Предисловие   
Часть 1. Предыстория болезни   
1.1. Сквозь призму стакана   
1.2. Приближение к Бомонду   
Часть 2. Сливы общества   
2.1. Очки, усы и борода   
2.2. Те же и мужичонка   
2.3. Газетные будни   
2.4. Первое явление Мистера Иггза   
2.5. Дворецкие перевороты   
2.6. Лейб-медик Евгений   
2.7. Есть такая профессия…   
2.8. Враг у ворот   
2.9. Второе явление Мистера Иггза   
2.10. Мак-Боттл в Бомонде   
2.11. Коктейли Первой мировой   
2.12. Бомонд глазами зарубежных гостей   
2.13. Интервью с графом Калиостро   
2.14. Теория и практика мистицизма   
2.15. Чего боятся фотокорреспонденты   
2.16. Урожай лесной земляники   
2.17. «В семь сорок он приедет»   
2.18. Джинн, джин и еще раз Джин   
2.19. Последствия ладейного десанта   
2.20. История с вареньем   
2.21. История с вареньем (продолжение)   
2.22. Плюс-минус маркиз   
2.23. O, du lieber Augustin   
2.24. Особенности русского телефонизма   
2.25. Искушение святого фотографа   
2.26. Последняя поллитра   
2.27. Исход   
Часть 3. «Голос» из прекрасного далёка   
3.1. В путь!   
3.2. В поисках пива   
3.3. В поисках пива (продолжение)   
3.4. В поисках пива (все еще продолжение)   
3.5. В поисках пива (окончание)   
3.6. Изменение реальности   
3.7. Агент Бухой   
3.8. Карман Сен-Жермена   
3.9. Выпить нельзя уволить   
3.10. Зачем президенту России дирижировать оркестром   
3.11. Тайна агента Бухого   
3.12. Желание № 2   
3.13. Гражданин Шумерского царства   
3.14. Золотая горка   
От автора

 

 

Предисловие

1. Эту книгу рекомендуется читать вслух, чтобы ни одна капля разумного, доброго, вечного, крепкого, сухого, полусладкого не пролилась мимо чутких сердец.
2. Большинство персонажей — вымышленные.
3. А вот цены на алкоголь, приведенные в тексте, соответствуют реальным ценам в челябинских магазинах по состоянию на последнюю неделю сентября 1993 года. Поскольку цены тогда росли не по дням, а по часам, автору пришлось провести немало времени в библиотеке, роясь в периодических изданиях, чтобы установить истину.
4. Автор не уверен, что жену Исаака Ньютона звали Мартой. Может быть, она была тетей Сарой или Пусси-Малышкой. Фиг ее знает, была ли она вообще.
5. Упоминаемые в книге исторические личности не участвовали в описанных событиях.
6. Все совпадения случайны.
7. Несовпадения тоже.
8. Исключения из п. 6: перестрелка в кафе «Заря» произошла на самом деле (правда, в 1998 году, с участием других людей и по иному поводу), а Наталья Карпенко, Софья Голубева и Андрей Орлов действительно работали в челябинской газете «Голос».

 

Часть 2. Сливы общества

(Ознакомительный фрагмент)

 

2.18. Джинн, джин и еще раз Джин

Вернулся дворецкий с подносом, на котором стояла пыльная жестянка с русской надписью «Джин».

— Это что за эксклюзив? — изумился Калиостро. — У нас что, нормального джина не осталось?

— Не осталось, ваше сиятельство, — ответил дворецкий. — А это, между прочим, настоящая реликвия. Когда-то давно моя бабушка спрятала ее на черный день в своем погребе, между банками с абрикосовым вареньем и подшивкой журнала «Посев». Вот только черный день оказался — чернее некуда: несчастная полуграмотная старушка тихо скончалась в своей постели от передозировки героина. И эта забытая всеми баночка 35 лет простояла в заброшенной лесной избушке на границе Казахстана, Нидерландов и штата Южная Каролина.

— Сен-Жермена на вас нет, — хмыкнул Калиостро. — У него с 35-летними раритетами разговор короткий. До тридцати шести ни один еще не дотянул.

— Трам-пам-пам! — восхитился Сергей. — Какая прелесть! Слышал бы вас сейчас его сиятельство! «У Сен-Жермена разговор короткий»! Ну еще бы не короткий, ему того кубинского рома и досталось-то всего две рюмки, а остальное выпил…

— Ладно-ладно, дворецкий! — нахмурился граф. — Не увлекайтесь! Открывайте лучше свою реликвию. Только пыль веков с нее сотрите сначала. А то сами понимаете, грязь, микробы… Будет обидно, если главный герой половину сюжета просидит в сортире.

Дворецкий позаботился о главном герое, после чего торжественно пшикнул крышкой.

Банка заискрилась и завибрировала. Сергей выронил ее из рук и стремительно залег за креслом.

Что-то громыхнуло. А когда дым рассеялся, посреди залы обнаружился сидящий на корточках культурист-бодибилдер. Из одежды на нем были только солнцезащитные очки.

— Да что же это такое! — нервно воскликнул Калиостро. — Не Бомонд, а проходной двор какой-то! Выпить по-человечески не дадут!

Культурист выпрямился и оказался лицом к лицу с маркизом де Садом.

— Мне нужна твоя одежда, обувь и мотоцикл, — сообщил он.

— Мотоцикл? — растерялся маркиз. — Но у меня нет мотоцикла.

Незнакомец снял очки и некоторое время недоверчиво изучал де Сада.

— Мне нужна твоя одежда, обувь и мотоцикл, — неуверенно повторил он.

— А вы вообще кто? — прищурился маркиз. — Вы не из секты экстравертов, случайно?

Бодибилдер покосился на Мак-Боттла, который что-то строчил в своем блокноте, нацепил очки обратно и покачал головой:

— Нет, я не из секты. Я джинн.

— А почему с одной «н» на конце? — Калиостро, который знал русский язык настолько хорошо, что английские слова отличал от арабских мгновенно, помахал покореженной банкой.

Джинн посмотрел вниз и, покраснев, прикрылся руками:

— Ну… не поместилось. У меня просто не очень большой… этот… как его…

— Опыт? — тактично подсказал де Сад.

Джинн кивнул, краснея еще больше.

— Опыт — дело наживное, — безапелляционно заявил Калиостро. — Вот прямо сейчас и начнем наживать. Сколько там, говоришь, моих желаний ты теперь должен исполнить? Три?

Джинн что-то пробормотал себе под нос, загибая пальцы.

— Три, о наимудрейший повелитель, — подтвердил он.

— Постойте-ка! — из-за кресла выбрался дворецкий Сергей. — Ваше сиятельство, но ведь банку открыл я! Значит, я и есть повелитель!

— Сергей, а как там наши рябчики? — вкрадчиво поинтересовался граф. — Не подгорели?

— С рябчиками все в порядке, — отмахнулся дворецкий. — Три желания…

— А про специи вы не забыли? — настойчиво допытывался Калиостро.

— Да все нормально, не беспокойтесь, — поморщился Сергей. — Граф, эту банку…

— И соль по вкусу добавили?

— Да. Ваше сиятельство, я считаю, что, открыв…

— А лимонный сок? — невинно спросил Калиостро.

Дворецкий заиграл желваками, с ненавистью глядя на графа.

— Агдам! — потребовал он. — Скажи ему!

Джинн ошеломленно вытаращился на дворецкого, ойкнул и повалился ему в ноги:

— О наимудрейший повелитель! Прости старого слепого Агдама, не сумевшего вовремя идентифицировать тебя в этих варварских одеждах! Живота или смерти проси у боярыни!

— У какой, к черту, боярыни? — Калиостро уже ничего не понимал.

Джинн на секунду поднял голову и пополз к его ногам:

— О наимудрейший повелитель! Устав Гильдии Невольных джиннов гласит, что право на VIP-обслуживание имеет человек, пожелавший откупорить емкость с Невольным джинном либо откупоривший ее преднамеренно или случайно. В этом случае Невольный джинн обязан выполнить любые три желания клиента. Контрольный срок — сутки. Часть вторая, параграф пятый. Если же освобождение Невольного джинна является следствием желаний и действий двух и более человек, право на VIP-обслуживание имеет Пожелавший или несколько Пожелавших, а Откупоривший вознаграждается утешительным призом в 20 дирхемов. Часть вторая, параграф шестой.

— То есть твой повелитель — все-таки граф? — опечалился дворецкий.

Джинн крутанулся на месте и пополз к нему:

— О наимудрейший повелитель! Устав гласит, что клиент, уже пользовавшийся правом на VIP-обслуживание, переходит в категорию постоянных клиентов и, участвуя в последующих освобождениях Невольного джинна, имеет право на внеочередное VIP-обслуживание. В этом случае Невольный джинн обязан выполнить любые три желания клиента. Контрольный срок — 12 часов. Часть вторая, параграф девятый. Так что, о наимудрейший повелитель…

— Агдам, прекрати ползать! — не выдержал дворецкий. — Ты мне желать мешаешь!

