебя. Поверь мне, ветерану: пропадешь ты здесь. Нет здесь будущего. Сам видишь: сегодня тут вон эти… гестапо, а завтра такая ху… хунта и военщина начнется, что гори оно все пламенем. Понимаешь? Синим.

— Вы мне что, уволиться советуете? — хором не поняли маркизы.

Митюшин поморщился:

— Дыкть… это… Подожди… Те. Я что сказать-то хочу. Мы все тут пропадем, Донасьен. И я, и Леня, и Славка тоже. Потому что мы для них кто? — мы отработанный материал, мы старая гвардия, понимаешь? Мы не нужны никому, нас все продавщицы знают и в кредит уже не нальют. Понимаешь? Это, маркиз, — сермяга. Ни в Центральном гастрономе, ни через дорогу — нигде мы, старперы, никому не нужны. Ни. На. Грамм. Ты понимаешь? Так что сбегай лучше ты, а? Вот ради меня? Ради нашего газетного братства? Ты молодой, тебя еще не запомнили, тебе одолжат. Если что, ты там с ними шуры-муры, ну для контакта… Нам с Леней немного надо, бутылку портвейна и «Столичной» еще. Ну что, маркиз? Сбегаешь?

— Не разговаривай с ним! — раздался грозный окрик.

Все обернулись: в дверях стоял Шишкоедофф и пытался прицелиться в объектив, одновременно прижимая к себе локтем квадратную банку с настойкой.

— Ничего ему не говори! Отойди от него, слышишь? Немедленно!

Маркиз де Сад неуверенно сделал шаг в сторону.

В голосе пьяного фотографа послышались истерические нотки:

— Да не ты! Валера, скорее! Отойди от них обоих, в сторону, быстро! Сейчас вылетит птичка!

— Дыкть… — промямлил Валерий Петрович.

Шишкоедофф нажал на спуск.

— Ты чего творишь, злодей? — ослепленный вспышкой Митюшин часто-часто моргал и был похож на рассерженного филина.

— Спокойно, всё под контролем, — Шишкоедофф сосредоточенно перезарядил фотоаппарат. — Скажи, ты их видишь? Обоих?

— Маркизов-то? Дыкть… это…

— Во-о-от, Валерочка! А это, между прочим, чекистские штучки: замаскировали своего… шпиона и подсунули нам. А что, очень даже легко! Или это видение. А если видения у нас с тобой одинаковые, значит, что? Значит, нам враги что-то подсыпали в водку. То есть опять же — чекистские штучки.

— Да ты с ума сошел, — с чувством сказал Митюшин.

Де Сады согласно закивали.

— Нет, Валера, — Шишкоедофф упаковал фотоаппарат в футляр и открыл свою пластиковую банку. — Меня-то обмануть нетрудно. Я сам обманываться рад. Будешь?.. Давай тогда стакан. А вот пленку не перехитришь. Женя, ты тоже неси стаканчик… Я щас как пойду в раболаторию да как проявлю пленочку-то — и сразу узнаем, кто был прав и сколько тут маркизов. Тогда и поглядим, кто здесь у нас Донасьен, а кто — фотограф, которого не обманешь!

— Так тебя это… обманешь все-таки или не обманешь? — вконец запутался Митюшин.

Фотограф вместо ответа сунул ему стакан с настойкой:

— Давай, Валера. Выпьем за Новый 1999-й год.

— За девяносто девятый?

— Именно! Кто празднику пьян, тот накануне рад… пьян… Давайте. С Новым 1999-м годом!

Митюшин пожал плечами и, чокнувшись со Славой и лейб-медиком, молча выпил.

— Вот и все. Вот и кончилось теплое лето, — Шишкоедофф с любовью посмотрел на опустевшую банку из-под проявителя. — Пятнадцать лет я ее хранил, а выпил за один вечер! Такой вот когнитивный диссонанс, дорогой доктор. Кстати, Валера, как там Леня?

— Дыкть… А что Леня. Сидит, грустит. Англичанин ему наплел про эти… про компьютеры, вот он и грустит. Теперь же как будет? Умеешь на компьютере — сиди, работай. Не умеешь — пошел вон.

— А он просто так грустит, или еще есть порох в порохров… в порохор… ну, в этих?

— Да какой там порох, всё выпили давно. Он с баяном грустит.

— Да, это печально, — Шишкоедофф перевернул свою красную банку, но из нее даже капельки больше не пролилось. — Это плохо, что с баяном. Эй, а где наш маркиз и его двойник?

— В шахматы опять играют, — ответил ему лейб-медик. — В детстве не наигрались, видимо.

Из кабинета Мигайлова донеслось тоскливое завывание баяна и скрипучее пение Леонида Антуановича:

Теперь и сам не рад, что встретил,
Что вся душа полна тобой.
Зачем, зачем на белом свете
Есть Безответная Любовь? 13

— Cовсем расклеился старик, — вздохнул Митюшин.

— Послушайте, — сказал Евгений. — А почему это ваш коллега безответную любовь поет с большой буквы?

— А кто ж его знает. Может, ноты перепутал. А может, весна на Заречной улице наступила не вовремя. Или не туда. Тут, брат доктор, без поллитры не разберешься. А поллитры-то и нет.

Лейб-медик помялся, посмотрел на де Садов, увлеченных ферзевым гамбитом, на опричников, передающих по кругу фляжку с огуречным рассолом, — и решился.

…Когда Евгений достал из кейса оставленную дворецким бутылку «Белого орла», Слава Шишкоедофф расплакался — должно быть, от счастья — а Валерий Митюшин загородил собой лейб-медика от нескромных взглядов трезвеющих опричников и торопливыми жестами пригласил собутыльников в кабинет ответственного секретаря.

 

2.27. Исход

— Как понять «исчез»? — удивился Каин Адамович. — В воздухе растворился?

— Не то чтобы в воздухе, — замялся Четвертинкин. — Это, знаете, выглядело как зеленая такая как бы эфемерная, что ли, нитка. Она протянулась с потолка до пола, а потом расширилась, и в этот проем телефонист и шагнул. А потом все исчезло.

— Исчезло, — повторил майор, глядя в окно и задумчиво барабаня пальцами по столу. — Исчезло… Виктор Витальевич, вы хоть понимаете, что это значит?

— Нет, — честно ответил главред. — Не понимаю.

— И я не понимаю, — признался чекист. — Но очевидно, что все это очень не вовремя. И обоих ваших де Садов мне придется без промедления изолировать, уж не обессудьте.

— Почему обоих? Вы же одного хотели!

— Потому, дорогой мой Виктор Витальевич, что больше нет времени разбираться, кто из них порядочный журналист, а кто порядочная сволочь. Вы вообще отдаете себе отчет в том, кого мы ждем буквально с минуты на минуту? Я обязан обеспечить безопасность, если помните. Затем я и прибыл сюда сегодня. А тут такие дела творятся. Мистеры Иггзы какие-то, двойники в халатах, потусторонние телефонисты… Причем все они явно давно знакомы с этими вашими де Садами. Вокруг маркиза все это вертится, понимаете? Даже часы в его присутствии барахлят, вы же сами говорили! Прикомандированные архаровцы в полном составе выведены из строя — почему? Потому что кто-то пригласил в редакцию британского журналиста. Кто бы это мог быть, как вы думаете? Я почти уверен, что именно де Сад зазвал сюда иностранца. И очень возможно, что это не совпадение, а часть четко спланированной операции. Нельзя рисковать, Виктор Витальевич. Сейчас не то время, когда мы можем позволить себе ошибаться. Сейчас решается судьба не только страны и областного руководства, но и вашей газеты. И может быть, даже наши с вами личные судьбы.

— Даже так? — удивился Четвертинкин. — И ваша тоже?

— А вы думали. Конечно. Мне почти сорок лет, а я все еще майор. Все мои однокашники — кто выжил — давно уже до полканов дослужились. И если сегодня…

Требовательно забормотала рация.

— Сын Один. Прием, — рявкнул в микрофон Каин Адамович.

Рация сообщила ему какую-то околесицу про пушистый плед небесных тел, разогретых на пляже, и что-то еще — Четвертинкин не расслышал, что именно.

— Сын Шесть, вас понял. На черных колготках дырки особенно заметны, — с серьезным лицом ответил майор. — Девять холодильников на чердаке подготовил фиолетовый селезень из вакуума. За ним — три крыла и коврик в прихожей. Подосиновик проснулся в верхнем южном углу стадиона. Гей и его гейша надели кожаные штаны. Заклепок нет. Конец связи.

Он убрал рацию в карман и посмотрел на редактора:

— Ну вот и все. Минут через пятнадцать они будут здесь.

И направился к двери.

— Каин Адамович! — разволновался Четвертинкин. — Нельзя сейчас де Сада арестовывать!

Майор остановился:

— Это еще почему? Статью писать некому?

— И это тоже, да, но это не главное. Если вы сейчас арестуете маркиза — и неважно, кто он: масон, серийный убийца, злостный алиментщик или маньяк-потрошитель — его коллеги однозначно расценят это как расправу властей с неугодным журналистом. Как конец свободы прессы. Вы же не гаишники какие-нибудь занюханные, извините, а чекисты. А у нас сотрудники старой школы, они прекрасно помнят, что такое КГБ. Они завтра же разбегутся, понимаете? А новых набрать… сегодня какой день недели?

— Судя по тому, что до выходных четыре дня, сегодня понедельник.

— Ага, значит, новых набрать сможем не раньше четверга-пятницы. А это значит, ближайший номер сорвется. И все, доверие читателей потеряно, репутации газеты конец. И уже неважно будет, чья она — Совета депутатов или Андрей Митрича. Авторитет издания будет равен нулю.

— Хорошо, допустим. В таком случае у нас есть примерно 15 минут, чтобы выяснить, кто из маркизов кто. И одного арестовать как масонского оборотня, а другого как честного журналиста оставить в покое. Успеем? Лично я думаю, что нет. Вон даже капитан Августин за два часа не сумел разобраться.

— Есть другой вариант, — выпалил редактор.

— Говорите. И побыстрее: нас еще судьбы безвестные ждут.

— Я даю де Саду срочное редакционное задание, — скороговоркой зашептал Четвертинкин. — Он… они, чтобы не выдать себя, уйдут на него, само собой, вдвоем. Андрей Митрич приезжает, все счастливы — смех, шутки, веселье, фейерверки, банкет… Отсутствие маркизов никого не удивит. А что они могут не вернуться с задания, или вернется только один — ну так мы в такое тревожное время живем, что поделать…

Майор кивнул:

— Отлично, так и поступим. Идемте.

* * *

— А запросто! — согласился лейб-медик.

— Ну давай, — недоверчиво протянул Мигайлов, передавая ему баян.

Из-под стола вылез в стельку пьяный фотограф:

— Леня! Эй! Ле-ня! Партнер! С Новым тыща девятьсот сотым годом! Ура!

И упал обратно под стол.

— Песня называется «Молчание ягнят», — объявил лейб-медик, поправляя лямки баяна.

Мигайлов приготовился внимательно слушать. Шишкоедофф под столом возился и что-то невнятно бубнил. Митюшин нежно поглаживал пальцем запотевшее изображение белого орла на водочной этикетке.

Лейб-медик сидел, полуприкрыв глаза. Казалось, он вот-вот запоет.

Мигайлов нетерпеливо заерзал.

— Вы слушали песню «Молчание ягнят», — сообщил лейб-медик. 14

Митюшин фыркнул. Лейб-медик нравился ему все больше и больше.

Мигайлов неуверенно засмеялся. Потом не выдержал и захохотал.

Лейб-медик разлил по стаканам остатки водки.

— За победу, господа! — тоном белогвардейского генерала воскликнул он. — За долгожданную и окончательную победу над нашей упрямой печенью!

Все поддержали тост и выпили.

В кабинет заглянул Каин Адамович.

— Вы ведь доктор? — обратился он к лейб-медику. — Подойдите, нужна ваша помощь.

Когда Евгений вышел в общий кабинет, майор указал ему на страдающих в углу опричников:

— Надо привести их в чувство как можно скорее. В идеале — за несколько минут.

— Ого, — сказал лейб-медик. — Потребуется капельница с глюкозой. Не помешает десяток упаковок активированного угля и стакан водки.

— У нас тут редакция, а не госпиталь, — отрезал чекист. — Была бы капельница с водкой, без вас бы обошлись. Действуйте, время пошло.

Несколько секунд лейб-медик раздумывал, потом простер руки над опричниками и забормотал:

В чистом поле базилик,
Базилик,
Он не мелок, не велик,
Не велик.
Он не узок, не широк,
Не широк,
Он не перец, не чеснок,
Не чеснок.
Он не тмин и не тимьян,
Стань-ка трезвым, кто был пьян!

Опричники зашевелились заметно бодрее, чем раньше, но все-таки на опору демократии пока были похожи не очень.

— Все, что мог, — развел руками лейб-медик. — Я ведь врач, а не волшебник. Вот граф Калиостро сделал бы из них людей в два счета.

— Граф Калиостро? — переспросил майор. — Это вот этот очкарик с отверткой, который тут вертелся недавно? Монтеришка этот хитрожопый?

— Напрасно вы так, — осуждающе покачал головой Евгений. — Тот, о ком вы столь непочтительно отзываетесь, занимает далеко не последнюю строчку в книге «100 великих телефонных монтеров XX века». Я уж не говорю о прочих его достижениях.

— А зря не говорите, — неожиданно серьезно заметил майор. — Я бы послушал с интересом о его достижениях. С очень большим интересом послушал бы.

— Вы не видели Любу Безответную? — спросил пробегавший мимо Четвертинкин. — Секретаршу мою? Нет? Да что ж такое, куда она запропастилась… — и побежал дальше, заглядывая в каждый уголок и призывно посвистывая.

Проводив его взглядом, лейб-медик заметил человека, аккуратно складывающего в мешок бутылки. Евгений присмотрелся и ахнул — он узнал мужичонку не из здешних. Перемены в его облике стали еще более удивительными: помимо гладко выбритого лица, вельветового пиджака и начищенных туфель, имидж собирателя бутылок обогатился зеркальными очками Gianfranco Ferre и наручными часами явно не китайского происхождения.

Когда мужичонка вышел из редакции, лейб-медик не удержался и посмотрел в окно. Из полуподвала обзор был не ахти какой, но все же Евгений успел увидеть, как мужичонка захлопнул багажник новеньких «Жигулей» и уехал.

Потрясенный лейб-медик погрузился в размышления, пытаясь подсчитать, сколько пустых бутылок стоят швейцарские часы и ВАЗ-2106. Он не видел, как у подъезда мягко остановились два автомобиля, и из серебристого «Чероки» вышли трое крепких ребят, а из черного мерседеса — известный всему городу руководитель чекового инвестиционного фонда «Гасилов-инвест» Андрей Дмитриевич Зверидов…

 

Часть 3. «Голос» из прекрасного далёка

 

3.1. В путь!

Из дневника маркиза де Сада

…что смогу вести дневник. Потому что, когда способность облекать информацию в нужные слова превращается из развлечения в средство добывания денег, когда умение на пустом месте плести красивые фразы становится профессией, когда от количества строк зависит твой гонорар, совсем по-другому начинаешь смотреть на расход бумаги, и совсем иначе оцениваешь каждую каплю чернил. И теперь, даже оставляя самому себе памятку «Не забыть 1 января поздравить супругу с Новым годом», я в глубине души рассчитываю на то, что каждый завиток моего изящного почерка обернется звонкой монеткой благодарности.

И подписывая своей горничной, Людмиле Алексеевне, распоряжение приготовить на ужин каре новозеландского ягненка с картофельными розетками и белым душистым перцем, я привычно ожидаю вознаграждения за этот труд — если не в виде хрустящих банкнот, то хотя бы в виде короткого, но запоминающегося свидания в подсобке… Впрочем, это не имеет отношения к делу, тем более, что подробное описание моих экзерсисов в сфере чувственных удовольствий успело наскучить мне еще лет 200 назад. Что сейчас действительно важно, так это череда тревожных и непонятных событий, участником которых я стал и продолжаю становиться.

Уверенность в завтрашнем дне стала непозволительной роскошью для меня, и я спешу запечатлеть на страницах дневника все то, что происходит вокруг меня в последнее время, в надежде, что, даже став жертвой заговора судьбы и спецслужб, я все-таки найду своего читателя, и мой дневник откроет миру истинное — преступное — лицо всех этих опричников, комиссаров, жандармов и полицаев, пусть и посмертно для меня, если судьба действительно настолько тупа и жестока, чтобы участвовать в заговоре против честного и принципиального журналиста, не побоявшегося вступить в смертельную схватку с темной ордой профессиональных душителей свободы прессы в России и во всем мире.

Итак, начну с начала, коим вообще можно считать любое событие, хоть сотворение мира, хоть вчерашние торги Челябинской универсальной биржи, но в данном случае уместнее будет отбросить философские обобщения и считать началом тот момент, когда я готовился двинуть пешку на g6, чтобы укрепить правый фланг и подстраховать ферзя, которому иначе пришлось бы в одиночку противостоять черному слону и ладье. Я уже поднял пешку, я ощущал кончиками пальцев ее глупую деревянную голову, как вдруг услышал нервный окрик главного редактора Виктора Четвертинкина, который приказывал мне сию минуту прервать партию и отправляться на сбор фактуры для срочной статьи об алкогольном рынке города…

Из переписки Влада Скольского и Донасьена де Сада

Здравствуйте, уважаемый маркиз (извините, не знаю, как правильно звучит Ваш титул: «светлость» или «сиятельство»)!

Я ознакомился с первой страницей «Дневника», присланной Вами, и в ответ на Вашу просьбу о публикации сообщаю, что теоретически наше издание может предоставить Вам колонку в регулярной рубрике «Хронические хроники». К сожалению, текст пока не вполне соответствует формату этой рубрики. Но если Вы придадите своему «Дневнику» больше репортажности и сделаете его менее очерковым, мы готовы заключить с Вами договор о сотрудничестве.

С уважением,
Влад Скольский,
И. о. главного редактора газеты «Новый ежедневникЪ».

* * *

Здравствуйте, Влад.

К маркизам и графам положено обращаться «Ваше сиятельство», поскольку обращение «Ваша светлость» подобает герцогам и князьям как более высокопоставленным особам.

Что касается Вашего письма, то я не совсем понял, что Вы имели в виду?

С уважением,
мое сиятельство
Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад, маркиз.

* * *

Здравствуйте, Ваше сиятельство.

Я имел в виду, что формат рубрики «Хронические хроники» подразумевает репортажи, написанные легким и живым языком, без длинных описаний и абстрактных размышлений. Не надо этих новозеландских ягнят на правом фланге и профессиональных душителей черных слонов. Цель репортажа — дать читателю возможность почувствовать себя очевидцем описываемых событий. И не более.

С уважением,
Влад Скольский.

* * *

Здравствуйте, Влад.

Мне кажется, наоборот, Ваш ненаглядный читатель как раз и сможет почувствовать себя очевидцем, если достоверно представит, что я ощущал, когда прямо из-за шахматной доски попал в самый центр водоворота гнусных интриг беспринципных гэбистов и их пособников. А если Вы считаете по-другому, то я готов потратить лишний час своего времени и привести Вам несколько примеров из жизни, демонстрирующих, что порой многое зависит от мелочей, и, например, если бы я решил поставить не пешку на g6, а ферзя на f4, то, возможно, это бы в корне изменило будущее, и я сейчас не писал бы Вам письмо в вонючем зале главпочтамта в ожидании, когда закончится перерыв в Центральном гастрономе, а курил бы тонкую ароматную сигариллу, сидя в удобном шезлонге на берегу Средиземного моря, и потягивал из широкого бокала мартини бьянко, смешанный с апельсиновым соком.

С уважением,
Донасьен де Сад.

* * *

Здравствуйте, Ваше сиятельство.

Вы рассчитываете на гонорары от публикации? Тогда пишите проще!

Влад.

* * *

Здравствуйте, Влад.

Так бы сразу и сказали!

Сад.

Из дневника маркиза де Сада

27 сентября 1993 г.

Если вы читаете эти строки, значит, либо я их написал, либо вы умеете читать. Возможно, есть и другие объяснения, но это неважно. Гораздо важнее причина, по которой я взялся вести дневник. Она проста: стремление подзаработать (зачеркнуто) рассказать правду. И если со мной что-нибудь случится, этот дневник станет той ниточкой, которая поможет любознательным потомкам распутать клубок лжи и лицемерия моих современников.

События, в центре которых я оказался, назревали давно, но (зачеркнуто)

(Влад, если Вы будете публиковать мой дневник, придумайте какую-нибудь хитрость, чтобы не вынуждать меня специально для Ваших читателей рассказывать всю предысторию и вдаваться в жизнеописания каждого упомянутого человека — это было бы крайне негуманно по отношению как к читателям, так и ко мне; а кроме того, сущность некоторых людей, например, моего друга графа Калиостро, я не смогу объяснить при всем желании.)

События, в центре которых я оказался, назревали давно, но случились, как это им свойственно, только сегодня. И разумеется, сразу несколько подряд — одно другого трагичнее.

Сначала закончилась выпивка. И это еще полбеды — в конце концов, часок-другой без алкоголя прожить хоть и нелегко, но вполне привычно. Но затем исчез граф Калиостро, а это уже было настоящей катастрофой, потому что только Калиостро своим чудодейственным заклинанием всегда мог надежно защитить нас обоих (да и самого графа) от мук похмелья.

А учитывая, что драматический сей поворот судьбы произошел на фоне других досадных мелочей, вроде захвата редакции «Голоса» не то чекистами, не то бандитами, стало совершенно очевидно: вечер не задался.

Я еще не успел покинуть редакцию, а головная боль, противная слабость и сухость во рту — вечные спутники абстинентного синдрома — уже напомнили о себе.

На лейб-медика Евгения, личного врача Королевы, надежды не было. Во-первых, я не доверяю человеку, использующему вместо подписи подозрительное сокращение «c-r?», 15 а во-вторых, выходя из редакции, я услышал, как Евгений пытается с помощью заклинания Калиостро отрезвить чекистов. Более чудовищной интерпретации нельзя и придумать; удивительно, если товарищам не поплохело еще больше от такой нелепейшей отсебятины: наш милый доктор приплел сюда и базилик, и перец с чесноком, и кучу других приправ, и даже какие-то отголоски детской сказки про теремок… Вряд ли он нарочно исказил заклинание — не хватило бы у него таланта так изящно переврать оригинал. Кишка у него тонка.

Выйдя из редакции, я первым делом прочитал сам себе графское заклинание, уж я-то его помнил преотлично:

В чистом поле розмарин,
Розмарин,
Он не фенхель, не жасмин,
Не жасмин.
Он не лавр, не шалфей,
Не шалфей,
Не ваниль, не сельдерей,
Сельдерей.
Не анис, не майоран,
Стань-ка трезвым, кто был пьян!

Безрезультатно. Кажется, даже наоборот: после слова «сельдерей» я ощутил во рту совсем уж отвратительную горечь. Литр холодного «Челябинского темного» был сейчас просто жизненно мне необходим.

 

3.2. В поисках пива

Из выпуска новостей

Сегодня в городе прошел ряд стихийных митингов протеста против действий администрации области. Напомним, вчера действующие губернаторы Петр Мусин и Вадим Волосьёв подписали противоречивые постановления: Петр Мусин запретил продажу алкоголя после 22 часов, а Вадим Волосьёв, наоборот, разрешил торговлю алкоголем только до 22 часов.

Митингующие горожане разделились на два лагеря: первые выступали против главы администрации области Петра Мусина, избранного весной этого года, а вторые — против Вадима Волосьёва, назначенного на пост главы областной администрации в 1991 году. И те и другие требовали отмены вчерашних постановлений. В числе требований также запрет перехода на зимнее время и перевод правила Миранды на башкирский язык.

Эксперты представительства «Партии любителей пива» считают, что волна народного возмущения может перевести затянувшееся противостояние губернаторов в финальную стадию и положить наконец конец на двоевластие в регионе.

Из дневника маркиза де Сада

27 сентября 1993 г.

За порогом редакции я вдохнул полной грудью запах осенних листьев и задумался о том, куда же направить, так сказать, свои стопы. Справа — на улице Сони Кривой — универсам «Ласточка», оттуда можно пройти к Центральному гастроному и дальше, к «Сокам-водам». Слева — магазин «Садко», оттуда тоже можно пройти к Центральному гастроному и дальше.

В «Ласточке» мы уже были сегодня с Леонидом Антуановичем, именно там мы встретили Мак-Боттла. Вывод напрашивался сам собой: «Совершенно не вижу, почему бы двум благородным донам не сходить разок налево», — справедливо рассудил я и, понимающе переглянувшись с самим собой (как бы шизофренично это ни звучало), отправился в «Садко». Хотя название «Сад & Ко» смотрелось бы лучше, что ни говори.

Ярко светило солнце. Правда, его не было видно за плотной пеленой туч, но где-то выше — я был уверен в этом — светило ярко светило.

* * *

Начало похода далось мне нелегко: все-таки сказывались семь, а то и восемь промилле спирта в моей голубой крови. Впрочем, человек с обычным питейным стажем после такой дозы не смог бы сделать и шагу. Лежал бы себе в кустах, как вон те чекисты, и не отсвечивал (в отличие от них).

Кое-как замаскированные в облезлых кустах опричники действительно поблескивали на меня в упор окулярами полевого бинокля. Я счел такое поведение невежливым и позволил себе ответную невоспитанность: прошел, не поздоровавшись. Хотя одного из них я уже встречал раньше — это именно он у дверей редакции наставил на меня автомат и блеснул кривой золотозубой улыбкой, отчего шрам на его щеке хищно изогнулся.

Но я не приветствовал его. Я молча прошел мимо. Я уже не принадлежал себе: я был в поисках пива. Рука судьбы взяла меня за ворот и отправила в путь, поэтому я шел, превозмогая слабость в ногах и мучительную жажду.

Мимо затаившихся в кустах чекистов.

Мимо рекламного щита какого-то АООТ «Олби-Дипломат».

Мимо отделанного мрамором и хромированной сталью парадного крыльца банка «Узкий Стандарт».

Мимо пары щуплых милиционеров, смолящих поочередно одну на двоих сигаретку и поглядывающих из-за угла на несколько «тойот» и «девяток», беспорядочно брошенных неподалеку.

Мимо экипажей этих «тойот» и «девяток», увлеченных оживленной перестрелкой.

Мимо торговых рядов, пестреющих сигаретными пачками, разноцветными упаковками шоколада и картонками с надписью «Куплю золото, СКВ».

Мимо возбужденной толпы горожан, спешащих отдать в чековый фонд «Гасилов-инвест» свои кровные ваучеры в надежде на немыслимую прибыль, обещанную рекламой.

Мимо стеклянного глаза — логотипа фонда «Гасилов-инвест» — снисходительно глядящего с вывески на толпу простаков с ваучерами.

Мимо забора с размашистым воплем «МУСИН — ИЗБРАННЫЙ!». Восклицательный знак был почему-то изображен в виде погнутой ложки. Если в этом и содержался намек на какой-нибудь голливудский фильм, то я его не понял.

* * *

Из-за туч выглянуло солнце, и тут же знакомо сверкнула оптика на крыше дома напротив. Сначала я почувствовал раздражение, решив, что это очередные чертовы чекисты наблюдают за мной в свой чертов бинокль. Но потом на смену злости пришло радостное волнение: а вдруг это блеснули очки графа Калиостро? Возможно, подумал я, у старого негодяя наконец-то проснулась совесть, и он решил-таки помочь другу, страдающему от мук похмелья и жажды.

Но нет, конечно. Совесть у его сиятельства даже не пошевелилась во сне, очками он не сверкал и принести хорошему человеку бутылочку освежающего «Жигулевского» не торопился. На крыше скучал незнакомый парень, вооруженный винтовкой с оптическим прицелом.

Снайпер, разочарованно понял я. Обычный снайпер, каких сейчас пруд пруди. Наверное, не осталось в городе многоэтажки, крыша которой не была бы засижена снайперами — не то киллерами, не то спецназовцами, различить их было трудно.

Присмотревшись к человеку на крыше, я понял лишь одно: в нем абсолютно невозможно узнать Эрнеста Хемингуэя. Что, впрочем, и неудивительно: он не был Эрнестом Хемингуэем и ни капли на него не походил.

* * *

«Садко» встретил меня винными полками со всякой гадостью вроде технического спирта Royal или псевдоликера Amaretto. Но меня сейчас не интересовали ни поддельный Amaretto, ни фальсифицированная Sangria, ни подозрительный напиток с еще более подозрительным названием Tutti Frutti.

Я поймал равнодушный взгляд продавщицы и вежливо спросил:

— А свежего холодного пива для интеллигентного человека у вас…

— Нету, — буркнула эта крашеная стерва, лениво жуя жвачку.

— А когда…

— Не знаю. Я не справочное бюро.

Я на секунду прикрыл глаза и представил, как приковал бы эту дрянь наручниками к кровати, как она визжала и извивалась бы под точными, несуетливыми ударами плети, как текла бы по ее щекам дешевая тушь вперемешку со слезами, и как эта пэтэушница десять раз пожалела бы о том, что она не справочное бюро, когда я разорвал бы на ней окровавленную блузку и дурацкие фиолетовые лосины…

— Спасибо большое, — ответил я и вышел из магазина.

На крыльце стоял я и курил «Магну».

— Ну что? — спросил я. — Нету?

— Нету, — с сожалением ответил я и извлек из кармана мятую пачку болгарских «Родопи». — Угостите «Магной», будьте так добры. Я свою в редакции забыл.

Я достал пачку «Магны», вытащил сигарету, прикурил и затянулся. Надо было как-то жить дальше.

Из выпуска новостей

Сегодня на вокзале была задержана группа мошенников (трое мужчин и 48 женщин), которые, притворяясь цыганским табором, выманивали у доверчивых прохожих крупные суммы денег. При этом, в отличие от истинных цыган, обманом получающих настоящие деньги и драгоценности, лжецыгане охотились исключительно за фальшивыми купюрами и бижутерией. От рук преступников пострадали четверо фальшивомонетчиков Урала и Казахстана.

«Это просто беспредел! — пожаловался один из пострадавших, фальшивомонетчик из Екатеринбурга, у которого преступники выцыганили 400 тысяч поддельных рублей. — Мы живем в страшное время, вокруг сплошные мошенники. Я надеюсь, что мерзавцы будут сурово наказаны!»

Комментарий следственных органов получить не удалось. Наш корреспондент Настенька Лапочкина обратилась за комментарием к представителям цыганской диаспоры, но они тоже куда-то исчезли вместе с сережками и колечком Настеньки.

 

3.3. В поисках пива (продолжение)

Из дневника маркиза де Сада

…рассказывал Калиостро, жил в третьем веке такой римский император — Проб. Сын садовода Далмация, он сделал неплохую карьеру в армии. Солдаты его уважали и иногда даже любили, и после смерти императора Тацита именно они провозгласили Проба новым командиром всея империи.

А через пять лет, когда большая часть врагов Рима была перебита, а остальные сбежали за границу, Проб совершил роковую ошибку: в нем взыграла наследственная память, и он взялся за сельское хозяйство. А хозяйство это было немаленьким — многие тысячи гектаров по всей империи. Проб пораскинул мозгами и решил, что если занять эту площадь виноградниками, то очень скоро Римская империя станет крупнейшим в мире экспортером вин, наливок, настоек и прочих вермутов.

Но, поскольку всех садоводов-любителей к тому времени благополучно выкорчевали предыдущие императорские династии, заниматься этим неблагородным делом Проб заставил солдат. Чтобы не слонялись без дела, играя в карты, портя деревенских девок и тихо спиваясь от скуки.

Только вот солдаты почему-то не захотели рыхлить землю и окучивать саженцы. Портить девок и играть в блэкджек было привычнее и проще. Поэтому, когда Проб приехал в Сирмий проверить, хорошо ли его воины удобряют плодородные земли Паннонии, недовольные легионеры порубили его в мелкую капусту и вернулись к своим делам. А императором стал Марк Аврелий Кар. Он бунтовщиков, конечно, вздернул на ближайшем телеграфном столбе, но дело предшественника продолжать не стал, и позиции Римской империи как потенциального лидера мирового алкогольного рынка были безвозвратно утрачены.

* * *

Почему я это вспомнил — не знаю. Может быть, потому, что 27 сентября — день смерти мсье Проба. А может быть, все дело в сходстве ситуаций. Ведь как у хозяйственного императора (я бы даже сказал, сельскохозяйственного императора) обнаруженные в провинции глушь и запустение вызывали кислую гримасу (это по словам Калиостро, сам-то я там не был), так и у меня скудость ассортимента в окрестных ларьках и магазинах отбивала всякий энтузиазм.

Причем на первый взгляд все выглядело очень даже воодушевляюще: полки ломятся от разнообразных товаров, продуктов, упаковок и бутылок, симпатичные покупательницы привередливо тычут тонкими ухоженными пальчиками, медовыми голосками заказывая покупку, а расторопные продавщицы пыхтят, взгромоздившись на пустые ящики, чтобы дотянуться до верхней полки и достать требуемую упаковку сока. Точнее, чтобы дотянуться, достать и услышать, что надо, оказывается, не этот сок, а вон тот, который рядом.

Рыночное изобилие способно было вскружить голову не только пенсионерам или школьникам. Даже я, зайдя в очередной «супермаркет», все 10 квадратных метров которого заставлены коробками из-под «Баунти», порой застывал в нерешительности, безуспешно пытаясь сориентироваться в разноцветье упаковок-этикеток-фантиков и разглядеть вожделенную пивную бутылку среди печенья, шоколадок, пакетиков «Инвайта», лапши быстрого приготовления, сигарет, презервативов, газировок Serino и сухих белых вин.

Но изобилие оказалось иллюзией. И в другом супермаркете — столь же крохотном — и в обычном просторном гастрономе, и в ржавом коммерческом киоске на троллейбусной остановке — везде ассортимент был одинаково незатейлив.

За несколько томительно долгих часов я обошел десятки магазинов и магазинчиков, заглянул в решетчатые амбразуры полусотни киосков, павильонов и ларьков. Голова раскалывалась от боли, натруженные ноги гудели, а сухость во рту и жажда стали просто невыносимыми.

Увы. Я научился за версту отличать «Сникерс» от «Марса», а пакетик с порошком Yupi или Zuko — от презервативов «Гусарские», но ни разу мне не попалась милая сердцу желто-синяя этикетка «Жигулевского» или бордовая «Челябинского темного».

* * *

Я был близок к отчаянию. Из последних сил добравшись до магазина «Соки-воды» (в котором, по словам графа Калиостро, телефонные монтеры каждое утро начинали свой трудовой день), я столкнулся с грузчиком. Он бодро принимал из двери черного хода тяжелые ящики с бутылками и играючи грузил их в кузов фургона, отчего бутылки в ящиках одобрительно звякали.

Его бодрость и неутомимость показались мне отвратительными. Мне захотелось, чтобы рядом оказался лейб-медик и угостил меня таблеткой аспирина, или что там полагается принимать от ужасной головной боли. А я запил бы эту таблетку литром, нет, двумя… или даже тремя литрами ароматного холодного пива.

Грузчик посмотрел на меня.

— Пива нет, — сказал он и блеснул кривой золотозубой улыбкой, отчего шрам на его щеке хищно изогнулся.

В висках моих бил тяжелый молот, а язык словно распух от жажды, поэтому я не стал спрашивать, каким образом он догадался, что я ищу пиво. К тому же мне показалась знакомой эта его улыбка, и в другое время я обязательно постарался бы вспомнить, где его видел, но сейчас мне было не до улыбок — и в прямом, и в переносном смысле.

Меня что-то насторожило в нем. Я не понял, что именно насторожило, но я не поверил этому омерзительно бодрому грузчику и вошел в магазин.

В «Соках-водах» было чисто, просторно и светло. Мне стало понятно, почему этот магазин любят телефонные монтеры.

Вслед за мной в магазин вошли двое хмурых парней в кожаных куртках и спортивных штанах. Один держал в руке утюг, другой — паяльник. Тоже какие-нибудь ремонтники, подумал я.

Хмурые ремонтники, не глядя по сторонам, прошли в кабинет директора магазина и закрыли за собой дверь. Запахло жареным.

Подойдя к прилавку, я начал изучать банки с грушевым соком, кока-колой, сливовым вареньем, газированной водой Serino и — пивом! Пивом «Челябинское темное»!

Меня словно током ударило. Чтобы сдержать нахлынувшую радость, я судорожно вцепился в прилавок и жестом подозвал скучающую продавщицу.

— Слушаю вас, — ответила эта милая барышня. Рыбонька ты моя ненаглядная! Солнышко лесное! Я готов был ее расцеловать: для нее-то происходящее не было наградой за полдня мучительных поисков! Она даже не подозревала, что присутствует при историческом моменте, зайка моя кареглазая…

Я с трудом разлепил пересохшие губы.

— Девушка, — сказал я хриплым от волнения голосом.

Дверь директорского кабинета открылась, и оттуда вышли хмурые ремонтники. Один принялся сворачивать шнур утюга, другой подошел к кассе:

— Харэ базарить. Магазин закрыт.

Я возмутился и запротестовал, но он положил тяжелую ладонь мне на плечо и подтолкнул к выходу:

— Извини, братан. Некогда нам. Слетай на другую точку.

Плетка и наган призывно оттягивали карманы моего халата, но конфликтовать было бессмысленно — продавщицу уже как ветром сдуло. «Челябинское темное», такое близкое и желанное, было недосягаемо.

Из выпуска новостей

Сегодня на улице Коммуны, в помещении бывшего магазина «Соки-воды», открылся первый в городе бутик эксклюзивной туалетной бумаги. По словам президента ЧИФ «Гасилов-инвест» Андрея Дмитриевича Зверидова, которому принадлежит бутик, идея и формат магазина продиктованы растущим спросом на элитные гигиенические принадлежности. «Сколько можно пользоваться серой и грубой третьесортной бумагой? — сказал Андрей Дмитриевич. — Пора поднимать бытовую культуру населения на новый уровень!»

В бутике представлена высококачественная продукция самых разных расцветок и ароматов, стоимостью от 100 до 5000 долларов США. По словам Андрея Зверидова, вершиной коллекции является туалетная бумага с алмазным напылением. «Конечно, использовать ее по назначению рискованно, но она может стать надежной и долговечной альтернативой наждачной бумаге», — заверил господин Зверидов.

 

3.4. В поисках пива (все еще продолжение)

Из дневника маркиза де Сада

27 сентября 1993 г.

Жестокий урок, преподанный мне судьбой в «Соках-водах», не сломил моего упорства. Говоря совсем уж честно, я даже не очень понял, что это был за урок и был ли он вообще. Если да, то педагог из судьбы никудышный: случай в «Соках-водах» лишь воодушевил меня и укрепил мою волю к победе. Я понял, что найти пиво — можно.

У меня словно открылось второе дыхание. Сил прибавилось, даже головная боль и похмелье потеряли остроту и значимость. Двумя стремительными тенями я продолжал свой извилистый путь, зигзагами перемещаясь от киоска к киоску.

Я будто сам стал рукой судьбы, бесцеремонно открывающей бойницы этих металлических коробок и ветром перемен освежающей их тесные и затхлые миры.

Молоденькие и пожилые, студентки и аспирантки, в просторных штанах и обтягивающих юбках, с торчащими грудками и обвисшими сиськами — ларечные продавщицы, все как одна, испуганно поднимали глаза, когда я открывал узкие окошки в их мир и заглядывал внутрь. Только что они были наедине с собой, лениво читали детективчик в потертой обложке, или украдкой курили хозяйский «Винстон», или глядели на маленький экран черно-белого телевизора, где Леня Голубков под озорную мелодию «Рио Риты» успешно продает акции АО «МММ», чтобы купить жене сапоги…

Миг — и все меняется: детективчик прячется на полку, хозяйский «Винстон» сплющивается в пепельнице, а по телевизору начинают показывать клип на песню «Что такое осень».

Была только одна неприятность: сколько рука судьбы ни открывала окошки коммерческих киосков, вложить в ее ладонь прохладную тяжесть пивной бутылки никто не спешил.