Джинн покорно встал.

— Так вы знакомы? — догадался де Сад.

— Еще как знакомы, о понятливейший из смертных! Надеюсь, наимудрейшему повелителю в свое время оказались полезными мои скромные советы. А, наимудрейший? Чем там все кончилось-то? Коня деревянного построил? Девицу напоил?

— И коня построил, и девицу напоил, и экскурсия по Трое получилась весьма интересной и познавательной, — ответил дворецкий. — Все честь по чести, не придраться. Ты мне лучше вот что скажи. Я же теперь постоянный клиент, так?

— Да, о наимудрейший повелитель!

— И, освободив тебя, наравне с графом имею право на исполнение трех желаний, правильно?

— Мудрость твоя да будет прославлена в веках, о догадливейший!

— Отлично. Тогда, во-первых…

— Позволь мне, никчемному рабу, прервать божественную музыку сладчайших речей твоих, о наиславнейший повелитель!

Сергей поморщился:

— Агдам, эта псевдовосточная витиеватость обязательна? Без нее нельзя как-нибудь обойтись?

— Не вопрос, Серега, — ответил джинн. — Без базара. Я тебе че втираю-то: одно у тебя желание осталось. Одно-единственное, в натуре.

— Это как? — замер дворецкий.

— А вот так. «Агдам, скажи ему!» — раз. Выполнено. «Агдам, прекрати ползать!» — два. Выполнено. Ты понял, нет?

Сергей молча смотрел в темные стекла Агдамовых очков, переваривая услышанное.

— Попал ты, братан. Конкретно попал, — усмехнулся джинн. — Знаешь, как у нас говорят? Без лоха жизнь плоха. Так-то.

— Ладно, черт с ним. Хочу… — дворецкий на мгновение замялся. — Хочу стать князем! Немедленно!

Джинн пожал плечами:

— Базара нет, Серега. Выполнено. В натуре, ты князь. Гильдия Невольных джиннов благодарит вас за пользование нашими услугами.

И, потеряв к новоиспеченному князю всякий интерес, джинн повернулся к Калиостро:

— О наимудрейший повелитель! Я готов исполнить три твоих желания! Любых! Хочешь «Вольво-940»?

Калиостро покачал головой:

— С этим — к Сен-Жермену. Хотя мне кажется, что он все-таки предпочел бы BMW.

— А хочешь, отгрохаем тебе в престижном районе дворец из мрамора и золота? С фонтанами и бассейнами, с зелеными лужайками и великолепными фазанами?

Калиостро презрительно скривился:

— Не до фазанов мне. С рябчиками разобраться бы…

— Может быть, ты хочешь, чтобы прекрасные гурии всю ночь услаждали твой взгляд… и не только взгляд?

Де Сад заинтересованно прислушался к разговору. А Мак-Боттл оторвался от блокнотика и, обдав графа перегаром, что-то прошептал ему на ухо. Калиостро ухмыльнулся:

— О чем вы? Гурий-блондинок не бывает в принципе, уж поверьте.

— Может, бессмертие? — предположил Агдам.

— Ага. И бесконечные патроны, — рассмеялся граф. — Нет. Все это я и сам могу обеспечить. Ты вот что… сгоняй-ка лучше в магазин да принеси нам ноль пять белого мартини, литр «Баллантайнз Файнест»… ну и что-нибудь запить. «Курвуазье» или «Реми Мартен», что подвернется. Сделаешь — и свободен. Договорились?

Джинн нахмурился:

— Прости неразумного, о благороднейший повелитель. Это одно желание или три?

— Одно, — ответил граф. — Но очень, очень большое.

— В первый раз вижу такого клиента, — невесело усмехнулся джинн и снял темные очки. — Обычно хотят денег. Или власти. В прошлый раз, когда я томился во фляжке из-под шнапса, освободил меня ефрейтор один. Или фельдфебель… В общем, неважно. Тот тоже сперва выпивку попросил, раз уж во фляге ее не оказалось. Потом захотел, чтобы на войне его не убили. А потом, говорит, хочу мирового господства. Нормальный клиент, не то что… Эх… Правда, не знаю, исполнилось у него или нет. Он же мне после договора в спину выстрелил, а по уставу Гильдии…

— Второе желание: избавь меня от своих мемуаров, — сухо сказал граф.

Джинн надел очки и с готовностью кивнул:

— Выполнено.

— Третье желание: исполни первое желание максимально быстро.

— Ваш заказ принят, — сообщил Агдам. — Гильдия Невольных джиннов благодарит вас за пользование нашими услугами.

И исчез. Вместо него, заманчиво звякнув, остались три бутылки с вермутом, виски и коньяком.

 

2.19. Последствия ладейного десанта

Калиостро удивленно поднял бровь: он уже очень давно не слышал таких жалобных ноток в голосе лейб-медика. Наверное, неделю. А может быть, даже две.

— Чего-чего? — переспросил он. — Дигидроэрготаминчику?

— Да, — Евгений кивнул головой и, охнув, схватился за висок. — Дигидроэрготаминчику. Если есть.

— Сейчас поищем, — граф отодвинул шахматную доску, энергично пощелкал пальцами и принялся рыться в ворохе возникших на столе лекарств. — Так… Суправиран… Тамоксифен… Контемнол… Хм. Вы знаете, дигидроэрготаминчик, похоже, кончился. Могу посоветовать метадоксильчик. Десять таблеток. Будете брать?

— Давайте.

— Четыре восемьсот в кассу.

— Четыре восемьсот? — огорчился лейб-медик. — Нет уж, я лучше холодной водички из крана выпью.

— Пейте, конечно, — согласился Калиостро. — О чем разговор, мне не жалко. Как раз свежую сегодня завезли. Две пятьсот за поллитра.

— Граф! — лейб-медик вскинул голову и, охнув, схватился за висок. — Постыдились бы! Две пятьсот за простую воду! Да «Столичная» и то дешевле стоит!

— Ну так и пили бы «Столичную», — невозмутимо парировал Калиостро и усмехнулся. — Ладно, ладно, не бледнейте вы так. Шучу я. Вон графин с водой стоит.

Лейб-медик печально посмотрел на него. Калиостро сделал вид, что снял очки и протирает их платочком. Лейб-медик вздохнул, добрел до графина и жадно припал к горлышку. Примерно через литр взгляд его обрел ясность, и, присмотревшись к Калиостро, Евгений ужаснулся:

— Граф! Что с вами? На вас лица нет!

Калиостро сложил платок и надел очки:

— А так?

— Так уже лучше, — неуверенно протянул лейб-медик. — И все-таки…

Он подошел к графу, с профессиональным цинизмом перешагнув через неподвижное тело де Сада, заглянул в зрачки, пощупал пульс, снял энцефалограмму и ахнул:

— Да вы же трезвый абсолютно! Что же вы, граф, разве так можно? Вы совсем себя не бережете!

Калиостро отвернулся и ничего не ответил. Лейб-медик, помолчав, присел рядом с ним.

— Как это случилось? — после минутной паузы тихо спросил он.

— Да как… — нехотя сказал граф. — С маркизом в «Ладейный десант» играли. Обычно-то как принято? Сделал ход — выпиваешь рюмку. А мы решили после каждой снятой фигуры противника выпивать. Ну и вот… сами видите. Маркиз лежит под столом, пьяный, бесчувственный и счастливый, а я…

— А «Ладейный десант» — это что за игра? — вкрадчивым тоном матерого психоаналитика поинтересовался лейб-медик. — Расскажите мне о ее правилах. Давайте поговорим об этом.

— Это шахматная игра, — ответил граф, глядя в пол. — Дважды в течение партии каждый из игроков имеет право за один ход водрузить на ладью любую из своих фигур и доставить ее на любое доступное ладье поле. После этого ладья снимается с доски, а фигура начинает действовать с ее клетки.

— И вы проиграли? — понимающе кивнул лейб-медик.

Калиостро посмотрел на мертвецки пьяного де Сада, на пустые бутылки из-под мартини, виски и коньяка — и промолчал.

— Не переживайте, граф, — успокоил его Евгений. — Даже у самых сильных людей иногда случается минута трезвости. Это нормально. Когда-нибудь это должно было произойти и с вами.

— Доводилось уже. Мне хватило, — буркнул Калиостро. Лейб-медик заинтересовался:

— Да? И когда, если не секрет?

— День точно не скажу, уж извините. Перед революцией где-то.