И это портило все дело. В какой-то момент я вспомнил рассказ Сен-Жермена о том, как в незапамятные времена то ли в Древней Руси, то ли еще где-то был обычай: при найме работника его сначала кормили и по манере есть решали, каков он в деле. Считалось, что если человек жует энергично, то и работник он хороший, а если вяло — то и в работе такой же, а значит, на фиг он нужен. Сен-Жермен со смехом рассказывал, что в то время перебивался тем, что приходил наниматься, обедал медленно и неохотно, после чего его, естественно, в работники не брали, и он мог спокойно поужинать у следующего нанимателя. Несколько месяцев так и жил, циничный, сытый и довольный.

Конечно, приятно было бы помечтать о том, как я хожу от ларька к ларьку, и всюду мне бесплатно и с поклоном наливают свежего пивка: отведайте, ваше сиятельство, не обижайте, спасибо, ваше сиятельство, заходите еще, будем рады! Но мечтами пьян не будешь.

* * *

— Пиво есть? — привычно спросил я в тысячном, наверное, по счету ларьке.

— Есть, — ответила продавщица.

Я молча смотрел на нее, пытаясь вспомнить, что в таких случаях принято говорить.

— Вам какого? Есть «Жигулевское», «Московское», — девушка встала, машинально оправив юбку. Правда, вместо юбки на ней были синие лосины-дольчики.

— Дольчики чертовски хороши, — глядя на ее стройные ноги, я невольно процитировал популярную рекламу.

Девушка сдержанно улыбнулась. Она ждала ответа.

— А какое из них холодное? — спросил я.

Она элегантно пожала плечами:

— У нас все пиво холодное и свежее.

— Такого везения не бывает, — я счастливо засмеялся. — Мне бутылку «Жигулевского», пожалуйста.

— Пожалуйста. 850 рублей.

Я выгреб из кармана горсть мелочи и пересчитал.

Потом пересчитал еще раз.

Потом порылся в другом кармане.

— А «Московское» почем? — без энтузиазма спросил я.

— Тоже 850, — в голосе девушки мне померещилось сочувствие.

Я пошарил в третьем кармане.

Пусто.

В четвертом кармане я нашел ржавый жетон для уличного таксофона и еще раз запустил руку в первый карман, уже понимая, что это бесполезно.

— А если я потом принесу недостающие? — спросил я. Мои жалобные интонации были мне самому противны.

Девушка, слегка пожав плечами, покачала головой.

Я вспомнил, как однажды граф Калиостро в подобной ситуации уговорил продавщицу принять в качестве денег таксофонные жетоны, 16 и попробовал последовать его примеру. Но девушке в синих дольчиках жетоны были не нужны. Видимо, ей некуда было звонить.

Облом был сокрушительным. Я отступил от киоска, и продавщица, словно ждала этого, тут же бесстрастно закрыла окошко. Щелкнул изнутри шпингалет.

Краем глаза я уловил движение. Это был мужичонка не из здешних.

— Сынок, — издалека заканючил он. — Сколько не жалко…

Я злобно швырнул в него горстью монет, зажатых в руке. Звонкая россыпь мелочи сверкнула в лучах солнца.

Мужичонка, как ни в чем не бывало, поймал монеты. Все до единой, на асфальт не упало ни копейки! У меня отвисла челюсть. А мужичонка не из здешних молниеносно ссыпал деньги в карман и благодарно улыбнулся щербатым ртом:

— Почти 800 рублей, ишь ты. Благодарю за щедрость!

И заковылял прочь.

Потрясенно глядя вслед мужичонке, я почему-то вспомнил известную рекламу про дельфина: «Живой такой, веселый — умница. Московскому Городскому Банку он наиболее симпатичен».

Из переписки Влада Скольского и Донасьена де Сада

Здравствуйте, Влад.

Прошу Вас по возможности выдать мне часть гонорара за публикацию авансом, хотя бы 850 рублей, чтобы я мог восполнить расходы на бумагу и пишущие принадлежности, которые необходимы мне для продолжения дневника.

С уважением,
маркиз де Сад.

Из выпуска новостей

Наш корреспондент Пьянис Навискас передает из Литвы: сегодня Полотенцис Вытирайтис, занимавший пост градоначальника Вильнюса с 1959 года, сложил полномочия, уступив кресло мэра своему заместителю.

Свое решение Вытирайтис объяснил тем, что в возрасте 87 лет держать в руках бразды правления непросто. «Руки дрожать стали, сила в них уже не та, — пояснил он нашему корреспонденту. — Я устал, я ухожу».

Как сообщается, преемник Вытирайтиса, 85-летний Питис Бодунайтис перед вступлением в должность продемонстрировал членам Совета самоуправления вытянутые руки и по результатам тестирования был избран единогласно.

 

3.5. В поисках пива (окончание)

Из дневника маркиза де Сада

27 сентября 1993 г.

Вот и все. (зачеркнуто)

Вот и все. (зачеркнуто)

Вот и все. Эта мысль битый час рефреном крутится у меня в головах, как заезженная грампластинка. И вовсе не потому, что я сижу за столиком в полупустом кафе «Заря», а передо мной — две пузатые кружки с пивом: бледно-желтым, с подозрительным мыльным привкусом, но все-таки пивом.

Увы. Настойчивое «Вот и все» — это жирная черта, подчеркивающая глубину пропасти, в которую я шагнул. Я смотрю на ватную поверхность пивной пены и отчетливо понимаю: я мог бы сейчас быть очень счастливым человеком — если бы не осознание того, как низко я пал. Впрочем, как пишут в книжках, обо всем по порядку.

* * *

Оставшись после встречи с попрошайкой без пива и без денег, я был близок к тому состоянию, которое наиболее точно можно охарактеризовать как (зачеркнуто) к панике. Редактор газеты, в которой я рассчитывал получить аванс за публикацию дневника, не ответил ни на мое письмо, ни на мысленный пинок. Я потратил последний телефонный жетон, чтобы позвонить в редакцию этой газеты, но чей-то хриплый и не очень трезвый голос сообщил, что Влад Скольский у них больше не работает.

Я сразу поверил хриплому голосу. Наверное, потому, что он назвал Скольского «этот гондон». «Этот гондон у нас больше не работает», — так выразился хриплый голос. Вряд ли он мог так сказать, если бы редактор стоял рядом и жестами показывал, что его нет.

В тот момент я в первый раз подумал: «Вот и все». Ха, как же я был наивен! «Вот и все только начинается», — так мне надо было подумать тогда.

Я стал рассуждать логически: чтобы избавиться от похмелья, мне требовалось или пиво, или заклинание Калиостро. Пиво стоит денег, которых у меня нет, — это минус. К тому же его еще надо найти — это тоже минус. Граф Калиостро прочитает целебное заклинание бесплатно, и это плюс. Однако графа тоже еще надо найти, и это минус.

Но тут меня осенило: зачем искать телефонного монтера, когда его можно вызвать! Правда, я не очень хорошо представлял себе, как это делается. Наверняка существовало какое-нибудь могущественное заклинание для вызова телефонного монтера, но я никогда не был силен во всем этом спиритизме.

Возможно, следует позвонить на телефонную станцию и попросить прислать мастера, подумал я. Но по здравом размышлении от этой идеи отказался. Ведь если у человека не работает телефон, то он и не может позвонить на станцию и вызвать мастера. А если человек может позвонить и вызвать, значит, телефон у него работает, и звонить на станцию незачем. Логично? Логично. Стало быть, заявки монтерам передают как-то иначе, и мне надо найти другой путь.

Я решил для начала повредить телефонную линию. Может быть, на пульте у телефонной барышни замигает тревожная лампочка, барышня щелкнет тумблером и нежным девичьим голоском скажет: «Граф Калиостро, у нас поломка по такому-то адресу. Немедленно поезжайте, разберитесь и устраните». Или как-то так.

Пройдя по улице, я убедился, что все уличные таксофоны благополучно кем-то сломаны до меня. Даже тот, с которого я 10 минут назад звонил в редакцию «Нового ежедневника», уже успел лишиться трубки: вместо нее из аппарата торчали осиротевшие провода. Ну ничего. Припомнив рассказы Калиостро, я зашел в первый попавшийся подъезд и поднялся на второй этаж. Так и есть: под потолком была закреплена коробочка, к которой из стены тянулся толстый черный кабель. Если его перерезать, то останется лишь дождаться появления старого друга, и всем моим невзгодам конец.

Была только одна проблема: выяснилось, что перерезать кабель мне нечем. Конечно, в кармане у меня лежал револьвер, но после стрельбы в подъезде могли вместо Калиостро приехать мастера из совсем другой конторы. А это не входило в мои планы на вечер. Поэтому я переглянулся сам с собой и, решившись, подпрыгнул…

Через минуту все было готово. С непривычки болели челюсти, на зубах скрипела пыль. Зато на пульте у телефонной барышни творилась, наверное, такая иллюминация, что хоть новогоднюю елку украшай этим пультом.

Выйдя на свежий воздух, я замер: около подъезда остановился фургон с надписью «Городская телефонная сеть. Кабельная бригада ЛЦ №1». Из него выпрыгнули несколько хмурых мужиков и начали разматывать огромную катушку толстого черного кабеля — точно такого же, как тот, в подъезде. Они негромко переговаривались между собой, но фразы «стальку не забудь» и «кабельное распределение со шкафа 65-06» были для меня пустым звуком. Единственное, что я понял, — что графа Калиостро здесь ждать бессмысленно. А значит, перспектива умереть в расцвете сил от похмелья становится пугающе реальной.

* * *

Это был шах и мат. Кое-как преодолев несколько шагов от подъезда до солнечной многолюдной улицы, я обессиленно прислонился к стене дома. Я бы, наверное, упал, если бы не удержался на ногах. Продолжать борьбу было бессмысленно. Кришна меня больше не любит, это стало очевидно. У меня нет ничего: ни денег, ни пива, ни сил, ни надежды. Есть только миг между прошлым и будущим — забыл, как именно он называется.

Я понял, что умираю. Голова гудела, я плохо соображал и почти не мог дышать. Мутная жаркая пелена застилала глаза. Приоткрыв веки, я увидел сквозь эту пелену ослепительный свет, из которого ко мне неторопливо приближалось существо в развевающихся белых одеждах.

Ангел. Значит, я действительно умираю. А может быть, уже умер.

У ангела был спокойный мудрый взгляд. Он изучающе смотрел на меня, а потом мягко улыбнулся.

— Кришна любит вас, — сказал он.

— Супер, — с трудом ответил я. — Ты ангел?

— Нет, — засмеялся он. — Я Санек. Вот, возьмите эту книгу, ее написал сам Шрила Бхактиведанта Свами Прабхупада.

— С нами? — переспросил я.

— Конечно, — серьезно ответил Санек. — Берите, берите. Раз вас двое — берите две. Это бесплатно. Хлебните знаний из неиссякаемого источника мудрости и блаженства.

— Я бы лучше пива хлебнул, — пытался воспротивиться я, но Санек уже всучил мне две книжки с изображением одухотворенных всадников на белых конях. «Бхагавад-гита как она есть» — было написано на обложке.

— Это Великое Сокровище Сладчайшего Абсолюта, пацаны, — с пафосом сказал Санек и похлопал меня по плечу: — Ну ладно, мне пора. Еще 20 книжек сегодня раздать надо. Харе Кришна, парни.

И его белый балахон замелькал среди толпы. Я удивленно проводил его взглядом, потом посмотрел на книги, которые держал в руках, — красочные, новенькие, словно только что из типографии — и мгновенно понял, что делать дальше.

Испытав невиданный прилив сил, я словно забыл о муках похмелья. Санька я нашел неподалеку: он эмоционально убеждал в чем-то некрасивую толстую тетку со значком «Если хочешь похудеть, спроси меня, как».

Сначала Санек отказался покупать у меня две новенькие книжки про Бхагавад-гиту за 2000 рублей. Но я умел быть убедительным и нашел нужные аргументы, поэтому вскоре мой несостоявшийся ангел протянул мне деньги. Тогда я опустил револьвер и честно отдал Саньку книги.

— Не грусти, Санек, — ободряюще сказал я. — Для сокровища сладчайшего абсолюта две тысячи — вообще не цена. Считай, оно тебе почти даром досталось.

И ушел.

* * *

А вскоре и случилось то, о чем мне мучительно стыдно вспоминать. Хорошо, что я больше не отправляю дневник в редакцию «Нового ежедневника» — иначе я не смог бы написать о своем позоре. Ах, если бы можно было повернуть время вспять! Впрочем, даже это не помогло бы, поскольку все события моей жизни приходятся на 16.55.

В общем, так получилось. Наверное, это с каждым происходит рано или поздно, но со мной произошло сегодня.

Я выпил минералки.

Черт возьми, это даже какое-то нездоровое удовольствие — признаваться самому себе в своем грехопадении.

Ларек, в котором работала девушка в синих дольчиках, оказался закрытым. Теперь, когда я мог позволить себе хоть «Жигулевское», хоть «Московское», пиво вновь стало недосягаемой мечтой. Самое интересное, что меня это нисколько не удивило. Скорее я удивился бы, если бы бутылка холодного янтарного напитка все же оказалась в моих руках.

Но увы. Ларек был закрыт, и это решило мою судьбу.

Жажда настолько измучила меня, что я потратил тысячу рублей на «Ессентуки-4» и выпил эти чертовы ессентуки, все четыре. В ближайшем коммерческом киоске, дождавшись, когда никого поблизости не будет, я попросил у продавщицы это пойло. А на случай, если кто-нибудь появится рядом, я придумал хорошее объяснение: будто покупаю минералку не себе, а в подарок другу. А что, не имею права, что ли? Имею!

Но, к счастью, никто не появился. Да и продавщица, милая девочка, тактично сделала вид, что ничего «такого» не происходит. Что покупать «Ессентуки-4» — естественно и нормально. Признаюсь, я внимательно следил за ней, и если бы хоть тень презрительной усмешки коснулась ее губ — расправа была бы жестокой. Но продавщица не усмехалась и уж подавно не тыкала в меня пальцем, крича: «Смотрите, смотрите! Он покупает минералку! Ха-ха-ха, неудачник!».

«Ессентуки» я выпил в ближайшей подворотне, сгорая от стыда и оглядываясь по сторонам. Свидетелей моей минутной слабости не было. Даже мужичонка не из здешних, пивные бутылки выхватывающий чуть ли не из рук, в этот раз не появился. Видимо, брезговал подбирать стеклотару из-под минеральной воды.

* * *

А через две минуты, выйдя из подворотни здоровым, посвежевшим и полным сил, я поднял голову и увидел огромный рекламный плакат АОЗТ «Русский Дом Селенга». Под ним располагалась скромная вывеска кафе «Заря», а под ней я разглядел приклеенный на дверь лист бумаги: «Свежее пиво на разлив».

Сердце мое подпрыгнуло и замерло на секунду, а потом учащенно забилось. И, хотя похмелье больше не мучило меня, я, как загипнотизированный, толкнул дверь кафе.

Внутри было пусто, лишь за дальним столиком сидели двое мужчин в строгих костюмах. Наверное, бизнесмены.

Я сел за столик, и уже минут через 40 официантка поставила передо мной две пузатые кружки с пивом…

* * *

И вот сейчас, когда я изливал душу дневнику, попивая холодное пиво в кафе, один из бизнесменов за дальним столиком блеснул кривой золотозубой улыбкой, отчего шрам на его щеке хищно изогнулся. И я вспомнил все. И эту улыбку, и шрам, и грузчика в «Соках-водах», и бинокль в кустах, и наставленный на меня у порога редакции автомат. И сразу понял, чем именно насторожил меня этот грузчик: тем, что выгружал ящики со спиртным из магазина в фургон, а не наоборот! А бутылки в тех ящиках были полными — мне ли не знать, как звякают полные бутылки!

А еще я понял, что мое невезение во время поисков пива было неслучайным. Кто-то очень не хотел, чтобы я купил пива. Или же пытался помешать моей работе над статьей про пивной рынок.

Я вспомнил, как Каин Адамович все норовил узнать, кто из нас, маркизов, журналист. Вспомнил про милого капитана Августина, этого «бойца невидимого фронта», и невольно огляделся. Конечно, никакого Августина я не увидел, но это меня не успокоило. Скорее, наоборот.

Я нащупал в кармане рукоять нагана. Просто так вы де Сада не возьмете! Хотя больше всего меня сейчас занимает вопрос: успею ли я съесть свой дневник, когда меня начнут арестовывать?

 

3.6. Изменение реальности

Из выпуска новостей

Сегодня город потрясла серия преступлений, выделяющихся из ряда привычных перестрелок и заказных убийств банкиров. Примерно в 16.55 были совершены нападения на фирмы-изготовители маркиз и жалюзи. Больше других пострадал цех ТОО «Дупель». Как рассказал директор фирмы, к нему подошли трое неизвестных и поинтересовались, может ли его фирма изготовить «два одинаковых маркиза». Получив утвердительный ответ, злоумышленники насильно напоили предпринимателя паленой водкой и, незаконно проникнув в цех, совершили поджог огнем.

Аналогичный вопрос услышал руководитель фирмы «Трилэнд». По словам бухгалтера Эмилии Вагиной, они с директором готовили квартальный отчет, когда в дверь постучали. «Я соскочила со стола и спряталась за шкаф, — рассказывает Эмилия Вагина, — а Тёма застегнулся и открыл дверь. Я услышала, как мужской голос спросил, можем ли мы сделать два одинаковых маркиза. Я еще удивилась, ведь маркизы женского рода. Тёма ответил, что можем, и они попросили его выйти. После этого он так и не вернулся в офис, хотя ушел в одних брюках и носках».

Третье происшествие случилось в магазине «Карнизы и маркизы», куда также наведались визитеры. На вопрос про двух маркизов продавец ответил, что на заказ производятся только индивидуальные проекты, но сходства двух маркиз достичь сложно. Вероятно, именно поэтому «Карнизы и маркизы» избежали судьбы конкурентов.

Кафе «Заря». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

— … в голове вертятся целый день, — посетовал де Сад. — Надо их продать какому-нибудь писателю за бутылку армянского «Праздничного».

— Обе? — поинтересовался Сен-Жермен.

— Нет, — маркиз прикурил сигарету и глубоко затянулся. — Каждую. Две фразы — две бутылки.

— А что за фразы-то? — нетерпеливо спросил граф.

Они сидели в кафе «Заря» — де Сад и Сен-Жермен. Все трое пили пиво и изредка поглядывали на чекистов, все так же занимавших дальний столик и ответно поглядывавших на них.

Маркиз отставил кружку и наклонился к графу.

— Первая, — зашептал он, — это как будто приказ. «Выйти из сумрака!» Понимаете? Это словно полицейский поймал преступников и приказывает им выйти на свет. Причем, мне кажется, что у него должен быть волшебный фонарик.

— Волшебный фонарик? — Сен-Жермен не скрывал иронии.

— Да. И он этим фонариком светит на тех, кто в сумраке, и они из темных превращаются в светлых. 17

Сен-Жермен подумал и признал, что да, идея интересная. Можно даже Стивену Кингу предложить, пусть напишет роман про сумрак и фонарик.

Маркиз де Сад поморщился, сделал глоток и снова поморщился:

— Фурацилин какой-то, а не пиво… Нет, Кинг отпадает. Он еще за «Темную половину» не расплатился.

— Тогда кому-нибудь из наших, — предложил граф. — Только не мэтру, а кому-нибудь из молодых. Их сейчас много приезжает на заработки из бывших союзных республик — из Средней Азии, из Молдавии… Из Казахстана. Запросто купят. Еще и спасибо скажут.

— Дельная мысль, — согласился де Сад.

— А вторая фраза? — полюбопытствовал Сен-Жермен.

Маркиз потушил окурок в пепельнице, покосился на опричников и каким-то чужим голосом произнес:

— Zed’s dead, baby. Zed’s dead.

Граф одарил де Сада странным взглядом, вытащил из внутреннего кармана огромный англо-русский словарь и принялся вдумчиво его перелистывать. Через несколько минут он недоуменно поднял голову:

— «Буква зет мертва, ребенок. Буква зет мертва». Так, что ли?

Маркизы дружно пожали плечами:

— Не знаю. Наверное. У меня же фраза в голове вертится, а не ее перевод.

Сен-Жермен раздраженно оттолкнул словарь и взял пивную кружку:

— Это не фраза, Донасьен. Это полная чушь. Не представляю, какой идиот ее у вас купит. После таких слов останется только сесть на мотоцикл и уехать от позора, куда глаза глядят. 18

Де Сад снова пожал плечами.

Несколько минут прошло в молчании. Затем маркиз вздохнул и сказал:

— И все-таки я рад, что вы вернулись так вовремя. Друзья познаются в биде. А то ведь чекистов двое, а у меня всего шесть патронов.

— И? — удивился граф. — Этого мало?

— Конечно, мало! — возмутился де Сад. — Нужно как минимум восемь. Я ведь привык делать по три контрольных выстрела в голову. Для надежности.

Золотозубый опричник вытер губы салфеткой и выбросил ее из кафе на середину тротуара.

— Это знак, мужики, — заметил Сен-Жермен.

И действительно, это был знак. Тотчас около дверей кафе притормозил неприметный микроавтобус, и из него один за другим посыпались бойцы в масках и бронежилетах. Они заняли позиции около двери кафе. Послышался визг официантки, и с черного входа в зал выкатились еще несколько вооруженных опричников.

— Пожалуй, восьми патронов уже не хватит, — задумчиво сказал граф, подсчитывая нацеленные на него стволы автоматов.

В этот момент воздух завибрировал, с потолка протянулся зеленый лучик, раздвинулся в сияющий проем — и оттуда на замызганный пол шагнул граф Калиостро.

Одет он был настолько странно, что описывать его наряд — дело совершенно неблагодарное, не стоит и пытаться.

В дополнение к наряду грудь графа украшал удивительный жетон: на фоне ярко-голубого неба переливалась всеми цветами радуги ветвь акации. Впрочем, это радужное великолепие было закрашено белой краской, так что жетон казался просто белым — ни неба, ни акации на нем было не разглядеть.

Опричники попятились, вскидывая оружие.

— На пол! — приказал графу один из них.

Калиостро нахмурился. По его очкам заструились то ли зеленые цифры, то ли полоски — маркиз не успел рассмотреть — и очки Калиостро превратились в стильные солнцезащитные Blinde project, а немыслимый наряд — в длинное кожаное пальто с застегнутым наглухо воротником. В руке графа словно ниоткуда возник короткоствольный «Узи».

Нервы бойцов не выдержали, и они открыли огонь. Но Калиостро был не лыком шит: он оттолкнулся и, совершив головокружительную пробежку по стенам и потолку, вернулся на прежнее место. Выставил ладонь — и изумленный маркиз увидел, как спецназовские пули замерли перед ладонью Калиостро, а потом с беспомощным звоном осыпались на пол, будто латунные пуговицы.

Напоследок граф щелкнул пальцами — и боевое оружие в руках спецназа превратилось в игрушечные водяные пистолетики. Все застыли в замешательстве.

Первым опомнился граф Сен-Жермен.

— Ба, какая встреча! — завопил он. — Джузеппе, старый выпендрежник! Вам без спецэффектов жизнь не мила? В каком китайском боевике вы откопали эти трюки с беготней по потолку, признавайтесь?

Но Калиостро не поддержал шутку.

— Ни в каком, Леопольд, — хмуро сказал он. — Нет такого боевика. 19 А насчет спецэффектов… Если бы вы не загорали у подножия Синая, а занимались делом, то уже знали бы, что, по данным последних испытаний, спецэффекты усиливают заклинания на 15–20%. Не побегал бы я по потолку — не смог бы остановить все пули до единой. А две из них, между прочим, летели в вас, и вы это знаете не хуже меня.

Сен-Жермен хотел что-то сказать, но Калиостро его не слушал.

— Ладно, это все лирика. Я только что из Вильнюса, господа, — сообщил он. — Если коротко, новости такие: руководство прибалтийской Великой Ложи сменилось, в российской Великой Ложе тоже перестановки кадров, а уральская ложа теперь объединена с западно-сибирской.

— Ничего себе! — присвистнул Сен-Жермен. — И где теперь…

— В Екатеринбурге, — ответил Калиостро. — Который бывший Свердловск. Который в свою очередь бывший Екатеринбург.

Чекисты окружили Бомонд плотным кольцом и жадно ловили каждое слово, но графа Калиостро их присутствие, похоже, ничуть не смущало:

— К сожалению, это не всё. Аналитики французской Великой Ложи перепроверили прогноз, сделанный нашими питерскими братьями, — граф вздохнул. — И подтвердили его. В общем, если ситуация в России будет развиваться по наиболее вероятному сценарию, то результатом нынешнего кризиса власти через 2-3 года станет ядерный конфликт между Китаем, Россией и США.

— Тяжелая это мысль, — пробормотал де Сад.

— Альтернатива? — деловито спросил Сен-Жермен.

Калиостро кивнул:

— Альтернатива есть. И не одна. Каждому графу — свой графин. В самом бескровном варианте дело кончится экономическим кризисом в России в 1998 или 1999 годах. Собственно, именно этот сценарий уже утвержден руководством. Так что готовьтесь — будем перекраивать реальность, как в старые добрые времена.

— Судя по вашему жетону… уже скоро? — прищурился Сен-Жермен.

Калиостро снова кивнул:

— Верно. В связи с чрезвычайной ситуацией мне возвращены статус и полномочия. Я больше не телефонист, господа друзья. А изменение реальности назначено на сегодня, на 16.55, — граф посмотрел на часы. — Выпить для храбрости уже не успеем, увы. Приготовьтесь. Ощущения будут, как всегда, неприятными, но придется потерпеть. Тем более что память об этом чудесном событии у большинства присутствующих не сохранится.

Сен-Жермен принужденно рассмеялся:

— А спецэффекты будут?

Вместо ответа Калиостро улыбнулся, нашарил на стене выключатель — и залитое солнцем кафе «Заря» погрузилось в непроглядный мрак.

 

3.7. Агент Бухой

Из выпуска новостей

Сегодня губернатор области Петр Мусин подписал постановление, ограничивающее розничные цены на алкогольные напитки крепостью до 15%. Согласно документу, с 27 сентября максимальная цена слабоалкогольных напитков снизится в среднем в три раза.

Губернатор области Вадим Волосьёв, напротив, издал постановление, ограничивающее розничные цены на крепкий алкоголь. Торговцам напитками крепостью свыше 15% также придется снизить цены втрое.

Пресс-служба губернаторов сообщает, что это решение продиктовано необходимостью ослабить социальную напряженность в регионе.

Председатель общественного движения «Анонимные алкоголики против наркотиков» Герман Пяткин не разделяет оптимизма властей. «Они думают, что народ напьется дешевой водки и спать ляжет! — сказал Герман Пяткин, собираясь в магазин. — Как бы не так! Теперь люди будут сутками стоять в очередях за выпивкой, а потом начнут штурмовать прилавки!»

Президент торговой ассоциации «Алконавтика» Наталья Бормотухина подтвердила, что запасы спиртного на складах не рассчитаны на покупательский ажиотаж. «Они раздавят нас, это конец», — пробормотала Наталья Бормотухина и улетела в Гималаи.

Кафе «Заря». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

— … в голове вертятся целый день, — посетовал де Сад. — Надо их продать какому-нибудь писателю за бутылку армянского «Праздничного».

— Обе? — поинтересовался Сен-Жермен.

— Нет, — маркиз достал новую коробку с патронами и принялся перезаряжать наган. — Каждую. Две фразы — две бутылки.

— А что за фразы-то? — нетерпеливо спросил граф.

Они забаррикадировались в кафе «Заря» — де Сад и Сен-Жермен. К двери был придвинут огромный холодильник. Все трое укрылись за ним, как мушкетеры в бастионе Сен-Жерве. Пол был уставлен жестяными банками светлого «Хольстена», принесенными из глубин заведения.

Маркиз крутанул барабан револьвера и наклонился к графу.

— Первая, — зашептал он, — это как будто заклинание. «Высота-высота, я не твой». Мне кажется, это говорит летчик… необычный… который способен выйти из самолета, просто представив, что самолет нарисованный. Понимаете, да? Он скажет: «Высота-высота, я не твой», — все вокруг станет ненастоящим, и летчик может прыгать хоть с какой высоты — не разобьется. 20

— А самолет? — поинтересовался Сен-Жермен.

— А что самолет. Самолет дальше полетит. Он же нарисованный.

Сен-Жермен подумал и признал, что да, идея интересная. Можно даже Ричарду Баху предложить, пусть напишет роман про необычного летчика.

Маркиз де Сад поморщился, осторожно выглянул из-за баррикады и снова поморщился:

— Их там уже человек 15… Нет, Бах отпадает. Он еще с Калиостро за «Иллюзии» не расплатился.

— Тогда кому-нибудь из наших, — предложил граф. — Только не мэтру, а кому-нибудь из молодых. Их сейчас много приезжает на заработки из бывших союзных республик — из Средней Азии, из Молдавии… Из Казахстана. Запросто купят. Еще и спасибо скажут.

— Дельная мысль, — согласился де Сад.

— А вторая фраза? — полюбопытствовал Сен-Жермен.

Маркиз посмотрел графу в глаза и каким-то чужим голосом произнес:

— Рамамба хару мамбуру!

— Красиво звучит, — согласился Сен-Жермен. — Непонятно, но красиво. Эту фразу лучше эстрадникам продать, бессмысленные песни — это их конек.

Он взял с пола очередную жестянку пива и открыл ее.

Тихий пшик открываемой банки не ускользнул от слуха жаждущих выпивки горожан. Дверь кафе задрожала под ударами.

— Эй, вы! — заорали сразу несколько голосов. — Открывайте, вашу мать! Козлы!

— Милостивые государи! — закричал де Сад срывающимся фальцетом. — Не сочтите за труд сию же минуту отправиться в жопу! В противном случае смею заверить, что изволю гневаться и всенепременнейше соблаговолю отхлестать плеткой ваши наглые морды!

Ответом ему был звон разбитого стекла: в окно влетел и покатился по полу странный предмет, в котором маркиз тут же опознал маленькую фляжку с бренди, а более внимательный Сен-Жермен — ручную гранату РГД-5. Не мешкая, граф схватил гранату и молниеносно сунул ее в свой четырехмерный карман.

Маркиз де Сад обиженно надулся: он даже не понял, что Сен-Жермен только что спас ему жизнь, и подумал, что тот решил выпить бренди в одиночку.

Снаружи раздался властный голос:

— Выходить по одному! Руки за голову! Ноги на ширине плеч! Плетки, открывашки и штопоры — на землю!

«Это уже не алкаши!», — опешил маркиз.

Сен-Жермен сделал страшные глаза а-ля Брюс Уиллис и, выдернув из кармана автомат Калашникова, дал длиннющую — выстрелов триста — очередь.

— Ого, — помолчав, сказали за окном. — Голливуд, в натуре. Вперед, ребята! Гоу-гоу-гоу!

…Когда опричники преодолели баррикаду и ворвались в кафе, глазам их предстал ворох пустых пивных банок на полу и тающий в воздухе зеленый прямоугольник высотой в человеческий рост.

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

На лестничном марше между полуподвалом и кабинетом главного редактора пахло бетонной сыростью. Пол был усыпан остатками штукатурки, но человек, осторожно поднимающийся по лестнице в полумраке, ступал совершенно бесшумно. Так ходят либо до неприличия трезвые, либо до автопилота пьяные люди.

Перед дверью в кабинет человек замер и прислушался. Где-то заухал филин. Тоскливо и протяжно завыла волчица. Но филин ухал в Воронежской области, а волчица выла и того дальше, поэтому человек их не слышал. Зато до его слуха доносились из полуподвала приглушенные звуки праздника: переливы баяна, застольное пение. «Голос» отмечал наступление светлого будущего.

Человек на ощупь вставил ключ в замок, приоткрыл дверь и совершил акт проникновения в кабинет. Подошел к столу и поднял телефонную трубку. Шесть раз проскрипел диск старенького аппарата.

«Вы позвонили на телефон доверия управления министерства безопасности ЭрЭф, — бесстрастно сообщил автоответчик. — Если вам нечем заняться, нажмите „звездочку“. Если хотите получить звездочку — нажмите „решетку“. Если хотите отправиться за решетку — скажите „Президент дурак“. Если хотите оставить сообщение — говорите после сигнала».

Человек молча ждал, глядя в окно. Вскоре над домами в небо взвились три зеленые ракеты. Это был сигнал.

— Сообщение для Старушки Деменции, — тихо, но со значением сказал человек. — Сегодня Андрей Дмитриевич Зверидов на встрече с коллективом газеты «Голос», говоря о нелегкой и опасной работе журналиста в России, произнес фразу: «Смерть же дама разборчивая и выбирает лучших». Прошу обратить внимание за закодированный в этой фразе призыв «Смерть жидам». Считаю необходимым сохранить диктофонную запись этих слов для использования в дальнейшей работе. Сообщение передал агент Бухой.

— Спасибо, агент Бухой, — голос автоответчика потеплел. — Родина вас не забудет. Зарплата пятого, как обычно.

Человек улыбнулся и нажал отбой. Потом достал платок и тщательно протер телефонную трубку. Потом — стол, подоконник и полки шкафа. Потом вымыл пол и оконное стекло. И только убедившись, что следов визита не осталось, выскользнул из кабинета и закрыл дверь на ключ.

Сквер в центре города. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

— За то, что только раз в году бывает май!

Чокнулись.

Выпили за то, что только раз.

С аппетитом закусили тонкими кружочками сервелата, аккуратно разложенного на газетке.

— Жалко, что третьего нет, — вздохнул первый. — Опьянеем ведь.

— Не беда, — успокоил его второй. — Зато нам больше достанется. Ну-ка, еще разок.

Теплый дешевый портвейн мягко булькнул, наполняя пластиковые стаканчики.

— За блеклую зарю ненастного дня!

Чокнулись.

Выпили за зарю.

Закусили.

Жизнь определенно налаживалась.

— О, глянь! — хихикнул второй. — А вот и третий!

Первый проследил за его взглядом и хмыкнул:

— Ага. Он же четвертый.

Среди немногочисленных прохожих выделялись два близнеца — один в экстравагантном камзоле и обтягивающих панталонах, другой в банном халате на голое тело. Они брели через сквер, бесцельно пиная сухую листву.

Второй помахал близнецам рукой:

— Здорово, Андрюха!

Близнецы неуверенно остановились:

— Извините, но я не Андрюха, — возразили они.

— А фигли остановился, если ты не Андрюха? — радостно заржал второй. — Ха-ха-ха. Да шучу я, расслабься. Я в курсе, что ты Донасьен из «Голоса».

Теперь и де Сад узнал их:

— Ты Степан, кажется, да? А ты — Роман.

— Наоборот. Да неважно, — отмахнулся Роман. — Чего ты встал, подходи, не укусим. Может, даже нальем. Ха-ха. Ты чё такой смурной? Рассказывай, как там у вас в «Голосе»? Лучше стало жить при Зверидове?

— При ком? — не понял де Сад.

— Опа, — Роман удивленно уставился на маркизов. — Ребята, вы с какой луны свалились?

— Мы не с луны, — насупился де Сад. — Я на задании. Мне статью писать надо.

— А нам, по-твоему, не надо? — развеселился Роман. — Нам, по-твоему, балду пинать? На задании он. Ха-ха. Все на задании. Вон, видишь — портвешок, колбаска, все как положено. Но мы почему-то в курсе. Мы даже в курсе, кем сейчас стал Леня Мигайлов, ваш бывший ответсек. И кто это рядом с тобой в махровом халате, мы не спрашиваем — заметил? Потому что тоже в курсе. А ты еще даже про Зверидова не знаешь. Ай-яй-яй. Непрофессионально!

Роман указал пальцем в небо. Маркиз испытал сильнейший приступ мизантропии.

— Ну и что у нас там за Свиридов? — мрачно спросил он, усаживаясь на скамейку.

 

3.8. Карман Сен-Жермена

Из дневника маркиза де Сада

…сказал барон де Равиль и сделал из горлышка немаленький глоток «Челябинского темного».

— Еще как жалко, — согласился я.

Не то что бы я вправду сильно жалел хама и наглеца Сен-Жермена. Но когда человек — даже Сен-Жермен — попадает туда, откуда почти невозможно вернуться, это всегда вызывает суеверный ужас и сочувствие.

— А помните, однажды он пришел и гордо объявил, что защитил кандидатскую и докторскую? — взгляд барона сентиментально затуманился. Мне стало смешно, но Равиль истолковал мой смешок по-своему, и я не стал его разочаровывать:

— Да, — подтвердил я. — Было дело. А потом выяснилось, что защитил он не диссертации, а полкило «Докторской» и поллитра «Кандидатской». От уличных воришек. Помню-помню.

— А помните, как наряд милиции пытался отправить графа в вытрезвитель? А Сен-Жермен вырывался и кричал на всю площадь, что он гражданин Израиля и его не имеют права задерживать? 21 И умолял прохожих немедленно вызвать милицию.

Барон сделал еще один немаленький глоток.

— Помню-помню, — повторил я.

— А помните, как Сен-Жермен избил мужичонку не из здешних? Прямо посреди улицы: тот, дескать, его щенком назвал, — барон рассмеялся. — А мужичонка, оказалось, просто шепелявил: «Шынок, — говорит, — ты што, я и шлов-то таких не жнаю!». Еле оттащили от него нашего хулигана, помните?

— Помню-помню, — снова сказал я и поднялся со скамейки.

Но барон де Равиль не унимался:

— А помните… А помните… — шептал он, и глаза его нездорово блестели.

Я понимал его: когда-то они с графом были почти друзьями. Но я был не в силах помочь — наверное, единственным человеком, который теоретически мог вернуть Сен-Жермена, был сам Сен-Жермен.

* * *

Барон попросил меня еще раз рассказать, как все произошло. И я терпеливо повторил эту историю.

Начал с того, как элегантно мы с графом вырвались из окружения в кафе «Заря».

Потом рассказал, что неподалеку от Центрального гастронома мы увидели невысокое строение, похожее на бетонный гараж.

Рассказал о том, что я узнал это строение, несмотря на то, что стояло оно в другом месте, да и вывеска была другой: в прошлый раз на ней было написано «Туалет» (собственно, это и было причиной, по которой я когда-то шагнул за эту дверь), а теперь — «Склад мертвых негров». 22

О том, как безуспешно я пытался остановить графа и объяснить ему, что с ним может произойти то же, что произошло со мной.

О том, что любопытство и ослиное упрямство Сен-Жермена оказалось сильнее голоса разума (моего), и о том, с каким детским удивлением граф, заглянув за дверь, воскликнул: «Да здесь никого нет!». Как будто не слышал, что я ему только что втолковывал. Как будто действительно ожидал увидеть здесь афроафриканский морг.

О том, как он шагнул за дверь, а я несколько минут ждал, не решаясь заглянуть туда.

И о том, как, заглянув, я увидел голые стены, грязный пол и никаких следов Сен-Жермена.

* * *

— Значит, вы думаете, что он сейчас в кармане собственного пиджака? — опять спросил Равиль. Можно подумать, я не ему говорил об этом раз двадцать за последние полчаса.

— Да, — ответил я. — Граф попал в свой чертов четырехмерный карман. Как и я однажды — когда проснулся от холода на скамейке в парке и, набросив пиджак спящего под скамейкой Сен-Жермена, решил прогуляться до туалета.

— И что вы почувствовали, войдя туда? — полюбопытствовал барон.

Я рассказал ему, что не почувствовал вообще ничего. Несколько часов пребывания в кармане показались мне парой секунд. А потом я снова очутился рядом со скамейкой, на которой сидел обеспокоенный Сен-Жермен. А рядом стоял еще один я и смотрел на меня во все глаза — точно так же, как и я на себя.

— И все же почему вы раздвоились? Откуда взялся второй маркиз? — допытывался у меня Равиль.

Ах, если бы я это знал! Я попытался объяснить барону то, что сам с трудом понял из объяснений Сен-Жермена. Что если бы я просто попал в карман и вышел из него, то раздвоения не случилось бы — ну подумаешь, вошел и вышел, с кем не бывает. А вот то, что я вошел в карман, набросив пиджак, — это и сыграло роковую роль. Получился труднообъяснимый парадокс: я оказался внутри кармана пиджака, надетого на меня самого.