— Семнадцатого года? — лейб-медик озадаченно покачал головой. — Да уж… Сочувствую. За 76 лет…

— Перед Французской революцией, — раздраженно перебил его граф. — Восемьдесят девятого года. Тыща семьсот, естественно. Как маркиза выпустили из Шарантона — все, привет. Мы с ним неделю отмечали его освобождение. Точнее, он отмечал. Я всего пару бутылок какой-то разбавленной дряни и успел тогда перехватить. Его сиятельство все запасы опустошил, все гастрономы, универсамы, ларьки и алкомаркеты. Из-за чего, собственно, восстания и начались. Что там творилось, Евгений, это надо было видеть! Оптовики с ума сходили, розничные торговцы выбрасывались из окон своих коттеджей… одноэтажных… Грабежи, погромы, перевернутые кареты, пожары на каждом углу… Обезумевшая трезвая толпа не жалела ни стариков, ни бомжей, ни страховых агентов. В Версале по приказу короля закрыли все круглосуточные магазины. В Париже продавщицы из ночных киосков соблазняли солдат не то что за бутылку — за стакан дешевого пойла! Я там такого насмотрелся — врагу не пожелаешь… А маркиз все это время преспокойно пил за либерте-фратерните в Авиньоне…

— В «Авиньоне»? — уточнил Евгений.

— Нет, — отрезал граф. — В Авиньоне. «Авиньон» тогда еще не открылся. Он, кстати, и сейчас еще не открылся. Опомнитесь, девяносто третий год на дворе. Тыща девятьсот, естественно.

Лейб-медик не нашелся, что ответить.

Калиостро достал сигарету и закурил.

— Кстати, о маркизе, — задумчиво сказал он. — Надо бы его в чувство привести. Ему скоро позвонят.

— Откуда вы знаете? — удивился лейб-медик.

Калиостро хмыкнул:

— Ну я же все-таки телефонист. Причем пятого разряда, а не какого-нибудь там второго-третьего. А кроме того, некоторые называют меня графом Калиостро. Вы, кстати, тоже называете.

— Ой, правда, — спохватился Евгений. — Я и не подумал. Вот как бы еще его привести в это чувство… Может, лоботомию сделать, как вы считаете?

— Мысль правильная, — согласился Калиостро и взглядом погасил окурок. — Но, кажется, запоздалая.

— Вы думаете? — усомнился лейб-медик. — А я уверен, что эндогенная, аутохтомно развивающаяся психическая патология, сопровождающаяся схизисом всех психических функций…

— Перестаньте, — отмахнулся граф. — Без вашей пропедевтики тошно. Расскажите о ней моей бабушке. Или дедушке Фрейда.

— Дедушке Фрейду, — поправил его лейб-медик.

Калиостро снисходительно посмотрел на него:

— Какой он вам дедушка! Тоже мне, внучек нашелся… Фрейду всего-то около 50 лет было, когда… Нет, Евгений, нет. Именно дедушке Фрейда. Об этом не принято вспоминать, но Фрейд по сравнению со своим дедушкой… Впрочем, лучше не будем об этом, иначе нам бессознательные фрейдисты святотатства не простят. Знаю я их. Вернемся к его сиятельству.

— Да. Ему бы сейчас джина горяченького, — посетовал лейб-медик, озабоченно глядя на поникшие усы маркиза. — Кстати, а где Джин?

— Джин решил больше не обременять нас своим присутствием. Или не радовать — это уж кого как, — ответил Калиостро, задумчиво поглаживая этикетку на бутылке из-под «Ballantine’s Finest».

— Джин? Или джин? — не понял лейб-медик.

— И джин. И Джин. И даже джинн, — меланхолично отозвался Калиостро. — Все давно ушли.

«А все-таки она эндогенная!» — подумал Евгений, грустно глядя на графа.

«Кто бы спорил!» — мысленно вздохнул Калиостро.

Он оценивающе посмотрел на бесчувственного маркиза.

Встал. Простер руки. Закрыл глаза.

Набрал в грудь воздуха и страшным голосом закричал:

— МАРКИЗ ВАММАТ!!!

Задрожали стены…

Лейб-медик в ужасе зажал уши ладонями…

Стая перепуганных птиц снялась с деревьев и улетела в теплые страны…

В домах напротив со звонким грохотом лопнули окна…

— МАРКИЗ ВАММАТ!!! — снова закричал Калиостро, топнув ногой.

В окрестных кварталах отключилось электричество…

Во всем городе остановились троллейбусы. Сошли с рельсов трамваи. Окончательно застопорилось и без того полумертвое строительство метро…

— МАРКИЗ ВАММАТ!!! — в третий раз закричал Калиостро, топнув двумя ногами.

В Москве начался обстрел Дома Советов…

В Калифорнии прошел тайфун и в щепки разнес декорации, построенные голливудской студией для съемок фильма-катастрофы о тайфуне…

В пригороде Хайфы незамужняя Дина родила пятилетнего мальчика. Мальчик сверкал золотым зубом и страницами цитировал Пастернака. Слушая малыша, светила педиатрии обескураженно переглядывались и качали седыми головами, а проходивший мимо рыжебородый раввин в гетманской одежде порадовался: «Ой вэй, девочка, таки да, это знак!» — и предложил незамужней Дине отметить это дело. Незамужняя Дина отказалась, и, как выяснилось впоследствии, правильно сделала, потому что, например, поэт Вешлес, отведав того пойла, стал непривычно скромен и сдержан, и позже, в час пик, его даже видели редактором…

«Маркиз ваммат!!!» — хотел еще раз крикнуть Калиостро, но вовремя сообразил, что топнуть уже тремя ногами не сумеет. Он с отчаянием посмотрел на де Сада — де Сад спал сном младенца, пьяно похрапывая.

Из кинозала выглянул Сергей.

— Кто-то шумел, или мне послышалось? — деловито жуя крекеры, осведомился он. «Ты покойник, мать твою! Я надеру тебе задницу, мать твою!» — восторженно растягивая слова, гнусавил кто-то за его спиной.

— Что? — громко, как глухой, закричал лейб-медик. — Говорите громче!

— Перезвоните, вас не слышно, — дал Сергею профессиональный совет граф Калиостро и незаметно щелкнул пальцами. Лейб-медик удивленно потрогал ухо рукой и уже обычным голосом спросил:

— Что вы сказали?

«Тебе не следовало возвращаться в Лос-Анджелес!» — с чувством ответил ему гнусавый голос.

— Кто-то кричал, или мне показалось? — повторил Сергей.

— Вам показалось, — ответил Евгений. — Просто у его сиятельства голосовые связки развязались. Обычная история.

«Срань господня!» — ужаснулся гнусавый богохульник.

— Ясно, — кивнул Сергей. — Печенюшек хотите?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, побрезгую, — вежливо ответил лейб-медик.

«Ты поплатишься за это!» — пригрозил гнусавый.

Сергей пожал плечами и вернулся в кинозал, закрыв за собой массивную дверь.

— Эй, подождите! Сергей! Ну елы-палы… Дворецкий! — что есть силы заорал лейб-медик.

Сергей вышел и, скрестив руки на груди, мрачно посмотрел на Евгения.

«Я знала, что ты вернешься! Я знала! О, мой дорогой, я так ждала тебя!» — мощные колонки щедро наполняли кинозал гнусавыми киловаттами бесхитростного счастья.

Сергей, не сводя тяжелого взгляда с лейб-медика, нашарил за дверью какую-то кнопку. Счастье кончилось.

— Дворецкий, принесите-ка мне ватные спиртовые шарики, — распорядился Евгений, озабоченно глядя на маркиза. — Они в моем кейсе, где-то за креслом.

Сергей не шелохнулся. Лейб-медик нервно обернулся:

— Что вы стоите, как фаллос сатира? Я что, забыл сказать «пожалуйста»?

Сергей покачал головой.

— Я. Вам. Не. Дворецкий, — сдержанно процедил он.

— А кто? Папа римский? Давайте быстрее, мы его теряем!

— Это вы про де Сада? То невеликая потеря, теряют больше иногда, — пожал плечами Сергей. — Вы забыли сказать не «пожалуйста», а «пожалуйста, ваша светлость!» Сегодня без пяти пять меня сделали князем. Князем Серджио Светловским.

— Кто это с вами такое сделал? Делириум тременс? — неприязненно поинтересовался лейб-медик.

— Джинн, — просто ответил Сергей.

— Кто? — лейб-медик расхохотался. — Этот заезжий бумагомаратель? Поздравляю, ваша светлость! Ничего, что я к вам спиной сижу?

— В чем-то Сергей прав, — негромко заметил Калиостро. — Пока вы спали, джинн из Гильдии Невольных джиннов в награду за освобождение выполнил желание дворецкого стать князем.

— Да? Ну вот, — расстроился Евгений. — Как всегда, проспал самое интересное… Ну ладно. Ваша светлость, простите, что обременяю вас своей нижайшей просьбой, но не будете ли вы столь любезны — если вас не затруднит, разумеется, — принести мои ватные шарики? Да поскорее.

Сергей несколько секунд размышлял, потом вышел и вернулся с чемоданчиком лейб-медика.

— Премного вам благодарен, ваша светлость, — кивнул Евгений. — Это огромная честь для меня — принять кейс из ваших рук.

Порывшись в чемоданчике, он достал стеклянку с ватными шариками.

Открыл.

Понюхал.

Грустно вздохнул:

— Для себя берег… На Новый год елочку хотел украсить…

И провел смоченной в спирте ваткой по усам маркиза.

 

2.20. История с вареньем

Крик Сергея перешел в визг:

— Я большинством голосов против! Вы думаете, я вам что, слуга? Я никакой вам больше не слуга! Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо!

Голос его сорвался, и он закашлялся. Наступила гробовая, прямо-таки мертвая тишина. Маркиз отставил рюмку и медленно поднялся.

— М-да, — сказал он. — М-да. Неродной вы человек… князь. Чужды духу гуманизма и просвещения. Что же это вы, а? Оплошали, братец. А ну как я востру бритву извлеку, тогда что?

Позеленевший Сергей попятился, не сводя испуганного взгляда с кровожадной ухмылки приближающегося де Сада. Маркиз опустил руку в карман халата. Щелк! — длинное лезвие со ржавыми пятнами засохшей крови угрожающе нацелилось на Сергея.

Послышался звон роняемых тарелок и рюмок: лейб-медик лихорадочно готовил перевязочные материалы и перекись водорода.

Калиостро спокойно пил, созерцая происходящее.

Князь Серджио, жалобно поскуливая, забился в угол. Гнусно улыбаясь, Сад послал ему воздушный поцелуй и, нащупав на столе бутылку «Белого орла», отпил из горлышка.

— Ах, если бы не воспитанье, не древний род… К вашему счастью, господин князь, мы с вами части одной силы. А жаль, — процедил он и, покачиваясь, направился к окну.

— Куда вы, Донасьен? — без особого интереса спросил Калиостро.

— На карниз, — без особого энтузиазма ответил де Сад. Взобрался на подоконник и, неловко пошатнувшись, спрыгнул вниз.

— Он не свалится? — поинтересовался лейб-медик.

— Не свалится, — огорчил его Калиостро. — Слишком пьян.

Лейб-медик вздохнул и убрал чемоданчик.

Сергей наконец выкарабкался из угла и отряхнулся. Граф укоризненно посмотрел на него:

— Ну что же вы, ваша светлость? Зачем отказали хорошему человеку? Маркизу и так все отказывают, вон извелся уже, смотреть больно…

— А вы, ваше сиятельство, — Сергей поднял бровь, — неужели стерпели бы? Если бы вам кто-нибудь такое сказал: «Граф, сбегайте-ка еще за одной»? Как бы вы поступили?

— Я-то? — Калиостро погрузился в размышления. Сергей терпеливо ждал, поглядывая на лейб-медика, допивающего остатки водки.

— Я бы наглецу голову отрубил без раздумий, — наконец ответил граф. — Или хотя бы телефон отключил. Но меня, кстати, никогда не приходилось упрашивать сбегать еще за одной! Я и сам всегда с радостью, только вот…

— Ну да, — кивнул князь. — Чуть что, так у вас сразу денег нет.

— Я простой телефонный монтер, — философски пожал плечами граф Калиостро. — Обычного пятого разряда.

— Да будь я и негром преклонных годов, и то без унынья и лени Джузеппе я бил бы лишь только за то, что вечно он ходит без денег, — донеслось с карниза.

Калиостро поморщился. Подошел к окну и аккуратно закрыл ставни на шпингалет.

— Вы, Сергей, тоже хороши, если разобраться. Такое событие! Из грязи в князи! А вы решили отделаться несчастной поллитровкой «Белого орла». Я граф или неправ?

— Это ваша с маркизом седьмая бутылка за сегодня, — деликатно напомнил Сергей. — Я опасался, как бы вы не опьянели.

Граф картинно всплеснул руками:

— Вы нам еще банку с джинном засчитайте, ваша заботливая светлость! Честное слово, дворецким вы мне нравились больше!

Сергей гневно вскинул голову.

— Я ухожу от вас, граф! — тоном героини женского романа отчеканил он.

— Что? — Калиостро осекся. Бросил быстрый взгляд на пустые бутылки, нервно сглотнул и пробормотал: — Тяжелая это мысль. Как же… так сразу-то… а проставиться?

Сергей кивнул на лейб-медика, высасывающего последние капли «Белого орла»:

— Я уже, как вы выражаетесь, проставился. Терпеть не могу эти ваши советские традиции…

— А рябчики? — обеспокоился лейб-медик.

— Ужин в холодильнике! — отрезал Сергей тоном героини другого женского романа.

Но граф Калиостро уже овладел собой. (Со стороны, наверное, это выглядело презабавно.) То бишь взял себя в руки. (Ненамного лучше.) В общем, успокоился.

— Кстати, о советских традициях, — невинно заметил он. — Я ведь вам обходной лист не подпишу.

— Почему?

— Ну как же. Советские традиции, сами понимаете. Материальная ответственность и все такое.

Князь хотел демонстративно вывернуть карманы, но карманов на ливрее дворецкого не было.

— И что теперь? — обреченно спросил он.

— Да не переживайте, пустые формальности. Вот это ведь ваша подпись? Крестик вот этот неуклюжий?

— Моя… мой.

— Ну вот. Водка «Посольская», ноль пять, одна штука. Варенье клубничное, три литра, одна штука. Где?

— «Посольскую» вы же сами и выпили вчера, забыли? Когда маркиз анекдот еще рассказывал про двух мотоциклистов.

— Не припомню.

— Ну господин Евгений еще ее допивал сегодня, помните? Когда пришел с градусником.

— Нет, Сергей. Не помню. Наверное, это случилось еще до того, как мне отшибло память.

Князь Серджио в отчаянии посмотрел на лейб-медика. Тот покивал головой:

— Было, граф, было. Вычеркивайте «Посольскую».

— Хорошо. А варенье?

Сергей замолчал. «Mea culpa», — второй раз за день подумалось ему.

— Граф, что значит «mea culpa»? — тихо спросил он.

— «Я кругом виноват, я неудачник, моя невеста предпочитает стройных мулатов, а меня сторонятся даже голодные шакалы, скрепки в моем степлере кончились полгода назад, пора заплатить налоги и на оставшиеся деньги утопиться в мутных водах Амударьи», — перевел Калиостро.

Князь совсем погрустнел.

— Так что у нас с вареньем? — напомнил Калиостро.

Сергей достал из-за пазухи пустую трехлитровую банку. На дне ее одиноко и безысходно гремела ложечка.

— Вот, — сказал Сергей. — Варенье, похоже, кто-то съел.

— Так, — лицо графа вмиг стало очень серьезным. — Приехали.

Он открыл окно и выглянул наружу:

— Маркиз, одевайтесь. У нас ЧП.

 

2.21. История с вареньем (продолжение)

— Что, кто-то слопал ваши залежи варенья? — пошутил де Сад, забравшись в залу и подпоясав халат.

Калиостро резко обернулся к нему:

— Откуда вы знаете?

— Я просто пошутил, — опешил маркиз. — Граф, подождите, вы что, серьезно?

— Более чем, — Калиостро сверлил маркиза яростным взглядом. — Я отдал за это варенье почти две тысячи рублей. Понятия не имею, зачем я это сделал, но факт есть факт. А две тысячи рублей — это бутылка водки. Так что я очень серьезен, Франсуа. Очень.

— Ну, Джузеппе, я, конечно, сочувствую, но… Да не смотрите вы на меня так! Я даже не знаю, где оно лежало, это ваше варенье!

— Вы пришли сюда без пяти пять. Сейчас без пяти пять. Значит, варенье было съедено примерно без пяти пять. Простите, Альфонс, но я должен задать вам этот вопрос. Где вы были сегодня без пяти пять?

Маркиз облегченно рассмеялся:

— С вами, Джузеппе! Я был с вами, мы курили на балконе, а внизу шли две лесбиянки! Вы еще меня уговаривали не прыгать!

— Что верно, то правда, — согласился Калиостро. — А кто может подтвердить ваши слова?

— Вы! — убежденно ответил де Сад.

Калиостро подумал и снова согласился. Потом принялся высчитывать на пальцах:

— Я тоже стоял с вами на балконе и варенья не ел. Значит, это не вы и не я. Значит…

Они оба повернулись к лейб-медику.

— Что вы, что вы! — запротестовал Евгений. — Я вообще сладкого не ем! У меня сахарный диабет и вегетососудистая дистония по гипотоническому типу!

— Справка от врача есть? — быстро спросил Калиостро.

— Есть, — лейб-медик заполнил бланк и протянул его графу. — Вот.