Я особенно не надеялся, что барон де Равиль поймет меня. Но он понял.

— То есть вы одновременно оказались и внутри кармана, и вне его? И графу, чтобы достать вас из кармана, пришлось сначала добраться до пиджака, который был на вас? Поэтому и появились два маркиза, правильно? На одном был надет пиджак, а другой был спасен из кармана этого пиджака? Но в то же время это не два разных человека, а один и тот же. Так получается?

— Получается так, — я пожал плечами.

Де Равиль посмотрел почти трезвым взглядом.

— Курица или яйцо? — поинтересовался он. — Пиджак или граф?

Я не знал, что ответить. Действительно, чтобы найти графа, нужно найти пиджак, который надет на графе, которого нужно найти, чтобы найти пиджак, чтобы найти графа, чтобы найти пиджак, чтобы найти графа. Вот уж воистину — тяжелая это мысль.

— А где Калиостро? — спросил Равиль.

— Не знаю, — честно сказал я.

— Что за шутки с утра? — удивился барон.

— В последний раз я видел его в редакции «Голоса», он чинил там телефоны. Потом он изволил отбыть в неизвестном направлении.

— Фигово, — утратив остатки куртуазности, признал Равиль. — Без чародейства нам Жермена не найти.

Я не стал говорить барону, что мир только улучшится, если одним самовлюбленным недалеким нахалом станет меньше. Решил не расстраивать хорошего человека.

А потом внезапно понял, кто может помочь.

— Джинн! — воскликнул я. — Надо найти джинна!

Из выпуска новостей

Ажиотаж горожан вокруг снижения цен на алкоголь уменьшился. Как сообщает пресс-служба ГУВД, нападения на магазины и киоски все еще происходят, хотя рост количества таких преступлений пошел на убыль, а спад их количества, наоборот, устойчиво растет. Так, за последние сутки зафиксировано 10572 таких нарушения, это на 11 случаев меньше, чем вчера.

В частности, сегодня пострадали Центральный гастроном, а также магазины «Пейте черный кофе», «Ешьте сладкий пончик» и кафетерий «Белочка». Во всех четырех случаях целью злоумышленников явно были запасы джин-тоника, хотя вызывает недоумение тот факт, что выпитыми оказались лишь 20 жестяных банок напитка, остальные — а это около 900 банок — были просто вскрыты и брошены на пол.

Вокруг магазинов пришлось поставить милицейское оцепление: подсобки буквально затоплены джин-тоником. С диагнозом «опьянение парами вкусоароматизатора» госпитализированы две продавщицы и неопытный грузчик.

Кому потребовалось вскрывать банки джин-тоника просто так, ради баловства — пока неясно. Под давлением возмущенной общественности к расследованию этих ужасных злодеяний подключились областная прокуратура и чекисты.

 

3.9. Выпить нельзя уволить

Из дневника маркиза де Сада

27 сентября 1993 г.

Оставив барона пьяно улыбаться во сне в темном углу кафетерия «Белочка», я вышел на свежий воздух.

Было тепло. Солнце весело покачивалось в небе. Неожиданно я споткнулся и упал, хотя был почти не пьяным. (зачеркнуто) Бодрым шагом я отправился дальше, размышляя о том, что сегодня мне особенно часто приходится заниматься поисками — то пива, то Калиостро, то джинна… Словно я не благородный дворянин из древнего рода, а ищейка из третьесортного мультсериала.

Да и результаты не впечатляли. Я уже начал подозревать, что поиски джинна методом вскрытия жестянок могут так затянуться, что даже привычный к долгой жизни Сен-Жермен рискует умереть от старости в ожидании спасения. А если джинн сидит не в банке с джином? Если он в бочке варенья или в корзине печенья? Тогда искать его придется еще на несколько тысячелетий дольше.

Хотя, конечно, перспективка заманчивая — освободить этого полоумного Агдама и исполнить три своих заветных желания: 1) стать снова не раздвоенным, а единым маркизом; 2) поселиться в райском местечке на берегу океана сливового вина «Чойя Умешу»; и 3) избавиться от необходимости каждую пятницу подстригать усы. Ах да, еще надо освободить Сен-Жермена. Но это уже четвертое желание. Лишнее. Придется его отложить на другой раз, ничего не поделаешь.

В общем, как говорится, следствие зашло в тупик. Я кругами бродил по скверу, бесцельно пиная листву, и пытался придумать, как жить дальше, если пиво куплено и выпито, Калиостро неизвестно где, а найти джинна нереально.

И тут я (зачеркнуто) напиши «моя лучшая половина» (зачеркнуто) это ты-то лучшая? (зачеркнуто) а кто же еще (зачеркнуто) не мешай (зачеркнуто) ну напиши, жалко тебе, что ли? (зачеркнуто) мой дневник, что хочу, то и пишу (зачеркнуто) моя лучшая половина (зачеркнуто) уйди, дурак (зачеркнуто) какая-то часть меня вспомнила о журналистском долге: ведь статья про алкогольный рынок все еще не готова! Я решительно зашагал прочь из сквера, но через несколько шагов меня окликнули.

Это были коллеги из газеты «Челябинский служащий» — журналисты Роман Степанов и Степан Романов. Как рассказывал Митюшин, их и так-то все путали между собой, а когда они ради хохмы начали подписывать свои статьи псевдонимами «Роман Романов» и «Степан Степанов», путаница возросла многократно, особенно в дни выдачи гонораров. Впрочем, с недавних пор — после того, как газету у трудового коллектива выкупил иностранный инвестор Борух фон Киршен — всякое веселье в «Челябинском служащем» прекратилось.

Степанов и Романов рассказали удивительные вещи.

Во-первых, оказывается, пока меня не было в редакции, хозяином «Голоса» стал какой-то бизнесмен — не то Свиридов, не то Звиридов…

Сквер в центре города. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

— Во-вторых, у вас там сейчас такое творится! — Роман Степанов подцепил вилкой с газетки, расстеленной на скамейке, кружок сервелата, прожевал его и промокнул губы белоснежной салфеткой. — Это что-то с чем-то! Просто аллегро фуриозо. Всех в должности повысили. Мигайлов теперь генеральный ответственный секретарь. Валера Митюшин из экономического обозревателя стал макроэкономическим. Славе, фотарю вашему, приказом главреда официально разрешено спать под столом. Не меньше двух часов, иначе выговор. Зарплату всем подняли, деньги по редакции рассыпаны, как мусор, никто их не подбирает — лень наклоняться.

— Откуда ты все это знаешь? — с подозрением спросил маркиз.

Роман расхохотался и хлопнул его по плечу:

— Откуда-откуда. Да все оттуда! Я же газетчик! Работа у меня такая!

Де Сад вспомнил обидное мигайловское «Подрастешь — научу» и ревниво засопел.

Степанов, восторженно закатив глаза, заливался соловьем:

— Евроремонт отгрохали — закачаешься! Четвертинкину стол поставили, антикварнее прежнего. Круглый. Чуть ли не тот самый. Вместо ванны у него теперь бассейн с летучими рыбками. Они, правда, уже через полчаса разлетелись по всей редакции. А ловить их некому — все в подвале «Белую лошадь» пьют.

— «Белую лошадь»? Настоящее виски? — де Сады не поверили своим ушам.

— Ну да, — Степанов восторженно причмокнул. — «Белый аист» выпили, «Белым медведем» не напьешься — градус не тот. Вот они «Лошадь» и хлещут. А что. Халява же.

Де Сад почувствовал, что хочет на работу.

— У вас теперь выпивать в рабочее время не только разрешено, но и вменяется в обязанность, — пояснил ошалевшему маркизу Степан Романов. — Нормы жесткие: минимум стакан на человека в день. Выпил меньше — выговор. Отказался от выпивки — уволят на хрен.

— Тебя, кстати, уже уволили, — порадовал маркиза Роман Степанов.

— Меня? Уволили? — де Сад растерялся. — А за что? Почему?

— Ну как почему. Тебе же черным по белому говорят: минимум стакан, иначе уволят за прогул. Вот и уволили.

— Но я же ничего не знал! — воскликнул де Сад. — Я же на задании! Меня же Четвертинкин сам и отправил факты собирать!

— А это, граждане, там уже никого не волнует, — сочувственно сказал Роман. — Капитализм на дворе. Привыкайте.

— Тяжелая это мысль! — маркизы горестно обхватили головы руками. — И это еще мягко сказано!

— Да ты не расстраивайся, — сказал ему Степанов. — Ты ведь еще главного не знаешь.

Он наклонился к де Саду и посмотрел в его красные серые глаза.

— Это только начало, — тихо сказал Роман. — Самое анданте маэстозо еще впереди. Мы в курсе, мы это уже проходили у себя в «Служащем», когда фон Киршен пришел. Тоже все красиво начиналось — повышение зарплаты, выпивка рекой, петушиные бои, тараканьи бега… А потом тебе дают бумагу, где расписано, сколько ты за все это задолжал. И будь любезен. Ах, кончились деньги? Ну тогда подпиши вот здесь, что согласен уступить все свои акции АО «Челябинский служащий» господину фон Киршену. И работай дальше за копейки, если хочешь.

— Точно-точно, — поддакнул Степан. — У вас так же будет, вот увидишь. КГБ своего не упустит.

— При чем тут КГБ? — не понял маркиз.

— А при том. Это только кажется, что повсюду хаос и беспредел, а на самом деле у них всё под контролем. Помяни мое слово — скоро вся власть в стране будет принадлежать чекистам. Лет через десять самое позднее. Оглянуться не успеем. У них уже сейчас повсюду свои люди. В каждой редакции. И у нас, и у вас, и везде.

Де Сад нервно засмеялся:

— Какие же это свои люди? Десяток солдафонов да майор-неврастеник. Мы их только как охранников и воспринимаем. И то, что мы пили с ними, не меняет ничего.

— Так и не про них речь, — грустно усмехнулся Роман и разлил по стаканам остатки портвейна. — Слушайте, Донасьены, вы кончайте со своим раздвоением, что ли. Очень уж неудобно вчетвером распивать на троих. Некрасиво это как-то. И нечестно.

— Но я ведь и пью по половине порции на каждого, — дружно возразили маркизы. — Что тут нечестного?

— Да ладно, это я так, — махнул рукой Роман. — С детства не могу спокойно смотреть, как кончается спиртное. Вот отгадай загадку… Хотя постой, давай-ка сперва выпьем — за наши негулянья под луной!

— Не хочу я за негулянья пить! — заупрямился Степан.

— А за что ты хочешь? — поинтересовался Роман.

— За солнце не у нас над головами! — предложил Степан.

Роман прищурился на палящее сентябрьское солнце и покачал головой:

— Нет! На это я пойтить не могу!

Они растерянно посмотрели на де Сада.

Де Сад пожал плечами:

— За то, что вы больны, увы, не мной?

— Отлично! — обрадовался Роман. — За то, что вы больны, увы, не мной!

Все чокнулись и выпили за то, что вы больны.

Роман снова промокнул губы салфеткой и прищурился на маркизов:

— Вот отгадай такую загадку. В «Служащем» Хромой, в «Вечерке» Немой, в «Вестнике» Глухой, а в «Голосе» Бухой. Кто это?

— Фотокорреспондент? — предположил де Сад.

Степанов покачал головой:

— Не угадал. Еще варианты?

— Неужели ответсек?

— Опять не угадал.

— Кстати, а лейб-медик наш ушел из «Голоса» или остался? Ну доктор, с которым…

— Я в курсе. Остался ваш доктор. Кто ж его отпустит, ха-ха, он там нарасхват. Излечивает в два счета хоть от похмелья, хоть от панкреатита. Все просто не нарадуются на него. И чекистам при расстрелах незаменимым оказался — никто так ловко не мажет лоб зеленкой, как ваш лейб-медик… Ха-ха-ха. Ну так что, ты отгадывать будешь?

Маркиз пожал плечами:

— Я мало кого знаю, если честно, и в «Вечерке», и у вас. Я же недавно в журналистике.

— Ну а в «Голосе»-то ты всех знаешь? — подал реплику Степан Романов.

Де Сад посмотрел на него и неуверенно кивнул.

— Тогда вот тебе пища для ума. Отгадка на самом деле простая: «Бухой» — это псевдоним чекистского агента. Кто-то из ваших тайно сотрудничает с органами, по телефону сливает им инфу, — Степан поднял бутылку, убедился, что портвейна больше нет, и поставил ее около скамейки. — И тут возникает новая загадка: кто этот предатель? А вот это неизвестно. Такие дела.

— Агент чекистов? Среди наших? — усомнился де Сад. — А это точно?

— Точнее не бывает, — вздохнул Степан. — Я же говорю, у них в каждой редакции свои люди. Своего Хромого мы вычислили — оказалось, наша новенькая наборщица стучала не только на машинке… А вот кто такой ваш Бухой — хэ зэ.

Де Сад задумчиво пошевелил усами.

— Хотя это кто-то из самой редакции, — добавил Роман. — В одном донесении было сказано, что маркиз де Сад, когда писал статью, назвал заместителя председателя горсовета Надежду Гадину «какой-то гадиной из горсовета». Назвал ведь, а, Донасьен? Зачем назвал Гадину гадиной, признавайся, ха-ха-ха!

Маркиз не ответил. Пальцы его ласкали рукоять плетки.

— То-то и оно, — сказал Степанов. — Ни бухгалтерия, ни отдел доставки таких подробностей знать не могут. Где-то у вас сидит эта сволочь. В самом сердце «Голоса».

— А кто же у нас там есть, — маркизы синхронно почесали в затылке. — Четвертинкин? Мигайлов, Митюшин? Шишкоедофф? Вроде больше и нет никого.

— Секретарша еще, — хмуро заметил Степан Романов. — Любашка Безответная.

— А разве агент… — начал де Сад и осекся.

Романов пожал плечами: кто знает, маркиз, кто знает!

— А как эти донесения попали к вам? — поинтересовался маркиз.

Степанов хотел ответить, но Романов предостерегающе поднял руку: рядом остановились «Жигули», и из них вышел человек, в котором де Сад с удивлением узнал мужичонку не из здешних — того самого, который дважды появлялся у Калиостро.

Маркиз не верил своим глазам: теперь мужичонка был похож не столько на опухшего бомжа, сколько на бывшего инженера, одной ногой стоящего в коммерции.

Мужичонка постоял, поигрывая ключами, а затем подошел к компании журналистов. Дохнул перегаром:

— Джентльмены, прошу извинить за беспокойство. Мне бы во-о-он ту бутылочку, если вы не возражаете.

Никто не возражал.

 

3.10. Зачем президенту России дирижировать оркестром

Где-то в центре города. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Когда де Сад проснулся, было еще темно.

Впрочем, стянув с головы одеяло, он обнаружил, что за окном вовсю светит солнце.

Маркиз лежал на незнакомой кровати в незнакомой комнате. Рядом спала незнакомая девушка в ночной рубашке. Кроме рубашки, на ней были ночная юбка, ночные колготки, ночные туфельки, ночная жилетка, ночная шляпка и ночная шубка.

Маркиз привстал и охнул: голова болела дико. Он внимательно осмотрелся вокруг, но ничто не напоминало о прошлом.

— Эй, — де Сад осторожно, чтобы не разбудить, коснулся плеча незнакомки. — Вы не видели мою плетку?

Девушка приоткрыла один глаз.

— Что, уже пора? — спросила она.

— Кажется, да, — ответил маркиз. — Как вам спалось, сударыня?

Девушка мгновенно проснулась:

— А мы опять на «вы»?

— А вы? — ловко ушел от ответа де Сад.

Девушка села на кровати и внимательно посмотрела на него.

— Ты что, совсем ничего не помнишь?

Маркиз напряг память. Последнее, что он помнил, — что они со Степаном и Романом вернулись в сквер с двумя литрами «Кагора» и бутылкой «Старки».

Видимо, незнакомка все поняла по его лицу. Соскочив с кровати, она начала переодеваться в дневное.

Маркиза она почему-то совсем не стеснялась.

— Так и знала, что тебе нельзя верить, — с отвращением сказала она. — Жених, тоже мне… Трепло.

Де Сад еще раз напряг память. Безрезультатно.

— Вам, мужикам, только одно и надо, — ворчала девушка, застегивая пояс от чулок. — «Принеси выпить, принеси выпить»… Хоть бы один пожрать попросил. Мужчины, называется!

— Принеси пожрать, — попросил маркиз и с любопытством прислушался к непривычному слову.

Девушка показала ему средний палец.

— А где Женька? — вдруг спохватилась она.

— Какой Женька? — не понял де Сад.

Девушка обожгла его взглядом:

— Ты действительно ничего не помнишь?

Она распахнула дверь в соседнюю комнату. Там, раскинув руки, привязанные к изголовью кровати, спала барышня в одной лишь золотой цепочке. Рядом сидел маркиз де Сад в банном халате и озадаченно смотрел на нее.

На полу валялась плетка и несколько бутылок из-под «Анапы».

— Женька! — девушка кинулась к барышне и потрясла ее за плечи. — Женька! Что они с тобой сделали?

Женька заулыбалась, не открывая глаз, и что-то промурлыкала в том смысле, что не отказалась бы от повторения.

От криков девушки проснулись остальные: Дима Семенов, Анка Летова, Монстр, Иришка, Леха-печник, Валентин Львович и Антон Сергеич.

Маркиз де Сад переглянулся сам с собой. Никого из этих людей он, кажется, раньше не видел. 23

Из дневника маркиза де Сада

…моим случайным знакомым хотя бы за то, что на прощанье угостили двумя таблетками аспирина и парой стаканов воды. Женька, милая барышня, даже поделилась со мной бутылкой газировки Serino.

Когда я вышел из гостей, было уже без пяти пять. Потратив некоторое время на бесплодные попытки сориентироваться на местности, я плюнул на условности и спросил у первого встречного, как добраться до лаборатории известного фотографа Славы Шишкоедоффа. Прохожий любезно объяснил мне дорогу, и через полчаса, без пяти пять, я уже подходил к НИИ, в котором горсовет выделил редакции комнатушку под фотолабораторию.

Дверь была закрыта, но я помнил, что Слава обычно прячет ключ в надежном месте — на дне огромной кадки с фикусом, стоящей в коридоре…

Внутри все было по-прежнему: те же пачки фотобумаги на полках, какие-то бачки, коробки с химикатами, обрезки пленки на полу… Я смахнул с табуретки фотоувеличитель и, сев за стол, разложил перед собой донесения агента Бухого, которые мне отдал Степанов. Как они к нему попали, Степанов так и не признался, пробормотав что-то невразумительное про некоего телефонного мастера со сверхспособностями.

Я разгладил помятые листки и вчитался в ровные машинописные строчки.

«Достоверно известно, что главный редактор Виктор Четвертинкин из соображений ностальгии по Советской власти хранит над столом вымпел «Победителю соцсоревнования», к которому прикреплены октябрятский значок и неиспользованные талоны на водку за март 1989 года.
Сообщение передал агент Бухой».

«Ответственный секретарь Леонид Мигайлов неоднократно в курилке выражал отрицательное отношение к демократическим реформам — в частности, несколько раз называл демократов «дерьмокрадами», после чего в грубой форме плевал на пол.
Сообщение передал агент Бухой».

«Спешу доложить, что фотокорреспондент Слава Шишкоедофф вступил в преступный сговор с иностранным журналистом Мак-Боттлом и обещал, что в случае антиалкогольной кампании в Великобритании предоставит тому политическое убежище в своей лаборатории, где в банке из-под проявителя хранит кое-что раритетное.
Сообщение передал агент Бухой».

«Довожу до сведения, что экономический обозреватель Валерий Митюшин слова «Президент», «Правительство», «Городская Дума» постоянно пишет с маленькой буквы, тем самым демонстрируя крайнее неуважение к действующей власти.
Сообщение передал агент Бухой».

«Маркиз Донасьен де Сад, когда готовил новость на вторую страницу, в разговоре с коллегой-алкоголиком Валерием Митюшиным назвал заместителя председателя городского Совета народных депутатов Надежду Гадину «какой-то гадиной из горсовета».
Сообщение передал агент Бухой».