Калиостро внимательно прочитал справку и снова задумался.

— То, что Евгений не ест сладкого, еще ничего не доказывает, — заметил де Сад. — Ведь он мог его… э-э-э… отдать кому-нибудь?

— Варенье было именно съедено, — хмуро ответил Калиостро. — Вон она, пустая банка, у дворецкого… у князя. Нет, съедено оно было, это чертово варенье. Слопано. Сожрано. Тяжелая это мысль. Две тысячи рублей, целая бутылка водки…

— Мак-Боттл? Джинн? Сен-Жермен? — предположил маркиз.

— Мак-Боттл принес бриллиантовое кольцо, чтобы тайком съесть три литра варенья? Не верю. Не его стиль. Джинн? Тот бы просто побоялся, у него с пустыми емкостями долгие и сложные отношения… Неужели Сен-Жермен…

— А может, мужичонка не из здешних?

— Не смешите, Донасьен. Он бы как раз пустую тару не оставил. Сен-Жермен… Неужели все-таки Сен-Жермен? Он так подозрительно внезапно уехал в Израиль…

— А может быть, наша новоиспеченная светлость? — спросил де Сад, нащупывая в кармане бритву.

Калиостро повернулся к Сергею и посмотрел тому в глаза. Сергей занервничал:

— Граф, ну зачем мне ваше варенье? Моя покойная бабушка…

— Где вы были без пяти пять?

— Фаршированные эльзасские рябчики, — плотоядно промурлыкал маркиз.

Сергей промолчал.

— Кто-нибудь видел, что вы не трогали варенье? — продолжал Калиостро.

Сергей промолчал.

— Почему пустая банка оказалась у вас за пазухой?

Сергей промолчал.

Калиостро изучающе смотрел на него.

— План простой, как три копейки, — покачал головой де Сад. — Съесть варенье, принести баночку со старым знакомым джинном — наверняка они сговорились! — потом сделаться князем, выйти из дома якобы по своим княжеским делам, на ближайшей помойке выбросить пустую банку — и все! И никаких следов! И ни одной улики!

— Это простой план? — ехидно поинтересовался Сергей. — Боюсь даже представить, каков же тогда сложный.

— А вы думаете, никто не в курсе, какие дела вы там крутили со своим Агдамом в Древней Греции?

— Да, логика всегда была вашим сильным местом, господин де Сад! — рассмеялся Сергей.

— У вас губы вареньем измазаны, — негромко сказал Калиостро.

Сергей хотел было утереться, но отдернул руку:

— Дешевая провокация!

Граф молча указал ему на зеркало.

Князь подошел к зеркалу. Постоял. Потом вытер губы и, не оборачиваясь, тихо спросил:

— Две тысячи?

— Водкой, — ответил граф.

Сергей достал из дорожной сумки еще одну бутылку «Белого орла» и протянул ее Калиостро.

— На стол, — сказал граф.

Князь поставил бутылку на стол.

— Год, — сказал Калиостро, — жить в избушке на границе Казахстана, Нидерландов и штата Северная Каролина…

— Южная, — поправил Сергей.

— Северная, — повторил граф. — Так надежнее. И каждый вечер читать свою поэму про остров Ладошку. Вслух. Целиком.

— Джузеппе, вы очень жестокий человек, — тихо сказал маркиз де Сад.

— Телефонный монтер должен быть жестоким, — ответил Калиостро. — Иначе абоненты на шею сядут.

— Но, может, как-нибудь убавить трагизм ситуации? — упрямился де Сад. — Ведь так весело все начиналось…

— Да я уже думал об этом! Но как убавить, как?! — воскликнул Калиостро. — Сделать вид, что это варенье — мой подарок Сергею на его вокняжение? Так ведь тогда придется бутылку «Белого орла» ему вернуть. Вы готовы на это пойти?

— Хорошо-хорошо! — маркиз примиряюще поднял ладони. — Каждому графу — свой графин. Пусть себе едет читать поэму, я не против!

Калиостро кивнул.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! — подытожил он.

— А если я не подчинюсь? — с вызовом спросил князь Серджио. — Если я не поеду в избушку и не буду каждый вечер читать поэму?

Граф пожал плечами:

— Как хотите, дело ваше. Не стану же я вас конвоировать в эту глухомань.

Князь озадаченно почесал в затылке. Помялся на пороге. Спросил:

— Ну так я пошел?

Калиостро снова кивнул.

— Я поеду в Пуэрто-Рико, — предупредил князь.

Калиостро еще раз кивнул.

— И буду по вечерам читать Стивена Кинга! — пригрозил князь.

Калиостро кивнул в четвертый раз.

— А по субботам смотреть «Молчание ягнят»! — настаивал Серджио.

— Да хоть всего Индиану Джонса, — нетерпеливо отмахнулся Калиостро. — Или вон «Назад в будущее». На здоровье.

— Все три части? — растерялся Серджио. — Вы знаете, граф, я лучше вот что. Если вы не против. В первую субботу посмотрю «Рэмбо» и «Первая кровь». Или и то и другое сразу… Во вторую что-нибудь из классики, с Сильвией Кристель, а уж потом…

Калиостро вздохнул и щелкнул пальцами. Дверь за князем закрылась на засов.

— Ну вот, — маркиз де Сад воодушевленно потер руки, — теперь наконец-то можно и выпить!

И взял со стола бутылку «Белого орла».

— Погодите-ка, — остановил его граф. Де Сад недоуменно посмотрел на него.

— Это вас, — сказал Калиостро.

— Что «вас»? — удивился маркиз.

Зазвонил телефон. Де Сад покосился на графа и поднял трубку:

— Алёу?..

— Харе Кришна! Это маркиз? — спросил в трубке до боли знакомый голос.

— Да! Да! — возбужденно воскликнул де Сад. — Харе Кришна! Это маркиз!

— Харе Кришна. Это маркиз, — представился голос.

— Вы где, маркиз? Вас плохо слышно! — кричал де Сад, прижимая трубку к уху.

— Я там, где ребята толковые, — пропел маркиз, — я там, где плакаты «Вперед!». Где песни рабочие, новые страна трудовая поет…

Де Сад зажал трубку ладонью и встревоженно посмотрел на графа и лейб-медика:

— Господа, в «Голосе» творится что-то несусветное. Маркиз говорит, что редакция захвачена пьяными чекистами, журналисты под арестом, фотографа пытали, а ему самому светит тюрьма!

— И что вы предлагаете? — холодно спросил Калиостро.

— Надо что-то делать, граф! Ну что вы стоите?! Надо что-то думать, ведь они убьют его![1]

Граф фыркнул:

— Маркизом больше, маркизом меньше… Лично я под чекистские пули не полезу. Лучше жить в незнании, чем умереть в неведении.

Де Сад в отчаянии махнул рукой и закричал в телефон:

— Держитесь, маркиз! Не бросайте трубку, я сейчас приеду!.. Нет, один… Нет!.. Он не хочет… Я уговаривал!.. Нет… Маркиз, ну им же невозможно манипулировать!.. Да! Да! Нет!.. Сейчас…

Он снова посмотрел на графа:

— Граф, там из трех телефонов работает только один.

Калиостро вскочил:

— Адрес?

— Сони Кривой, 39.

— Скажите, что сейчас приедем.

— Алёу! — закричал де Сад. — Маркиз, вы меня слышите? Мы скоро будем!.. Да! Да! Да! Да! Еще! Вот так! О да, еще!!!

— Маркиз, не увлекайтесь, — пожурил его граф.

Де Сад покраснел и положил трубку.

Лейб-медик поднялся с кресла.

— Эх… С утра выпил — весь день насмарку, — пожаловался он, пряча бутылку водки в свой кейс. — Я с вами, господа.

…Уже на выходе Бомонд столкнулся с мужичонкой не из здешних. Тот, стараясь не испачкать рукава нового вельветового пиджака, упаковывал в большую сумку графскую банку из-под варенья.

— О! — обрадовался мужичонка. — Молодые люди, бутылочки есть?

Калиостро ничего не ответил. Он смотрел на начищенные до блеска туфли мужичонки.

Лейб-медик вынес мужичонке не из здешних пустые бутылки.

— Благодарю, — учтиво поклонился тот и, упаковав стеклотару, достал пачку «Монте-Карло»:

— Угощайтесь, молодые люди?

Молодые люди вежливо отказались.

 

2.22. Плюс-минус маркиз

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

— От такое от попадалово, дети мои, — Каин Адамович ласково улыбнулся. — Не бывать у людей третьему полу, не бывать у редакции двум «крышам». Ступайте, ребятишки. На первый раз прощаю.

Коротко стриженые широкоплечие ребятишки нерешительно топтались на пороге, вытирая вспотевшие ладони о спортивные штаны.

— Слышь, командир, — жалобно попросил один из них. — Волыну-то отдай, а?

Каин Адамович сочувственно покачал головой:

— Не могу, родной. А ну как пальнет в кого? Доставай вас потом из-под земли… Оно мне надо? Иди давай. И больше не греши.

Он подтолкнул растерянных спортсменов в обтянутые кожаными куртками спины и аккуратно закрыл за ними дверь. Потом взвесил на ладони конфискованный пистолет, хмыкнул и поднялся в кабинет редактора.

Четвертинкин в испачканном штукатуркой черном мундире, притулившись к выщербленному краю ванны, грыз подсохшую булочку и вдумчиво заполнял какие-то бланки. Расположившийся за его столом граф Калиостро методично набирал один и тот же номер, упрямо пытаясь дозвониться до телефонной станции.

— Я смотрю, починили уже? — весело поинтересовался Каин Адамович.

— Угу, — не поднимая глаз, одновременно буркнули Четвертинкин и Калиостро.

Чекист подошел к окну и зажмурился от осеннего солнца.

За окном царил сентябрь.

С кленов осыпались желтые листья.

Первоклассники возвращались из продленки, беспечно пиная пакеты со сменной обувью.

Второкурсники на лавочке в сквере пили «Челябинское темное» и обсуждали какие-то схемы, второпях начерченные в толстых тетрадках. (Один, впрочем, не будь дураком, медленно вычерчивал что-то пальцем на юбочке своей второкурсницы.)

Третьеразрядники легко и непринужденно бежали строем по тропинке, мелькая среди деревьев мускулистыми ляжками и красно-белыми шортами.

Четвероногие друзья сосредоточенно метили территорию и радостно облаивали четвероногих врагов.

Пятисотенная бумажка незаметно перекочевала из рук смущенного водителя «пятерки» в мясистую пятерню сержанта-гаишника.

Шестиэтажное здание студенческого общежития манило открытыми настежь окнами влажные взгляды неприметных вуайеристов.

Семимильными шагами приближалась конституционная реформа. Лично Каину Адамовичу это грозило превращением из майора министерства безопасности в майора Федеральной службы контрразведки. Но сам Каин Адамович об этом не знал, а спросить у графа Калиостро не додумался.

Мужичонка не из здешних битый час бродил вокруг лавочки второкурсников, делая вид, что случайно проходил мимо.

Давешние бандиты раздраженно хлопнули дверцами и отчалили на черном «Форде Скорпио» 1991 г. в., кузов «седан», пробег 9 тыс. км, бензиновый инжекторный двигатель 2 л., мощность 120 л. с., ГУР, ручная КП, полный э/пакет, литые диски, тонировка, сигнализация, магнитола, цена договорная.

Каин Адамович проводил «Форд» задумчивым взглядом и отвернулся от окна.

— Виктор Витальевич, — окликнул он. — Вы там гонорары начисляете, что ли?

— Ну да, — Четвертинкин затравленно посмотрел на него. — Конец месяца ведь. Номер выйдет как раз в начале октября, и мне нужно…

— Да ладно вам оправдываться, — поморщился чекист. — Я же просто поинтересовался. Вы мне лучше вот что скажите. Я тут краем глаза заметил, что у вас в ведомости два де Сада. С чего бы это вдруг?

— Так их же, это… как бы двое теперь? — растерялся Четвертинкин. — В смысле, один и тот же, но двое. Я и подумал…

— Что нужно платить им двойной гонорар, — понимающе кивнул майор. — А о том, что бюджет не резиновый, вы, конечно, подумать забыли.

Четвертинкин молчал. Лицо его пошло красными пятнами.

— Значит, так, — Каин Адамович покосился на Калиостро. Тот вдохновенно крутил диск телефона, не обращая ни на что внимания.

— Значит, так, — повторил Каин Адамович. — Отставить двойные начисления. Вы же теперь не советская газета, товарищ редактор. Вы — газета демократически настроенной части общества. А деньги демократии добывались потом и кровью, и транжирить их — идеологически некорректно, вы меня понимаете? В городе и так хаос и двоевластие. Если еще журналисты двоиться начнут, это будет вообще полный термидор… Поэтому давайте-ка вот что. Начислим каждому из де Садов по половине гонорара. По справедливости, так сказать. А там, глядишь, кого-нибудь из них и вовсе вычеркнем. А то и обоих сразу. Если повезет.

Четвертинкин, глядя на чекиста снизу вверх, мелко закивал.

Калиостро, в очередной раз услышав короткие гудки, невозмутимо нажал на рычаг и снова принялся набирать номер автозала АТС-36…

 

* * *

Лейб-медик отложил шприц.

— Рука бойцов колоть устала, — пожаловался он, разминая затекшее запястье.

Митюшин с трудом поднял голову от пишущей машинки и медленно сфокусировал взгляд на лейб-медике. Потом — на лежащих вповалку бойцах генерала Архарова.

— А-а-а… — промычал он. — А мне вот это… очки разбили. Ногой — хрясь! — и все… вдребезги. Изуверы.

Он покачнулся на стуле и, щедро плеснув в стакан водки, подвинул его Евгению:

— На, доктор. Выпей — легче станет. Поверь.

Лейб-медик, не шевельнувшись, с сомнением разглядывал замызганный стакан.

— Не боись, он чистый, — подбодрил его Валерий Петрович. — На той неделе помыли.

Евгений наклонился к стакану и брезгливо понюхал водку.

Не Smirnoff.

— Чего нюхаешь, пей давай! — обиделся Митюшин. — Небось студентом в общаге разведенному спирту рад был, а тут нос морщишь!

— Не был я студентом в общаге, — холодно сказал Евгений. — Я потомственный лейб-медик их величества Королевы Бомонда. И разведенному спирту никогда не радовался. Всю сознательную жизнь пил его с отвращением… И не хамите мне тут. А то дрогнет рука молодого хирурга — и уж точно эндоскопией не отделаетесь.

Митюшин что-то неразборчиво буркнул и уронил голову на пишущую машинку.

— Сгорел в верхних слоях алкоголя, — прокомментировал подошедший Мигайлов, сочувственно оглядев коллегу. Взял со стола стакан с водкой и невозмутимо выпил.

— Зря отказался, — вытерев губы, сообщил он Евгению. — Вкусно!

— Халявщик ты, Ленька, — донеслось из-под стола.

Лейб-медик отреагировал мгновенно: схватил шприц и сдернул колпачок с тонкой длинной иглы.

Из-под стола ногами вперед выкарабкивался Слава Шишкоедофф. Лейб-медик встал поудобнее и тщательно прицелился…

— С какой стати, это же Славка, — остановил Евгения ответсек. — Фотограф наш.

Лейб-медик помедлил секунду, но все-таки преодолел свои инстинкты и соблазны.

Кряхтя и держась за край стола, Шишкоедофф поднялся на ноги и зорким взглядом профессионального фотографа окинул стол. Интересных ракурсов на столе не обнаружилось, и Слава горестно вздохнул.

— Тебя товарищ за такие слова чуть шприцем не заколол, — с упреком сказал ему Мигайлов. — Я не халявщик! С какой стати? Я партнер![2]

— Партнеры так не поступают, — огрызнулся Слава. — Партнеры делятся!

— А я не твой партнер, — парировал Мигайлов и кивнул на спящего Митюшина, — а вон его. Он свои полтора килограмма статей в месяц уже написал, а где твои два килограмма фотографий? Смотри, останешься без премии за сентябрь.

— А сколько у меня карточек сдано? — обеспокоился Шишкоедофф.

— Кило восемьсот.

Глаза фотографа заблестели от слез:

— Леня, ну я завтра сдам остальные. У меня как раз две пленки непроявленных лежат. Проявитель кончился, заправиться не мешало бы… Леня! Ну будь моим партнером, не обижай!

— Ладно, — смилостивился Мигайлов и достал из ящика стола припрятанную бутылку водки. — Коллектив работоспособный.

— Ленька! — восхищенно ахнул Слава. — Друг! Партнер!!!

— Будет тебе, — прервал его польщенный Мигайлов. — Тащи давай тару.

— У меня в раболатории все, — расстроился Шишкоедофф. — Я сбегаю, ага? Не выпивайте всю! Я быстро! Пять минут! Мухой, туда и обратно!

И с резвостью, которой позавидовал бы трезвый дворецкий, пьяный фотограф выскочил из кабинета.

— Вот так и работаем, — пожаловался лейб-медику Мигайлов. — Все через одно место. То фотокарточек нет, то новостей, то кроссвордов, то стаканов. Бардак.

— В России живем, — дипломатично заметил Евгений на хорошем русском языке.

— Вот-вот, — поддакнул ответсек на ломаном английском и, вздохнув, открыл бутылку.