«Экзамен показал, что секретарь редакции Любовь Безответная достаточно уверенно владеет языком и готова отправиться в Вашингтон под видом стажерки Моники Левински для выполнения известной вам миссии. Однако для окончательного согласия ей требуется подтверждение наших полномочий и возможностей. Она поверит в них, если президент Ельцин хотя бы несколько секунд будет публично дирижировать оркестром. Ввиду исторической важности запланированной миссии прошу обеспечить требуемое.
Сообщение передал агент Бухой».

Ничего не понимаю, подумал я. Почему-то я ожидал, что агент Бухой — это тот, кого не окажется в списке донесений. Тогда вычислить его было бы проще простого. Но доносы написаны на каждого сотрудника редакции, а значит, Бухой хитрее, чем я думал: чтобы замести следы, он настрочил донос и на себя тоже. Вот подлый мерзавец!

Я вспомнил, как женский голос, представившись Надеждой Гадиной из горсовета народных депутатов, попросил позвать к телефону Валерия Петровича. Тот был рядом, и я, протянув ему трубку, сказал, что звонит какая-то Гадина из горсовета. Но ведь я сказал «Гадина», а не «гадина»! Кто мог так коварно исказить мои слова? Чьи предательские уши торчали поблизости?

Во время того разговора, кроме меня и Митюшина, из газетчиков в кабинете были Четвертинкин, Мигайлов и Слава. Значит, кто-то из них? Мне не хочется в это верить, но факты неумолимы.

А вот секретарши там не было, с облегчением вспомнил я. Точно не было, я слишком хорошо воспитан, чтобы при ней произносить столь неблагозвучную фамилию. Значит, агент — не секретарша. Уже хорошая новость.

Поразмыслив, я поискал бумагу, но нашел только фотобумагу «Унибром». Не беда, решил я, вскрывая упаковку. Если Слава — агент Бухой, то так ему и надо. А если он честный фотограф, то наверняка простит мне, что я взял его «Унибром». Я ведь для общего дела стараюсь.

Чтобы легче думалось, я хотел нарисовать портреты Четвертинкина, Мигайлова, Митюшина и Шишкоедоффа. Ну и себя, наверное, тоже.

Но затея не удалась: после третьего портрета я обнаружил, что нарисовал Геринга, Геббельса и Гиммлера. Бред какой-то, подумал я. Хоть музыку Таривердиева включай.

И не стал больше рисовать.

 

3.11. Тайна агента Бухого

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Митюшин сдернул с носа новенькие зеркальные очки и недоверчиво уставился на Славу.

— Маркиз? — переспросил он. — Наш маркиз?!

— Угу, — Шишкоедофф подозвал редакционного слугу-китайчонка и жестами показал, что хочет 150 граммов перцовой настойки, 5-6 маринованных корнишонов и три бутерброда с паштетом из гусиной печени, украшенных веточками петрушки. — Наш маркиз. Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад.

— Дыкть… это… Выходит, наврал лысый чекист, что маркиза поймали?

— Выходит, наврал, — пожал плечами Слава и крикнул в коридор: — На то он и чекист, чтобы врать!

— А может, ты его перепутал с кем-нибудь? — ерзал на стуле Митюшин.

Шишкоедофф принял у китайчонка графин с настойкой и закуску, наполнил хрустальную рюмку и посмотрел на коллегу цепким профессиональным взглядом:

— Ну разве что с другим маркизом. Который следом бежал. Валер, художника всякий обидеть может. Но что я, маркиза не узнаю, что ли! Столько выпито вместе!

Он тяпнул перцовки и захрустел огурчиком:

— Я только-только к раболатории подхожу, а тут дверь — хоба-на! — распахивается, и они навстречу. Бегут такие, глаза выпучены, как будто гонятся за ними. Ни здрасьте, ни до свидания. Я им: «Привет, Донасьен!», а они мне: «Я понял, кто бухой!» — и убежали.

Пальцы Митюшина дрогнули. Нацепив непроницаемые очки, он достал сигарету и принялся ее разминать.

Шишкоедофф брезгливо снял с бутербродов петрушку и выбросил ее в пепельницу:

— Фу, гадость. Терпеть ее не могу.

— Дыкть… — удивился Митюшин, прикуривая. — А зачем тогда заказал?

— Чтобы красиво было, — объяснил Слава, выпил еще рюмку и принялся энергично жевать бутерброды.

Слуга-китайчонок безмолвной статуэткой стоял поодаль.

— А что это он имел в виду: «Я понял, кто бухой»? — небрежно поинтересовался Митюшин, стряхивая пепел на турецкий ковер.

— Не знаю, — с набитым ртом ответил Шишкоедофф. — Может, искал, с кем выпить?

— Может быть, может быть, — задумчиво сказал макроэкономический обозреватель.

— А где доктор Женя? — огляделся Слава.

— В больницу уехал, — о чем-то размышляя, рассеянно ответил Митюшин.

— Вызвали, что ли?

— Да какое там. На скорой увезли.

— Вот те на! А что случилось?

— Да он, чудак, закуску без водки съел. Закусить закусил, а выпить не выпил. Вот желудок и не выдержал такого истязания.

Слава сочувственно покачал головой.

— Да ничего, обойдется, — бодро сказал Митюшин. — Организм молодой, выкарабкается.

— Тебе налить, кстати? — предложил Слава.

Митюшин замялся. Шишкоедофф расценил это как согласие.

— Конечно, о чем речь. Вань, еще рюмку! — скомандовал он.

Китайчонок Вань юркой ящеркой метнулся к бару и принес Валерию Петровичу рюмку.

— Слава, я не хочу, — промямлил Митюшин.

Шишкоедофф вытаращил глаза:

— Чего-чего?

— Я не хочу, — запинаясь, повторил Митюшин.

— Как не хочешь? Валер, это же настойка! Обычная водка с перцем, ты чего? Валера?

Митюшин мялся и бледнел.

— Так, — Слава залпом выпил настойку и поставил рюмку на стол. — Давай рассказывай, что происходит. А то я тебя сфотографирую и опубликую в позорной рубрике «Трезвость — норма жизни». Будут все пальцем на тебя показывать и презрительно комментировать. Ты завязал, что ли? Закодировался по методу Шичко?

— Дыкть… это… нет, конечно. Просто не могу я так.

— Как?

— Ну вот так. Как у нас сейчас. Когда пей, сколько влезет, когда начальство поощряет, когда десять сортов водки на выбор китаец тебе нальет… Не мое это, Слава.

Слава молча налил себе четвертую рюмку и выпил. Мрачно посмотрел на Митюшина:

— А тебе надо, чтобы как раньше? Украдкой в подворотне? И чтобы выбор был между бормотухой и сивушной водкой? И сельдереем закусывать, чтобы главред не учуял. Так?

— Дыкть! Я старый и больной… — вскинулся Митюшин. — Я 30 лет пил в подворотне! Я человек привычки, между прочим! И этот вот, — он жестом обвел шикарно обставленную редакцию, — весь этот закат Римской империи меня угнетает!

Шишкоедофф попытался выдавить слезу, но ему почему-то не плакалось. «Не забыть купить лук», — записал он в ежедневнике.

— Но ведь другие времена настали, Валера, — тихо сказал Слава.

— Сам знаю! — огрызнулся Валерий Петрович и, схватив графин, допил остатки перцовки прямо из горлышка.

— Эх, — горько сказал он, утерев губы. — Сейчас бы, как в детстве, прибежать босиком на речку, закинуть удочку, выпить стакан водки и уснуть…

Шишкоедофф все-таки всплакнул и, оставив Митюшина ностальгировать, зашел к генеральному ответственному секретарю.

* * *

В углу кабинета теснился перед пюпитрами ансамбль баянистов-флегматиков, вызванный из Владивостока по заказу Мигайлова. Музыканты скучали, вяло переминались с ноги на ногу, но терпели.

Сам Леонид Антуанович вальяжно развалился в роскошном мягком кресле и обнимал за талии двух новеньких юных секретарш, удобно устроившихся на широких кожаных подлокотниках. Шишкоедофф посмотрел на их мини-юбки, на длинные ноги — и почувствовал, как в нем зашевелилось чувство прекрасного.

— А он был обычным уличным певцом! — вещал генеральный ответсек, глядя в стену перед собой. — И, кстати, был не дурак выпить! И однажды так нахрюкался, что свалился в яму, где лежали тела умерших от чумы. Вот ты бы, капитан, что сделал на его месте, трезвенник ты наш?

— Я бы на его месте вообще не оказался. Я до такого состояния не напиваюсь, — парировал невидимый капитан Августин.

— Вот, правильно. Ты бы два часа звал на помощь, а потом подхватил чуму и там бы и остался, в этой яме. А милый Августин благодаря проспиртованному организму даже не простудился. С какой стати! Парень отлично выспался, а наутро, чтобы горожане поверили, что он живой, спел им эту песенку про милого Августина. Которую только что сочинил. Ты понимаешь? Ей триста лет уже, этой песне! А ее до сих пор поют! А все почему? Потому что Августин любил выпить! Что доказывает важнейшую роль этанола в истории человечества!

— Зато этот ваш Августин умер в 35 лет от отравления алкоголем, — язвительно сообщил капитан Августин.

— Опаньки! — удивился Мигайлов. — Так ты знаешь эту историю? Коллектив работоспособный?

— Не только историю, но и саму песню. И даже ее перевод, — холодно произнес голос чекиста. — Поэтому, пока вы работаете в «Голосе», рекомендую воздержаться от ее исполнения, оно будет расценено как подрывная деятельность.

— С какой стати? — оскорбился генеральный ответсек.

— А вот с такой. Там есть строчки: «Jeder Tag war ein Fest, und was jetzt? Pest, die Pest!»… Ну, и так далее. Вы, товарищ Мигайлов, понимаете, о чем это?

Мигайлов неуверенно пожал плечами:

— Кажется, про егеря какого-то?

— Вот и хорошо, что не понимаете, — заметил Августин. — И не надо.

Дом культуры журналистов. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Роман Степанов нервно засмеялся:

— Да не может этого быть! Извини, но это ерунда полная!

Степан Романов согласно покивал: да-да, маркиз, ты чушь прекрасную принес.

— К сожалению, не ерунда, — возразил де Сад. — Мне сегодня сказали, что логика всегда была моим сильным местом. Так вот, я проанализировал донесения, которые вы мне дали. И вывод напрашивается именно такой. Как говорил Шерлок Холмс, если исключить невозможные предположения, то оставшееся и будет истиной, какой бы неправдоподобной она ни казалась.

Степанов недоверчиво поджал губы.

— Я могу доказать! — воскликнул де Сад и достал из кармана халата мятые бумажки. — Вот смотрите…

— Погоди, — остановил его Роман. — Давай-ка, Шерлок Холмс, отойдем в более спокойное место.

Они спустились из редакции «Челябинского служащего» на первый этаж, прошли мимо кафетерия, буфета, бара, рюмочной, пивного ресторана, клуба любителей бренди — и вышли из Дома культуры журналистов на крыльцо.

Но перед ДКЖ шел митинг Общества защиты прав темнокожих гомосексуалистов-левшей, и Степанов увлек коллег в сквер.

— Излагайте, — сказал Роман маркизам.

Де Сад снова достал из кармана халата мятые бумажки:

— Вот смотрите. Секретарша — не агент: ее не было в кабинете, и я не стал бы при ней называть Гадину по фамилии, потому что я благородный дворянин из древнего рода. И это еще мягко сказано. Так? Так. Дальше. Леонид Антуанович — тоже не агент, потому что в доносе на меня говорится: «когда готовил новость на вторую страницу».

— И что с того? — спросил Степан.

Роман тронул его за рукав:

— Все верно, Степа. Маркиз прав. Мигайлов назвал бы вторую полосу именно полосой, а не страницей. Он черт-те сколько лет ответсеком работает, у него это в подкорке уже. Он слово «страница», наверное, уже и не помнит.

Степан подумал и согласился.

— Дальше, — продолжал де Сад. — Митюшин тоже не агент, потому что в том же доносе он мимоходом назван алкоголиком. А ни один алкоголик не признается лишний раз, что он алкоголик. Так что Валерий Петрович тоже отпадает. Так? Так. Дальше. Слава Шишкоедофф — тоже не доносчик.

— Почему? — не выдержал Степан.

— Потому что в доносе на Славу раскрыт секрет его заначки, — объяснил маркиз. — А он ею дорожил, бережно хранил ее 15 лет. Сейчас, правда, уже выпил, но в донесении написано, что Слава хвастался раритетом перед шотландцем. А в то время Славина заначка еще была целой-невредимой.

— Подумаешь, — фыркнул Роман. — Знал, что сегодня же выпьет, да и решил отвести подозрения.

Маркизы дружно покачали головами:

— Нет. Он бы тогда просто донес — мол, так и так, предложил шотландцу политическое убежище — и все. Для того чтобы отвести подозрения, этого достаточно, а заначкой-то драгоценной ему какой смысл рисковать?

— Ладно, убедил, — Роман кивнул. — Шишкоедофф не агент. Дальше.

— Дальше. Четвертинкин. Тут все вообще просто. Вот донос на Мигайлова, видишь: «Леонид Мигайлов неоднократно в курилке выражал отрицательное отношение», и так далее. Но Четвертинкин не бывает в курилке! Может, зайдет раз в месяц, но в доносе сказано «неоднократно выражал», а чтобы это знать, надо постоянно ходить на перекур. Так что Четвертинкин — тоже не агент.

— И поэтому ты пришел к выводу…

— Да! — с болью в голосе выкрикнул маркиз. — Да! Получается, что агент Бухой — это я! Больше некому! Я запросто мог написать любой из этих доносов! Тяжелая это мысль! Я предатель и чекистская сволочь! И это еще мягко сказано!

Маркизы с ненавистью набросились друг на друга и стали по очереди лупцевать себя плеткой — впрочем, без лишнего фанатизма.

Роман Степанов, не выдержав этого зрелища, закурил сигарету и негромко сказал:

— Был еще один донос.

Маркизы перестали бить друг друга наганом по голове и оглянулись на Романа.

— Донос на Зверидова, — сказал Роман, — продиктован из редакции уже после того, как тебя уволили. Ты не Бухой, маркиз. То есть бухой, конечно, но не агент. Как ты, кстати, — оклемался после «Старки» с «Кагором»? Я Женьке звонил недавно, она сказала, что ты ее совсем…

— Подожди-ка, — де Сад нахлобучил, нахмурившись, шляпу. — Тогда я вообще запутался. Кто же тогда агент Бухой? Если не я, то кто же?

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

— Вот и отлично, — сказал Зверидов. — Вот и молодцы.

Он сложил в стопку соглашения, по которым Мигайлов, Митюшин и Шишкоедофф уступали ему и Четвертинкину мыслимые и немыслимые права на акции «Голоса», и во все тридцать два зуба продемонстрировал звериный оскал капитализма:

— Кто сегодня задержится на работе допоздна, завтра может прийти пораньше! Я разрешаю.

На глазах Шишкоедоффа выступили слезы — вероятно, от избытка благодарности.

Митюшин сидел в сторонке, прислонившись к стене. Из-за его темных очков опять было непонятно, спит он или просто дремлет.

Мигайлов хмуро разглядывал свои потертые ботинки. «Аванс бы надо», — думал он.

Каин Адамович, как обычно, стоял чуть поодаль, заложив руки за спину, и смотрел так, что было очевидно: никакой он не господин в костюме, а самый настоящий Каин Адамович.

— А если кто не хочет больше работать здесь, то прямо сейчас — до свидания, — объявил Зверидов.

— Но у нас же номер горит, Андрей Митрич! — заканючил главред. — Нам же в среду в типографию сдаваться!

Новый хозяин «Голоса» коротко произнес красочную и емкую фразу, смысл которой сводился к тому, что его не слишком заботит судьба номера и газеты в целом.

Четвертинкин покраснел. А потом вдруг вспомнил:

— А де Сад-то ведь тоже акционер? И как мы будем быть?

Зверидов благодушно улыбнулся:

— Не переживайте. Майор Бухой разберется с этой проблемой. Правда, товарищ майор?

Каин Адамович Бухой с достоинством кивнул:

— Уже разбираемся, Андрей Митрич. Уже почти разобрались.

 

3.12. Желание № 2

Где-то в центре города. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

По мостовой напротив дома, где обретался граф Джузеппе де Калиостро, шли две лесбиянки.

— Наташ, погляди-ка наверх. Только осторожно, чтобы не заметили.

— Ну?

— Что «ну»? Стоят?

— На балконе?

— На балконе.

— Не, не стоят.

— Как не стоят? Совсем-совсем не стоят?

— Ваще не стоят. Там и балкона-то уже нет.

— Вот гомики чертовы!

Лесбиянки повернулись и ушли. Они не видели, как в пяти кварталах от них маркиз де Сад замер как вкопанный посреди улицы, с радостным изумлением глядя на распахнутый телефонный шкаф. Около шкафа стоял телефонный монтер в очках и парике и вертел в руках два разноцветных проводка.

Оглянувшись на маркизов, Калиостро показал им эти проводки и, словно оправдываясь, сказал:

— Я намотал их на палец, я хотел узнать имя…

— Получилось «икс»? — понимающе заулыбался маркиз. Он тоже знал эту песню.

— Да, — подтвердил граф. — Получилось «Иггз».

— И что это значит? — поинтересовался маркиз, подходя ближе.

Граф принюхался:

— Светлое пиво, затем джин-тоник, портвейн, потом «Старка», «Кагор», а напоследок «Анапа». Какая насыщенная жизнь у вас, Франсуа! Даже завидно. Да. Так вот. Что это значит. Это значит, что вашему другу с Серым голубем надо срочно рвать когти.

— Вы уверены? — встревожился маркиз.

— Магия гадания на кроссировочном кабеле — одна из самых древних и надежных. Сомнений быть не может: чекисты уже вышли на след Мистера Иггза. А также сели на хвост Серому голубю, как бы драматично это ни звучало.

— Что же делать? — задумался де Сад.

— У вас же есть с ним мысленная связь? Я понимаю, что она у вас медленная, но там и делов-то на полминуты: пусть снимет с плеча Серого голубя, да и все. Голубь — его главная примета, без нее Иггза не узнают. А если голубь затеряется в стае других, то не узнают и голубя. Что и требовалось, как говорится.

Маркизы де Сады прислонились лбами к холодной металлической дверце телефонного шкафа:

— Ох, граф… Если честно, сегодня столько всего произошло, что до сих пор мысли путаются у меня в голове, а после выпитой «Старки» у меня в голове еще и здорово шумит, поэтому я не уверен, что смогу… Но попробую. Кстати, извините за то, что несколько раз употребил одно и то же выражение «у меня в голове».

— Пустяки, — успокоил его Калиостро. — В повторении слов «у меня в голове» нет ничего зазорного, поверьте. Вот, пожалуйста: у меня в голове, у меня в голове, у меня в голове, у меня в голове. Видите, совсем не страшно.

— Ну хорошо, — маркиз собрался с духом и с мыслями. Некоторое время ничего не происходило, а затем и вовсе ничего не случилось.

Де Сад открыл глаза.

— Не получается, — пожаловался он. — Джузеппе, у вас, случайно, аспирина не найдется?

Граф не глядя щелкнул пальцами. В руке маркиза появился презерватив в блестящей упаковке.

— Ой, простите, — спохватился Калиостро. — Это я по привычке.

Он щелкнул пальцами снова, и через секунду де Сад уже ломал голову, чем же запить таблетку цитрамона.

Когда маркиз достал из кармана подаренную Женькой бутылку Serino, граф Калиостро изменился в лице.

— Это еще что? — с нескрываемым отвращением спросил он. — Газировка, что ли?

Маркиз застеснялся.

— Воспитанный человек мог бы и промолчать тактично, — укоризненно сказал второй маркиз.

— А я не воспитанный человек. Я простой телефонный монтер. Пролетарий. Рабочий класс, — ответило его сиятельство. — И не стану демонстративно отворачиваться, когда мой друг пьет всякую безалкогольную гадость. Да еще и с таким подозрительным названием. Фу.

Усы маркиза совсем поникли. Но жажда была сильнее гордыни.

— А открывашки у вас нет? — несчастным голосом спросил он.

Калиостро протянул ему отвертку, и де Сад нашел себе занятие на ближайшие десять минут. Какое-то время граф скучал, наблюдая за неумелыми попытками де Садов открыть бутылку, а потом принялся тихонько напевать:

Маленькая девочка со взглядом пингвина,
Я тоже когда-то пил только «Серино»,
Я тоже писал стихи не про водку
И долго не знал, как держат отвертку.