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел хмурый де Сад. Левая щека его была красна, а плетка нервно подрагивала в руке. Маркиз с отвращением размазал по стене омерзительного слизняка, вытер руку о белоснежный надушенный платок и сел за стол. Под удивленным взглядом ответсека де Сад молча налил себе стакан водки и выпил.

«Дежавю, — понял вдруг Леонид Антуанович. — Форменное дежавю. Сейчас я спрошу у него: „Секретарша?“ — а он кивнет и нальет себе еще стакан… Но с какой стати? Ведь это же предпоследняя бутылка! И Славке еще надо оставить!»

Мигайлов тихо запаниковал и открыл рот…

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел хмурый де Сад. Правая щека его была красна, а плетка нервно подрагивала в руке. Маркиз осмотрел стену в поисках омерзительного слизняка, таковых не обнаружил, сунул приготовленный белоснежный надушенный платок в карман и сел за стол. Под испуганным взглядом ответсека де Сад молча налил себе стакан водки и выпил.

Мигайлов обреченно смотрел, как плещутся в бутылке остатки «Столичной».

— Секретарша? — убитым голосом спросил он.

Маркизы де Сады дружно кивнули, разлили по стаканам остатки водки и, не чокаясь, выпили.

— А чего так? — спросил Мигайлов, грустно глядя, как один из де Садов аккуратно ставит опустевшую бутылку у ножки стола. — С какой стати?

— Дура потому что, — злобно ответил де Сад, и его серые глаза потемнели от гнева. — Комплиментов не понимает. Я ей сказал, что, будь она девочкой по вызову, я снял бы ее на целый час. А она…

Он потер красную щеку.

— А я хотел ее успокоить, приятное даме сделать… Сказал, что я пошутил. Что на самом деле не на час, а на полтора-два, — добавил другой де Сад. — А она…

И тоже потер красную щеку.

— Коллектив работоспособный, — утешил его Мигайлов. — Съешь еще этих мягких французских булок да выпей чаю.

Де Сады удивленно воззрились на него.

— Э, да куда вам понять, — махнул рукой ответственный секретарь. — Вы, молодежь, и папку Windows-то не сразу найдете.

Отомстив таким незамысловатым образом маркизам за предпоследнюю бутылку, Мигайлов поднялся и с видом непризнанного гения вышел за дверь грустить в одиночестве.

Маркизы переглянулись и пожали плечами.

— Ну что, сыгранем по маленькой? — спросил один из них.

Второй вместо ответа извлек из-за пазухи шахматную доску и с грохотом вывалил на стол фигуры. Зажав в руках белую и черную пешки, спрятал кулаки за спину:

— В какой руке?

— Черная или белая? — поинтересовался второй де Сад.

— Черная.

— В левой.

— Угадали. Играете черными.

Через минуту де Сады погрузились в ожесточенные размышления, буравя взглядами четыре стройных ряда пешек и фигур. Лейб-медик вполголоса заметил, что похожая сцена уже была у Ильфа и Петрова, но на его слова маркизы не обратили никакого внимания.

— М-да, — наконец произнес один из них. — Диспозиция, я вам скажу… Маркиз, через шестнадцать ходов я поставлю вам мат.

— Не поставите, — усмехнулся второй де Сад. — Я рокируюсь на десятом ходу.

— Да? Это меняет дело. Ладно, посмотрим, — и де Сад-1 сделал первый ход.

 

2.23. O, du lieber Augustin

Лейб-медик оставил вяло ворочающихся опричников умирать от мук похмелья и подсел к маркизам, с любопытством наблюдая за партией.

Де Сады, словно зеркальные отражения друг друга, делали совершенно одинаковые ходы, хотя даже Евгению было ясно, что ничем хорошим это не кончится. Потеряв на восьмом ходу ферзей, маркизы синхронно вытащили по пачке сигарет «Магна» и закурили со второго раза: в первый раз у обоих сломалось по спичке.

На десятом ходу де Сад-1 провел рокировку. Де Сад-2 незамедлительно последовал его примеру. Партия явно близилась к ничьей.

— Диспозиция, я вам скажу… — хором сказали маркизы и крепко задумались.

Лейб-медик, заскучав, вернулся к опричникам — проверить пульс. Маркизы кряхтели и ерзали, с головой погрузившись в тонкости нудной позиционной борьбы…

Чекист подкрался незаметно.

— Дебютируем? — промурлыкал он.

Маркизы подпрыгнули от неожиданности.

— Страна на пороге гражданской войны, — с упреком сказал Каин Адамович, — государству вот-вот снова понадобятся армии пешек, а у вас тут полные рукава козырных ферзей и ноль гражданской совести!

Он наклонился и ловким движением завернул де Саду рукав. Белый деревянный ферзь с грохотом покатился по полу.

— Это не мое! — быстро сказал маркиз, подняв на майора честные зеленые глаза. — Мне это подбросили!

Нервы чекиста не выдержали.

— Подбросили, говоришь? — зашипел он, схватив де Сада за воротник. — А имена масонских прихвостней из исполкома тебе для статьи тоже подбросили, а? Я сейчас тебя самого подброшу до Большого дома! Посидишь недельку на безалкогольном пиве — будешь у меня как шелковый! И про «Большую надежду» расскажешь, и про адреса-пароли-явки, и про друга своего, и про его голубя — все выложишь!

Маркиз, поморщившись, высвободился из железной хватки ЧК.

— Господин офицер, — сказал он. — Благоволите объяснить, о чем вы. Ваше нестабильное психоэмоциональное состояние вкупе с неконтролируемым…

— Усилением моторных реакций, а также навязчивым упоминанием больших предметов, — подхватил второй де Сад.

Де Сад-1 кивнул:

— И явно негативным отношением к людям, страдающим…

— Наслаждающимся, — поправил его де Сад-2.

— Да. Наслаждающимся алкогольной зависимостью… Наталкивает на неутешительные выводы о том, что…

— Может, ты и в Вильнюс не ездил? И Вытирайтиса не знаешь? — перебил его чекист.

— Не знаю я никакого Полотенциса Вытирайтиса, бессменного руководителя прибалтийской масонской ложи с 1959 года, — подтвердил де Сад-1. — И потрудитесь говорить мне «вы». Не говоря уж о подобающей случаю куртуазности, даже с позиций формальной…

— Вот-вот, — поддакнул де Сад-2. — Даже с позиций формальной логики вам не пристало мне тыкать, поскольку, хоть я и один, нас здесь двое. Два абсолютно идентичных маркиза.

— Хорошо, — неожиданно согласился Каин Адамович. — Вы, два идентичных маркиза, — скажите мне, кто из вас журналист «Голоса», а кто пришел вместе с телефонным мастером?

— Я, — хором ответили маркизы. Посмотрели друг на друга и добавили: — И я.

Майор помолчал, изучая де Садов.

— Милый Августин, вы здесь? — устало спросил он.

— Так точно, товарищ майор, — ответил ему голос, шедший, казалось, отовсюду.

— Вы уже час ведете наблюдение. Можете идентифицировать подозреваемых?

— Так точно, товарищ майор. Справа — маркиз де Сад. А слева — маркиз де Сад.

— А кто из них кто?

— А хрен его знает, товарищ майор.

Каин Адамович вздохнул:

— Исчерпывающе. Это все?

— Так точно, товарищ майор.

Каин Адамович замолчал, о чем-то размышляя.

— С кем это вы? — нервно озираясь, спросил де Сад.

— Вопросы здесь задаю я! — рявкнул чекист. Потом махнул рукой, смягчившись:

— Это наш сотрудник. Один из лучших в стране специалистов по маскировке. Непревзойденный мастер мимикрии. В прятки кого хочешь обыграет, не то что в шахматы.

— А почему вы его Августином назвали? — осторожно поинтересовался доселе молчавший лейб-медик.

Каин Адамович покосился на него:

— Не Августином, а Августиным. Это фамилия. Капитан Августин Владимир Владимирович. Прошу любить и жаловать. Впрочем, можете не любить — это ничего не изменит.

— А почему «милый»? — удивился лейб-медик.

— Да вы посмотрите на него! — возмутился майор. — Ну разве он не милый? Он же душка! Лапочка просто! Симпапулечка!

Евгений повертел головой, никого не увидел и промолчал.

Один из опричников заворочался в пьяном сне, пробормотал, раскинув руки: «А я вчера во-о-от такого коммуниста поймал!» — и, перевернувшись на бок, снова захрапел.

Каин Адамович плюнул и вышел из кабинета.

Некоторое время царило молчание. Потом де Сад-1 вздохнул, поднял с пола ферзя, поставил его около доски и испытующе посмотрел на де Сада-2. Тот пожал плечами и, достав из рукава черного ферзя, положил его рядом с белым.

— Партия, господа, — с тоской в голосе подытожил он.

— Тяжелая это мысль, — согласился первый де Сад.