Де Сад покраснел, но продолжал терзать отверткой бутылочную крышку.

Ты видишь, как мирно трясутся поджилки
И как лучезарны пустые бутылки.
Я выпил из них заграничные вина,
О маленькая девочка со взглядом пингвина. 24

Наконец совместными усилиями маркизы совладали с упрямой стеклотарой. Побежденная кроненпробка звонко покатилась по асфальту, а бутылка в руках де Сада знакомо завибрировала.

Что-то громыхнуло. Раздался треск. По клеммам телефонного шкафа пробежали искры. А когда дым рассеялся, рядом с Бомондом обнаружилась неземной красоты девушка в парео. Формы ее были так соблазнительно женственны, что на миг де Саду померещилось, будто перед ним сама графиня. Но это, конечно, была никакая не графиня, а самая обыкновенная девушка-джинн.

— Гильдия Невольных джиннов, Кристанна, добрый день, — представилась она. 25 — Чем могу помочь?

Де Сад-1 чуть не умер от счастья.

— А где Агдам? — тупо спросил де Сад-2.

— Его смена закончилась, — бесстрастно сообщила девушка-джинн. — Не волнуйтесь. Я исполню ваши желания очень профессионально.

От этих слов глаза маркиза заблестели, зрачки расширились, лицо зарумянилось, пульс участился, дыхание стало неровным, а усы приняли боевое положение.

— Ни минуты не сомневаюсь! — промурлыкал он, осчастливив Кристанну сложным ароматом многосоставного перегара. — Но, сударыня, это нечестно: ведь при виде такой прекрасной дамы три заветных желания уступают место одному-единственному!

— Ах вы старый шалун, — девушка-джинн равнодушно посмотрела на де Садов. — Я ведь вам в бабушки гожусь.

Калиостро вовсю наслаждался происходящим.

— Это не мешает мне всей душой хотеть приодеть вас, — возразил маркиз. — Осень на дворе, а вы в одном платочке. Смотреть больно. Хотя, конечно, ваши прелестные…

— Что будете заказывать? — перебила его Кристанна.

— А вы исполните три желания или шесть? — полюбопытствовал де Сад.

— Три, — без колебаний ответила Кристанна.

— Но ведь меня двое, — переглянулся с собой маркиз. — И бутылку я открыл вдвоем. Что говорит ваш Устав о таких случаях?

— Назовитесь, пожалуйста, — попросила его Кристанна.

— Маркиз Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад.

— А вы? — Кристанна посмотрела на второго.

— Маркиз Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад, — ответил тот.

— Ну вот видите, — Кристанна качнула бедрами. — Мой клиент — маркиз Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад. Его три желания и будут исполнены. Если вы не согласны с этим решением, то можете обжаловать его у руководства Гильдии.

— А где находится ваше руководство? — поинтересовался маркиз.

— Председателя Гильдии вы можете найти в бутылке кока-колы, — ответила Кристанна. — Его заместителя — в пакете кефира. Точное местонахождение неизвестно.

— Тяжелая это мысль, — взгрустнул маркиз. — Ну и ладно, черт с ним. Обойдемся без четвертого, пятого и шестого желаний. В конце концов, не так уж сильно мне хотелось съесть мороженого, сняться в триллере и побыть женщиной. Переживу как-нибудь.

Второй маркиз дернулся было поспорить, но промолчал.

— Итак, — объявил де Сад. — Хочу снова стать не раздвоенным, а единым маркизом. Это раз. Пусть граф Сен-Жермен освободится из своего кармана. Это два.

Калиостро перестал жевать «Стиморол» и удивленно посмотрел на маркиза: он даже не знал о приключениях Сен-Жермена.

— И третье, — вдохновенно продолжал де Сад. — Пусть чекисты потеряют интерес к Мистеру Иггзу и Серому голубю.

— Запрос отклонен, — подумав, сообщила девушка-джинн. — Ошибка доступа.

— Что это значит? — насторожился де Сад.

— Желание №2 не может быть выполнено, — объяснила Кристанна. — Пожалуйста, проверьте условия и повторите попытку.

— Я хочу, чтобы граф Леопольд де Сен-Жермен вышел за пределы кармана своего пиджака, — тщательно подбирая слова, произнес де Сад.

— Запрос отклонен, — снова сообщила девушка-джинн. — Ошибка доступа. Желание не может быть выполнено. Пожалуйста, замените желание.

— Да в чем дело-то? — маркиз начал нервничать.

— Сен-Жермен не в кармане, вот в чем дело, — подал голос граф Калиостро.

— А вы откуда знаете? — набычился де Сад.

Калиостро кивнул куда-то в сторону. Маркизы посмотрели туда и увидели Сен-Жермена… нет, двоих… троих… ох, е-мое, четверых Сен-Жерменов!

Графы Сен-Жермены гордо шли по осеннему городу. Многочисленные насекомые запутывались в их рыжеватых бородах и засим прекращали свое малозаметное бытие.

«Только бы они нас не заметили!» — де Сад был близок к истерике. В Бомонде и одного-то Сен-Жермена терпели с трудом, а уж четверо этих нахалов испортили бы праздники всем вокруг на десятки лет вперед.

Сен-Жермены синхронно повернули головы, увидели маркизов и побежали к ним, радостно матерясь и приветственно размахивая руками.

— Второе желание! — в панике закричал де Сад. — Никаких Сен-Жерменов, никогда больше!

— Ваш заказ принят, — флегматично уведомила Кристанна. — Гильдия Невольных джиннов благодарит вас за пользование нашими услугами.

И исчезла.

Сен-Жермены тоже исчезли, прямо на бегу.

Исчез и второй маркиз.

Около телефонного шкафа остались двое: граф Калиостро и маркиз де Сад.

— Меньше народу — больше кислороду, — пошутил маркиз. — Что вы так на меня смотрите, Джузеппе?

Калиостро молча раскрыл зеркальце и показал его де Саду. Тот глянул на свое отражение и обомлел.

 

3.13. Гражданин Шумерского царства

— Смотрите! — удивился де Сад. — Снег пошел!

И правда, с осеннего неба падали снежинки.

Граф Калиостро усмехнулся:

— «Одна снежинка — еще не снег, еще не снег». Одна вечеринка — еще не вечер. Про одну калинку я вообще молчу.

Он достал из монтерской сумки бутылку «Изабеллы»:

— Ну что, маркиз, окропим снежок красненьким? 26

— Ух ты! — обрадовался де Сад. — Это красненькое сухонькое?

— Нет, что вы, — граф покачал головой. — Это красненькое полусладенькое.

— Окропим! Конечно, окропим! — маркиз аж пританцовывал от нетерпения. — Каждому графу — свой графин! А стаканы у вас есть? Или мы из горлышка окропим?

— Связист без стакана — не связист, — самодовольно заявил граф, и из сумки на свет появились три граненых стакана. Калиостро вытряхнул из них какой-то мусор и протер стаканы засаленной тряпкой. Но маркиз решил закрыть глаза на такие мелочи.

Когда он открыл глаза, граф старательно наполнял последний стакан.

— А зачем три стакана? — спросил де Сад. — Нас ведь двое.

— Это старинная русская традиция, — объяснил граф. — Поллитру издавна принято разливать в три стакана, чтобы каждому досталась стандартная порция — примерно по 170 граммов. Это называется «сообразить на троих». Есть даже такие специальные люди… Да что далеко ходить — вон объявление на столбе!

Де Сад подошел к белеющему листку и прочитал: «Буду третьим! Интеллигентный мужчина средних лет составит компанию, поддержит разговор. Любые виды напитков. Стакан — свой или заказчика. При желании возможна фотосъемка. Телефон 36-77-69, спросить Славу».

— Это же телефон «Голоса»! 27 — воскликнул маркиз. — Это Славкино объявление! Ай да Шишкоедофф!

— Хотите позвонить? — поинтересовался граф.

— Нет уж, — насупился де Сад. — Он со мной заначкой не поделился, так что обойдется.

— Тогда приступим, — Калиостро протянул маркизу наполненный стакан. — Поскольку третьего с нами нет, придется мне отдуваться за двоих. Будет непросто, но я справлюсь. Держите. Два мне, один вам.

— Тяжелая это мысль! — оскорбился де Сад. — А может, наоборот?

— Можно и наоборот, — легко согласился граф. — Один вам, два мне. Нет проблем.

Де Сад поначалу обиделся, но первый же глоток «Изабеллы» примирил его с реальностью.

* * *

Допивая вино, маркиз неожиданно вспомнил, что хотел спросить у Калиостро, какую такую роковую встречу обещал близнецам мистический графский фолиант. И даже открыл рот, чтобы задать вертевшийся на языке вопрос, как вдруг все понял сам. И не стал спрашивать, лишь поправил свой походный махровый халат, надетый поверх домашнего камзола.

Зато вспомнил и кое-что еще.

— Граф, — сказал он. — Я давно хотел у вас спросить.

Калиостро допил «Изабеллу», спрятал стаканы в сумку и посмотрел на маркиза:

— Про единорога, что ли?

Де Сад выпучил глаза:

— Как вы догадались?

— У меня богатый жизненный опыт, — пожал плечами граф. — Спрашивайте, раз давно хотели.

— Единорог — это значит, с одним рогом?

Граф кивнул.

— Так ведь не бывает, — удивился де Сад. — Рога — это же парный орган?

Граф опять кивнул:

— Конечно, не бывает. Но ведь и единороги — выдумка, если помните. Я граф или неправ?

Маркиз сконфуженно почесал репу и был вынужден согласиться, что граф граф.

— Кстати, об органах, — заметил Калиостро.

— Что? — маркиз поднял взгляд на графа.

Тот многозначительно посмотрел через маркизово плечо. Де Сад обернулся и почувствовал, как просится в ладонь рукоять револьвера.

Бомонд был окружен милицией.

За спинами омоновцев маячили чекисты.

За спинами чекистов — два мотострелковых взвода и минометная батарея.

На крышах засели несколько снайперов, разглядывая де Сада в оптические прицелы.

Неподалеку завис боевой вертолет.

— «А город подумал — ученья идут», — тоскливо процитировал маркиз. — Тяжелая это мысль.

Он потянулся в карман за сигаретами, чем вызвал у омоновцев нездоровое оживление. Оказавшись под прицелом десятка автоматов, де Сад поразмыслил и решил, что курить вредно.

Где-то совсем рядом послышался вкрадчивый голос невидимого капитана Августина:

— Даже не пытайтесь улизнуть через эти ваши зеленые дверцы. На этот раз не успеете, я вам обещаю.

— Мы и не собирались никуда улизывать, — раздраженно отозвался де Сад. — С чего бы вдруг. Мы не шпана какая-нибудь, никаких преступлений не совершали.

— Если понадобится, инкриминировать вам любой пустяк — пара пустяков, — заверил его Августин. — Извините за каламбур. Хоть распитие «Изабеллы» в общественном месте, хоть отсутствие лицензии на ношение плетки. У вас ведь нет лицензии, правильно?

Граф Калиостро щелкнул пальцами, и де Сад развернул перед собой документ, разрешающий ему иметь при себе любые инструменты, предназначенные для отхлестывания и пошлепывания с целью самообороны.

— Вам хорошо видно? — поинтересовался он.

— Превосходно, благодарю, — прошелестел голос Августина. — Но позвольте обратить ваше внимание, что мы вовсе не из-за плетки тут собрались.

— Для чекиста вы чересчур вежливы, Владимир Владимирович, — заметил де Сад.

— Польщен, что вы запомнили мое имя, уважаемый Донасьен-Альфонс-Франсуа, — с иронией ответил Августин. — А теперь будьте так добры, повернитесь, чтобы я мог надеть на вас наручники, не выкручивая вам руки.

— Да что вообще происходит? — возмутился маркиз, поворачиваясь.

— Вы подозреваетесь в причастности к масонской… Опа!

— К масонской ОПА? Что это означает? — маркиз нервно озирался, вытянув руки. — Общественно-политической агломерации? Организации проституток-апатридов? Объединенной партии антагонистов? Ну что вы замолчали? Где вы вообще? Эй!

Щелкнула рация, и взволнованный голос Августина забормотал:

— Сын Один, это Брат Два. Прием… Товарищ майор, приметы не совпадают. Те двое были — у одного серые глаза, у другого зеленые. А у этого один глаз зеленый, другой — серый! И по документам не сходится. Те — Донасьены-Альфонсы-Франсуа, а этот — Альфонс-Франсуа-Донасьен… Считаю задержание преждевременным… Никак нет, с ним тот телефонист…

Что-то невидимое коснулось плеча Калиостро:

— Документы!

Граф извлек из кармана ветхий паспорт.

— Товарищ майор! — снова заговорил чекист. — Тут тоже все непросто. Телефонист, судя по паспорту, гражданин Шумерского царства… Так точно!.. Понятия не имею, где-то в Африке, наверное. В МИДе должны знать… Нет, а что мы им предъявим, Каин Адамович?.. Так точно!.. Есть «пусть катятся на хрен»!

Паспорт вернулся к графу.

— Вы можете идти, господа, — сообщил невидимый Августин. — Кстати, руки тоже можно опустить, товарищ маркиз. И имейте в виду: лично у меня на ваш счет сомнений нет. Так что не расслабляйтесь. То, что не получилось сегодня, получится завтра. Вот тогда и поговорим. Всё, целую, пока-пока!

Через минуту оцепление рассосалось, словно его и не было.

Маркиз утер непрошеную слезу умиления.

— Какой все-таки милый этот Августин, — вздохнул он.

— Спасибо, маркиз, — раздался над ухом голос чекиста. — Я ждал этих слов.

Де Сад вздрогнул от неожиданности и выругался по-французски.

А Калиостро непроизвольно щелкнул пальцами, и капитан Августин стал не только невидимым, но и неслышным. Как это отразится на его дальнейшей судьбе, можно было лишь предполагать…

* * *

— А вот откройте секрет, Джузеппе, — маркиз поддел ногой ворох осенних листьев и покачнулся. — Почему я никогда не видел вас пьяным? Вот так чтобы в стельку или в драбадан. Или в дугу хотя бы. Или в дупель. Вы всегда с виду такой трезвый и здравомыслящий… смотреть противно. Хотя пьете, мягко говоря, как лошадь.

— У меня богатый жизненный опыт, — усмехнувшись, напомнил граф.

Маркиз игриво погрозил ему пальцем:

— Что верно, то правда! Но все-таки это о-о-очень странно. Могли бы для приличия и набедокурить разок. Песни пьяные поорать с балкона. Поймать давешних лесбиянок и наставить их на путь истинный. Встретить трезвых десантников и всыпать им по первое число.

Калиостро пожал плечами и ничего не сказал.

— Лишаете себя стольких радостей! — с пьяной настойчивостью укорил графа де Сад. — Не понимаю я этого!

Калиостро опять пожал плечами.

— Иногда я думаю, — сказал де Сад.

Калиостро фыркнул.

— И ничего смешного! — обиделся маркиз. — Я хотел сказать, иногда я думаю: а что, если есть некая альтернативная реальность? И там, в другой реальности, вы, например, не телефонный мастер, а опять какая-нибудь крупная масонская шишка…

Граф Калиостро посмотрел на де Сада очень пристально и серьезно. Но маркиз не обратил на это внимания, вдохновенно фантазируя:

— … какая-нибудь зловещая и мрачная закулисная фигура. Ферзь такой… серый… как кардинал… Вот тогда вам очень к лицу была бы ваша вечная трезвая сосредоточенность! Сдержанность ваша монтерская!

Де Сад перешел на крик, в глазах его блеснули злые пьяные слезы:

— Это мы все перед вами паяцы и клоуны! А вы такой весь в белом! Вы только смеетесь надо мной, а сами мне завидуете втайне! И Мистер Иггз для вас шут и циркач! Так что же! И ступайте вы в пень, вельможи! Как они от меня! От него! Далеки-далеки! Никогда не дадут… не дадим руки! Тяжелая это мысль! Никто не знает, как мой путь одино-о-ок!

Песня вдруг оборвалась: маркиз де Сад споткнулся и упал в ворох листьев.

— Маркиз, вы пьяное животное, — миролюбиво сказал Калиостро. — Ну хотите, я догоню вон того работягу, отниму у него баян и сыграю концерт Антонио Сальери для гобоя, флейты и оркестра до мажор? Могу даже глупо хихикать при этом, если так вам будет легче смириться с реальностью. Хотите?

Маркиз с трудом поднялся и отряхнул панталоны.

— Вы какую часть имеете в виду? Первую — аллегро спиритуозо? — недоверчиво спросил он.

— Да любую из трех, — Калиостро был само великодушие. — Но спиритуозо, конечно, нам с вами ближе по духу.

Де Сад помолчал, покачиваясь.

— Нет, не нужно, — наконец решил он. — Не будем обижать работягу с баяном. Он чем-то похож на Леонида Антуановича.

— Неудивительно, — граф подавил смешок. — Кажется, это он и есть.

 

3.14. Золотая горка

— Это профессиональное заболевание, между прочим! — с жаром возразил Мигайлов. — А ты думал, это прихоть, что ли? С какой стати!

— Может, и не прихоть, но привычка, — предположил де Сад.

— Алкоголизм — это профессиональное заболевание поэтов и ответственных секретарей! — воздев палец, изрек Мигайлов. — Я эту вашу водку, чтоб вы знали, терпеть не могу. Но — приходится! Потому что работа такая. Ты наливай, наливай, не стой… Мало налил, лей доверху! Во, теперь порядок… Приходится, потому что работа такая — нервная. Как в той песне… Ля-ля-ля… «ходят пятками по лезвию ножа». Поняли? По лезвию! «И режут в кровь свои босые души». Во! Это про нас песня. Про ответственных секретарей… Давай за «Голос» выпьем.

Маркиз поднял встречный стакан, но Мигайлов остановил его:

— Не чокаясь!

Выпили молча.

Граф Калиостро с тревогой посмотрел на маркиза, но тот держался молодцом — его даже не очень шатало.

— Такая газета была! — Мигайлов с чувством занюхал «Пшеничную» ломтем ржаного хлеба. — Такой коллектив работоспособный! Какие люди у нас работали! Наташа Карпенко, Софа Голубева! Андрюшка Орлов внештатничал — он тоже, кстати, из ваших, из графьев. 28 А теперь — всё!

— Совсем всё? — тихо спросил де Сад.

— Вообще всё. Нет больше «Голоса». Стал «Шепотом».

— Из-за того, что газету купил Зверидов? — понимающе кивнул маркиз.

Мигайлов посмотрел на него с недоумением:

— Ты что, Донасьен! Нет, конечно! При чем тут Зверидов? Зверидов тут вообще ни при чем!

— А почему тогда? — удивился де Сад.

— Да потому что Валерию Петровичу нашему, видишь ли, вожжа под хвост попала. Он теперь, видишь ли, водку на работе не пьет. А мне что делать прикажете? Больше-то не с кем. Тебя уволили, Белкин в раболатории своей днюет и ночует, Митюшин в позу встал — не привык он, видишь ли, на рабочем месте… А с кем мне пить остается? С Четвертинкиным? Или, может, с Бухим? Вот и получается, что конец газете.

— С Бухим? — де Сад не поверил своим ушам.

— Ага, — кивнул Мигайлов, пряча ополовиненную бутылку обратно в карман. — А чего ты так всполошился?

— Так ведь Бухой… Бухой! — маркиз от волнения не мог подобрать слова. — Это же Бухой… Агент Бухой!

— Ну и? — Леонид Антуанович непонимающе уставился на де Сада. — Бухой, и что дальше?

— Кто он? — выпалил маркиз, нервно тиская плетку.

Мигайлов сплюнул:

— Да мудак он. С какой стати! То лапшу нам на уши вешал, что мы теперь хозяева газеты, будем как сыр в масле кататься, золотую горку обещал, а теперь выясняется, что он и его опричники — просто «крыша» этого Зверидова. Одно слово — чекист. И фамилия у него дурацкая.

— Так Бухой — это фамилия Каина Адамовича? — простонал де Сад.

— Ну да, а чья же еще, — Мигайлов пожал плечами. — Не моя ведь!

Де Сад дрожащими пальцами достал пачку «Магны» и закурил.

Послышался грохот. Калиостро и Мигайлов встревоженно обернулись на шум, но оказалось, что это просто у маркиза упал камень с души.

— Ладно, ребята, — Мигайлов поправил лямки баяна. — Пойду я. Спасибо за компанию. Надо будет чего-нибудь отредактировать — обращайтесь… Кстати, маркиз! Чуть не забыл! Я же Надюхе из «Ласточки» две восемьсот должен — помнишь, мы с тобой заходили туда за водкой перед тем, как все это завертелось?

— Конечно, помню, — ответил маркиз. — Но я слегка поиздержался, поэтому…

— Понятно, — фыркнул Мигайлов. — И этот человек называет меня алкоголиком!

— Да это же был комплимент! — смутился де Сад.

— Верю, верю. Коллектив работоспособный! А у тебя тоже нету? — спросил ответсек у Калиостро.

Тот протянул Мигайлову несколько купюр. Причем со стороны казалось, будто он достал деньги, порывшись в портмоне. Но на самом деле граф просто щелкнул пальцами.

— О, благодарю! — обрадовался Леонид Антуанович. — Вот выручил так выручил! А то сам понимаешь, неудобно быть в должниках у девушки. Не по-мужски. А теперь я хоть смогу накиряться на эти 2800, чтобы совесть не мучила. Хе-хе.

И он заковылял прочь, оставив графа восхищаться смекалкой матерого газетчика. Вскоре до Бомонда донеслись звуки баяна и чье-то скрипучее пение:

Однажды в газете формата А3
Служил я, не зная печа-али,
Но вот демократы, Собчак их дери,
Совет городской разогна-али… 29

— И что теперь? — спросил де Сад.

Калиостро прищурился, глядя в ярко-синее небо. Там неторопливо набирал высоту пассажирский авиалайнер. В салоне самолета клевал носом так и не протрезвевший Джин Мак-Боттл, увозя в Эдинбург бриллиантовое кольцо, благодаря которому он познакомился с Бомондом…

* * *

— И что теперь? — повторил де Сад.

— Вход в историю где-то рядом, — пробормотал Калиостро, осматриваясь по сторонам.

— Что, простите? — не понял маркиз. — Я не вижу никакого входа!

Граф вздохнул:

— Пятьсот лет назад, когда до Колумба дошло, что вместо короткого пути в Китай он открыл будущий оплот политкорректности, он так расстроился, что не просыхал неделю. Мне стоило больших трудов убедить его, что войти в историю можно и с черного хода, если привезти из экспедиции томаты, кукурузу, картофель — то, чего еще не знала Европа. Убедить его было непросто: ведь все эти овощи приходилось покупать у индейцев за выпивку. К тому же Кристобаль был уверен, что туземное золото в тыщу раз дороже, чем помидоры и картошка. Я там чуть не рехнулся, изо дня в день читая ему лекции о пользе витаминов и микроэлементов…

— Честно говоря, я тоже считаю, что даже грамм золота дороже, чем кило картошки, — признался маркиз.

— Вот поэтому, ваше сиятельство, вход в историю вам и не светит, — невесело усмехнулся граф.

Он вытащил из сумки пустую бутылку из-под «Изабеллы» и поставил ее возле скамейки.

Тут же послышался шорох шин, и в нескольких метрах от Бомонда остановился роскошный «шестисотый» мерседес. Опустилось тонированное стекло, и Калиостро ощутил чей-то внимательный взгляд. Самого пассажира в полумраке салона видно не было, угадывалась лишь ленивая жестикуляция отягощенных перстнями пальцев.

Через секунду хлопнула передняя дверца, и водитель мерседеса на полусогнутых подбежал к Бомонду. Пассажир остался в машине, поигрывая золотой цепью.

— Господа, — сказал лакей. — Вам бутылка не нужна?

Калиостро покачал головой. Он уже догадался, кто сидит в «шестисотом».

Лакей поднял бутылку и почтительно кивнул в сторону мерседеса:

— Мой господин велел передать, что испытывает к вам давнюю симпатию и поэтому советует вам последовать его примеру и начать сдавать пустые бутылки. Тогда вы, как и мой господин, сможете оставить образ жизни уличных забулдыг и стать полноценными членами общества. А если повезет, то и занять достойное место в бомонде, как он. Поверьте, это возможно! Моему господину это удалось, значит, может получиться и у вас. Мой господин желает вам удачи и в качестве стартового бонуса дарит вам эту бутылку!

Лакей с торжественным лицом вручил графу его же пустую стеклотару. Калиостро аж потерял дар речи от нахлынувшей благодарности. Лакей раскланялся, резво запрыгнул в мерседес и повез бывшего мужичонку не из здешних куда-то в сторону городской администрации.

Калиостро и Сад переглянулись.

— Послезавтра заседание Великой Ложи, — напомнил граф. — Будет обсуждаться подготовка к кризису 1998 года. Наше с вами присутствие очень желательно, господин уличный забулдыга. Или вы предпочтете начать собирать бутылки, чтобы занять достойное место в здешнем бомонде?

— В этом есть своя эстетика! — засмеялся маркиз. — Каждому графу — свой графин!

— Я не совсем понял, что вы хотели этим сказать, — признался граф. — Но все же надеюсь, что вы согласились ехать. Вот, держите ваш билет. Встречаемся через три минуты на перроне.

Калиостро щелкнул пальцами и исчез.

Маркиз де Сад аккуратно положил билет в карман халата. Постоял в раздумье, а затем, решительно подняв пустую бутылку, сунул ее в другой карман.

На часах было 16.56…

Из выпуска новостей

Вчера около 17 часов возле памятника Неизвестному солдату автомобилем неустановленной марки был совершен наезд на пешехода. Водитель, пожелавший остаться неузнанным, с места трагедии скрылся в неопределенном направлении. Пострадавший отделался алкогольной интоксикацией средней степени и был доставлен в вытрезвитель. Его личность выясняют правоохранительные органы.

Начальник городской ГАИ Николай Петрович, попросивший не называть его фамилию, отказался сообщить детали происшествия. Руководитель областной автоинспекции на условиях анонимности подтвердил, что в обстоятельствах случившегося действительно много неясностей.

Если вы располагаете информацией хотя бы о том, какому именно солдату поставлен памятник, позвоните по телефону, номер которого вы видите на экране телевизора. А если у вас нет телевизора — приходите в новый салон бытовой электроники «Золотая горка». «Золотая горка» — это телевизоры, магнитолы, видеомагнитофоны и моноблоки на любой вкус! Наши полки ломятся от товаров! Ждем вас по адресу: ул. Сони Кривой, 39 (цокольный этаж). А теперь спортивные новости…

1994–2010 гг.

 

От автора

Работать над «Двойником» телефонный монтер Тимур Ясинский (в Бомонде — граф Калиостро) и молодой журналист Андрей Корецкий (маркиз де Сад) начали 15 мая 1994 года. До этого Бомонд полтора года самовыражался в пародийных песнях и стихах, но день ото дня Тимуру все труднее было держаться в тесных рамках ямбов и хореев, и в голове его, как говорится, зрела мысль создать эпическое произведение «про Бомонд».

К началу 1994 года мысль эта стала навязчивой — частенько бывая в редакции городской газеты «Голос», в которой выпивал тогда Андрей Корецкий, и участвуя в пьянках со старшими коллегами Андрея, Тимур настолько проникся духом великих алкоголиков журналистов прошлого, что в его творческих фантазиях все чаще маячили сценки из будущей книги, изрядно сдобренные традиционной алкогольной тематикой Бомонда.

К конкретным действиям Тимура подтолкнули два вопроса Андрея. Первый был скорее предложением — как-нибудь на досуге изобразить диалог, целиком состоящий из поговорок Бомонда: «Каждому графу свой графин», «Что верно, то правда», «Я граф или неправ?» и так далее. Этот диалог был написан одним из первых (и потом вошел в главу «Очки, усы и борода»).

А что касается второго вопроса… Cтоял как-то Андрей у окна и, этак мечтательно куря в форточку, говорил: «Интересно, а встречались ли в реальности наши прототипы — Сад, Калиостро, Сен-Жермен?» Тимур ему ответил, что, мол, жили-то они в одно время, может, и встречались, хотя в доступных исторических источниках упоминается лишь единичная встреча Калиостро и Сен-Жермена, а вот чтобы все сразу — это вряд ли. «А если представить? — Андрей пустил струйку (дыма) и прищурился. — Интересно ведь. Или — если не встречались — хотя бы вообразить, чем был занят каждый из этих троих в некий исторический момент?»

Вообразить было делом техники. Впоследствии плоды этого воображения вошли в первую часть «Двойника маркиза де Сада». И пошло-поехало…

В основу сюжета легли реальные события осени 1993 года. Тогда на фоне кровавого переворота в Москве и двоевластия на Южном Урале (где сосуществовали два губернатора — назначенный президентом Вадим Соловьёв и избранный на выборах Петр Сумин — и не просто сосуществовали, а действительно подписывали противоречащие друг другу постановления, причем по-настоящему противоречащие, а не карикатурно, как в «Двойнике маркиза де Сада») — так вот, на фоне этого горсовет народных депутатов скоропостижно стал жертвой конституционной реформы, и газета «Голос» осталась без хозяина.

Недолго думая, в редакции «Голоса» встал вопрос: кто будет новым учредителем? После чего разгорелся конфликт между коллективом и руководством газеты. Противостояние завершилось, не без участия Андрея, отставкой главреда и победой «повстанцев». Впрочем, ничего особенного это им не дало: уже через несколько месяцев газета умерла от финансового голода.

Первоначально события в книге «Двойник маркиза де Сада», носившей ранее рабочее название «Повестушка», происходили 27 октября, поскольку именно в этот день в 1992 году Андрей Корецкий впервые прочитал благодарным слушателям свое стихотворение «Дом, который построил Бомонд», основу бомондовской мифологии. Но потом Тимур заменил октябрь на сентябрь, потому что вряд ли Слава Шишкоедофф упал бы 27 октября «на груду листвы». Скорее уж в сугроб, при уральском-то климате. А Тимуру очень хотелось, чтоб в «Повестушке» была именно осень — бабье лето, пиво, прочая романтика…

И загадочное время — 16.55 — тоже не с потолка взялось. Все в том же 1992 году сидели однажды Калиостро с де Садом в гостях у Сен-Жермена: смешивали дрянную настойку с дешевым одеколоном, смотрели фильм «На гребне волны», беседовали о стихах и женщинах — в общем, культурно проводили время. Вечер был нескончаемо чудесен (особенно после четвертой рюмки кошмарного коктейля), и не хотелось даже думать о том, что скоро придется расходиться по домам (потому что ноги слушались плохо). Поэтому, когда кто-нибудь из троих пытался выяснить, сколько времени, ему отвечали, демонстративно глядя на остановившийся будильник Сен-Жермена: «Без пяти пять». Это «без пяти пять» продолжалось часов до десяти вечера. Вот и запало в душу.

Вообще, книга напичкана «масонскими знаками». Например, эпизод, где новоиспеченный барон де Равиль гневно воскликнул «Что за шутки с утра!» и выбросил бумагу с гербом на помойку. Читатель, скорее всего, не понял, в чем прикол, при чем тут утро и какая, на фиг, помойка. А это всего лишь цитата из стихотворения Равиля Львова «Горбатый вестник затянувшейся любви», которое завершалось такими строками:

…И воскликнув: «Что за шутки с утра!» — 
Выбросишь ее на помойку.

(Кстати, о масонских знаках. Слова Каина Адамовича о статье де Сада про масонов сказаны неспроста. Одна из первых статей Андрея Корецкого была опубликована в газете «Голос» в сентябре 1992 года. За заголовком «Масоны в Челябинске: на что надеется „Большая надежда“?» следовала история знакомства репортера с таинственными «вольными каменщиками». История эта, напичканная шпионскими страстями, была выдумкой, но нашла своего читателя. Коллеги с радио даже упросили Андрея познакомить их с кем-нибудь из масонов для интервью, и тот, добрая душа, не смог отказать. Пришлось Тимуру Ясинскому выручить друга и 5 октября сыграть роль масона Александра в программе областной радиокомпании (простите, Наталья Павловна, за эту мистификацию — время было такое). В июне 1993 года в другой городской газете вышла очередная вариация на масонскую тему. Интереса у читателей она не вызвала, и Андрей к этой теме больше не возвращался.)

Или, например, не представляется возможным объяснить в тексте, почему Шишкоедофф все время плачет. Тут все гораздо проще: когда Тимур Ясинский увидел его прототипа в первый раз — это было летом 1993 года в редакции «Голоса» — тот был преизрядно пьян и со слезами на глазах жаловался Андрею Корецкому на редактора. Вот оно какое живучее, первое впечатление…

С Шишкоедоффым связан еще один казус. Фраза «Я — в раболатории» действительно была произнесена знаменитым фотографом Вячеславом Шишкоедовым.

Вовремя запротоколированный диалог стоит того, чтобы привести его здесь полностью:

«Допрос В. Шишкоедова. 
Со слов Шишкоедова записал В. Микушин. 
Свидетель допроса В. Стурза. 
29/IV.92, 13.35 
— Где вы были вчера? 
— Я был дома. Чистил туалет. 
— Почему даже к вечеру не приехали? 
— На перегоне было «окно», ближайшая электричка шла только в 15.00. 
— Но ведь и на ней можно было приехать! 
— А я не захотел. Насрать на всех вас! 
— Почему сегодня, 29/IV, вы прибыли на службу так поздно, только к 13.00? 
— Как хочу, так и прихожу. Я — в раболатории. 
(В углу пометка «Лишить выплат за хулиганство в прессе» с неразборчивой подписью.)»

Кстати, во многом благодаря этому эпизоду в «Двойнике» появилась сцена допроса фотокорреспондента Шишкоедоффа опричниками.

Или, например, вот: «Необходимо, чтобы ваша газета продолжала доносить… нести читателям объективную информацию, настоящую правду, которая, как известно, самое ценное. — Он еще раз, более пристально, посмотрел на маркиза…» Одним из первых над этой фразой Каина Адамовича посмеялся Андрей Корецкий. Дело в том, что в 2000 году он баллотировался в законодательное собрание области как раз под лозунгом «Самое ценное — правда!»

Забавно, кстати: когда Андрей прочел эпизод, где Четвертинкин хочет влепить де Саду выговор, но не найдя причин, отменяет решение, Тимур с удивлением узнал от Андрея, что такой случай действительно был.

А вот о том, что Валерий Микушин — прототип Митюшина — использовал солнцезащитные очки, чтобы не было видно, что он спит на собрании, Тимуру было известно. Люди, хорошо знавшие ныне покойного Валерия Борисовича (он умер 1 марта 2000 года в возрасте 52 лет), говорят, что Микушин считал этот прием своим ноу-хау и частенько его использовал.

Однако предположение, что Митюшин срисован с Валерия Микушина, было бы опрометчивым выводом некритического ума. Точно так же ошибочно думать, что, например, Шишкоедофф — это Шишкоедов, а маркиз де Сад — это Андрей Корецкий. Ничего подобного: персонажи «Двойника маркиза де Сада» живут настолько собственной жизнью, что практически утратили сходство с прототипами. Страшно далеки они от народа, эти персонажи…

Но вернемся к самому «Двойнику». Всего через год, весной 1995 года, работа над ним застопорилась. Отчасти этому способствовало самоустранение Андрея, недовольного навязываемой ему соавтором второстепенной ролью, отчасти — появление на свет Евгения Тимуровича Ясинского, отчасти — то, что Тимур покинул ряды телефонных монтеров и с головой окунулся в неведомое.

В течение семи или восьми лет книга обрывалась на эпизоде встречи с опричниками на пороге редакции.

За это время в реальной жизни изменилось многое. Бомонд канул в Лету вместе со своей мифологией, вслед за Бомондом туда же одновременно канули славные 90-е годы и эпоха первого президента России, Андрей Корецкий превратился в знаковую фигуру местечковой околополитической журналистики, а бывший телефонный мастер на своем опыте узнал, что в редакциях СМИ не только пьют, но и (в перерывах между пьянками) выпускают газеты и журналы.

Работа над «Повестушкой» была возобновлена уже без участия Андрея Корецкого. Позже Тимур Ясинский с разрешения Андрея выкорчевал из текста все, что принадлежало перу соавтора.

К этому времени книга уже успела превратиться из непритязательной ерундовины «про Бомонд» в текст, интересный (судя по отзывам читателей) даже тем, кто слыхом не слыхивал ни о каком Бомонде.

Разумеется, без аллюзий опять не обошлось. Например, в описании Мак-Боттла («если бы не улыбка, притаившаяся в рыжеватых усах, не клетчатый пиджак и не вызывающе красная жилетка, он вполне мог бы сойти за редактора какой-нибудь местной газеты») первые читатели то и дело узнавали известного челябинского редактора Александра Чумовицкого. Достойнейшего, между прочим, человека, от сотрудничества с которым у Тимура Ясинского остались только теплые воспоминания.

Причем вначале Мак-Боттл был задуман как очень эпизодический персонаж. Но когда сам Чумовицкий прочитал описание шотландца, то подошел к автору, доверительно взял того за пуговицу и поинтересовался, а с какой вообще, скажи-ка, интересно, целью он ввел Мак-Боттла в сюжет. Чтобы успокоить Александра Иннокентьевича, пришлось пообещать, что Мак-Боттлу уготована роль едва ли не главного из третьестепенных героев…

И пассаж про герцогиню Боснии («Стал бы я стрелять в герцогиню Боснии, будь она хоть трижды лесбиянкой! Да я до того дня и видел-то ее раза два всего! К тому же вы ведь сами рассказывали мне потом, что на самом деле герцогиня не пострадала, а после всех событий тайно уехала в Германию!») был вставлен в книгу исключительно в виде комплимента хорошей знакомой Тимура Ясинского, носившей в Бомонде имя герцогини Боснии. Которую, кстати, Сен-Жермен действительно видел всего несколько раз перед тем, как в 1999 году она уехала жить к своей любимой женщине в Германию.

Ну, а ненавязчивая реплика «поэт Вешлес, отведав того пойла, стал непривычно скромен и сдержан, и позже, в час пик, его даже видели редактором» на самом деле скупо, но точно отражает удивление Тимура от того, как изменился когдатошний коллега и собутыльник Андрей «Вешлес» Трушников, став редактором челябинской газеты «Час пик»…

Третья часть книги (тогда еще «Повестушки») преподнесла автору немало сюрпризов. Изначально она была задумана как описание традиционного «отхода за пивом» вперемешку с фрагментами походного дневника де Сада.

«Отход за пивом» в терминологии Бомонда — это долгие и не всегда успешные поиски пива. В 1993-94 годах Тимур Ясинский и Андрей Корецкий совершили немало таких «отходов за пивом» — тогда многочисленные так называемые «коммерческие киоски» стояли на каждом углу, но вожделенный пенный напиток обнаруживался хорошо если в десятом по счету.

Это и планировал показать Тимур в кульминационной части книги. Но вскоре выяснилось, что творение к тому времени уже начало жить своей жизнью, не особенно считаясь с планами автора.

Так, откуда ни возьмись в тексте начали появляться новостные выпуски, переписка де Сада и Влада Скольского, интрига с агентом Бухим, история с альтернативной реальностью… Честное слово — автор едва успевал записывать приходящее свыше творчество!

Но самое удивительное было в том, что на протяжении всех лет работы над книгой автор мучительно ломал голову над тем, как же объяснить логично и убедительно тот факт, что двойник маркиза де Сада — это и есть сам маркиз де Сад, появившийся… а ведь надо было еще как-то рассказать, откуда и почему он появился.

(В мифологии Бомонда двойник маркиза де Сада возник в 1993 году по воле фантазии Андрея Корецкого, и происхождение его тогда никого не волновало: он же мифологический персонаж, что с него взять. Но в книге Тимур Ясинский не мог себе позволить оставить хоть один сюжетный узелок неразвязанным.)

Так вот, объяснение этого загадочного факта посетило автора лишь в конце работы над книгой. Простое, логичное и понятное объяснение, которое и вошло в одну из глав «Двойника». Автор клянется, что он это объяснение не придумал, оно само пришло Так бывает иногда.