За дверью послышались звуки баяна, и невзыскательный музыкальный слух маркизов резануло хриплое пение ответственного секретаря:

Спят курганы темные,   
Спят бомжи бездомные,   
Продавщицы томные   
Спят со всей страной.   
По проспекту Ленина   
Ковыляет медленно   
С поллитровкой беленькой   
Парень молодой.

Проснулся Митюшин, по привычке нашаривая рядом давно разбитые очки. На щеке экономического обозревателя багровели отпечатки клавиш пишущей машинки. При желании можно было бы даже прочитать слово, но желания, конечно, ни у кого не было. И то правда: что хорошего можно прочитать на щеке пьяного немолодого журналиста? Ровным счетом ничего хорошего.

Проснулись опричники, машинально хватаясь за оружие, спотыкаясь друг о друга и матерясь сквозь зубы.

Были бы в редакции «Голоса» мертвецы — и те проснулись бы от задушевного вокала Леонида Антуановича.

Растрепанный, счастливый и в зюзю пьяный Мигайлов ввалился в кабинет. Жизнерадостно хлопнула дверь. Широкая улыбка не сходила с лица ответсека, а баян в его руках жил своей, отдельной жизнью.

Там, в родной редакции,   
Паренька приметили,   
Рюмку дружбы подали,   
Повели с собой.   
Водкой-пивом встретили,   
Выпили-отметили,   
И в запой направился   
Парень молодой…

Увидев маркизов, Леонид Антуанович прервал выступление, отшвырнул баян и щедро выгреб из кармана горсть мелочи и несколько мятых купюр:

— Молодежь, сходите за водкой. Кончилась. Уважьте старика… А я вам за это спою что-нибудь. И гонорар начислю. Сбегайте, а? Хорошо, что вас четверо, маркизов, — веселее будет. И друзей своих зовите — двое в очках и двое с чемоданчиками…

Маркизы не успели ответить: в редакцию вошла секретарша. В полумраке за ее плечом поблескивала лысина Каина Адамовича.

— Мальчики, — волнуясь, сказала секретарша маркизам. — Альфонсы мои… То есть, простите — Донасьены! Тут такое дело… В общем… не знаю даже, как сказать… кажется, у нас будет ребенок!

Маркизы ошеломленно вытаращились на нее.

— Кажется или у нас? — уточнил де Сад-1.

— У вас или ребенок? — добавил де Сад-2.

— Мальчик или девочка? — заинтересовался лейб-медик.

— У нас… кажется, — покрасневшая секретарша переводила взгляд с одного де Сада на другого. — Девочка… Машенька. Мария де Сад.

Все замолчали.

— Тяжелая это мысль, — наконец сказал первый де Сад.

— Что верно, то правда, — подтвердил второй.

— В общем, Франсуа, — секретарша явно была не в своей тарелке, — я хотела спросить у тебя… у вас… кто из вас работает в «Голосе»? Кто вероятный отец? И что нам теперь делать?

— Сударыня, — нестройным дуэтом заговорили маркизы, мучительно подбирая слова. — Мы, конечно, допускаем, что несколько ваших пощечин могли способствовать, так сказать, сближению… Но разве что психологическому, к нашему сожалению… А такого, что могло бы… э-э… зародить, так сказать, новую жизнь… Нам, право, очень жаль, что до этого так и не дошло, но, с одной стороны, вы должны понимать, что мы, так сказать, в некотором роде уже женаты… на своей жене… на маркизе, так сказать… А с другой стороны…

Мигайлов кашлянул.

— Так, может, это… того… наверное, я? — растерянно спросил он. — Коллектив-то работоспособный…

Маркизы изумленно уставились на смущенного ответсека.

— Опаньки, — пробормотал Митюшин.

Секретарша залилась краской и обернулась к Каину Адамовичу:

— Зачем я вам поверила! Вы все испортили! Теперь все будут думать, что я… — и, оттолкнув майора, выбежала прочь.

Каин Адамович крякнул и озадаченно потер небритую щеку.

— Фокус не удался, зря дурак старался, — глубокомысленно изрек он. — Ладно. Извините. Забыли. Ничего не было. Продолжайте.

И закрыл за собой дверь.

 

2.24. Особенности русского телефонизма

Четвертинкин аж подпрыгнул от неожиданности, услышав голос телефонного мастера. Он так давно перестал обращать на того внимание, что даже успел забыть, что не один в кабинете.

— Але! — обрадованно закричал телефонист. — Привет, «автозал, Девятая»! Что-то сегодня не дозвониться до вас!.. Нет, я не под дождем, просто полчаса уже звоню вам по всем номерам, того и гляди наизусть их выучу, хе-хе… Да? Ну и шуточки у тебя, Лазутина… Ладно, Тань. Отпиши заявочки. 77-69… Нет, с тридцать шестой. 36-77-69… Да. Обрыв в проводке… Нет, у абонента, тут… в кабинете… И 36-25-16, здесь же… Тоже в проводке. Да тут у них, как тебе сказать… — Он покосился на Четвертинкина, который перестал писать и навострил уши. — Тут, Тань, проводка старая… Да. Вообще ни к черту, скрутка на скрутке. Местами хоть ТРП, а местами вовсе кроссировка протянута. Она же из подъезда идет. Тут полуподвал тем более, сырость… Ну разумеется, скажу! Да, я с него сейчас. Ага, давай.[3]

Мастер положил трубку. Четвертинкин вопросительно посмотрел на него, но мастер покачал головой.

Вскоре телефон затрезвонил — длинно, требовательно, как междугородка.

Телефонист снял трубку:

— Нормально?.. Ага. Нет, про пониженность речи не было. Аппарат? Нет, аппарат не кнопочный, обычный дисковый «Спектр»… Нет, параллельных нет… Слушай, Девятая, тут был конкретный обрыв! В проводке! Сейчас зуммер есть, телефон работает, абонент доволен, чего тебе еще надо? Я эту твою пониженность даже не слышу, ее только на твоих приборах и видно… Может, и из-за сырости, я же говорю… Да. Обрыв в проводке… Тань, не упрямься!.. Вот и чудно. Дальше. 71-84-59. Там «Д/з»… Дэ-зэ. Без пятнадцати четыре. До квартиры проверил, повреждение внутри… Ну ясен пень, звонил! Ты меня совсем-то за дурака не держи, хорошо? Да, извещение оставил! В почтовом ящике. Ага.

В проеме двери возникла фигура Каина Адамовича. Скрестив руки на груди, чекист принялся внимательно рассматривать телефонного монтера в напудренном парике «крыло голубя».

— Еще отпиши: 76-17-97… Да. Кабельное распределение… Что?.. Кабельное распределение. Магистраль мы с Галей померили, я ей в шкафу с громоотвода изоляцию давал, там чисто, повреждение дальше идет… А как ты увидишь изоляцию с коробки, если короткое в распределении, между шкафом и подъездом? Там на коробке уже глухо все! Кстати, исправь в карточке: у него распределение не 684, а 685… Да, на пятой паре… Нет, нельзя! Лазутина, там просто не на что менять, там по всей 68-й коробке землища гудит, где-то больше, где-то меньше… Там, по идее, всю десятку менять надо. Вот увидишь — еще дождик-другой, и у нас с того дома посыплются заявки… Другая коробка? Другая коробка там, во-первых, на шестом этаже, а во-вторых, совсем с другого шкафа и даже с другой станции… Тань, ну какой СБ, кто из монтеров тебя научил таким словам, а? В этом шкафу отродясь никакого СБ не было… Да, передаем заявку кабельщикам.

Каин Адамович о чем-то мучительно размышлял, не сводя взгляда с телефониста.

— Дальше, — продолжал тот. — 63-25-29. Аппарат в мастерскую… Да, Татьяна, квитанцию я выписал. Мало мне механик нудит, еще ты туда же… Хе-хе. Договорились! Дальше. 39-03-31 и 39-02-31. Это ксашные спаренные, путаница была со звонками. Сделал переполюсовку… Да, прямо на КСА… Конечно, прозвонил, сейчас оба нормально… Всё… Всё, у меня больше нет ничего! Какую?! Да щас!.. 60-86-42 я еще в обед сдал, там короткое было в проводке… Нет, не в квартире. В подъезде… Ага. Новые есть?.. Ну и чудненько. Что?.. Тань, имей совесть, какое «попозже»? Времени без пяти пять!.. Конечно. За пять минут ничего не случится, а если и будет — на завтра возьмем, или дежурному отдашь. Ага. Давай, до завтра.

Он положил трубку, равнодушно посмотрел на Каина Адамовича и начал складывать в сумку разбросанные по столу мотки изоленты, обрезки каких-то проводов и инструменты.

Когда телефонист собрался уходить, Каин Адамович пересек кабинет и мягко преградил ему путь.

— Не могли бы вы уделить мне несколько минут? — негромко приказал чекист.

Монтер вопросительно блеснул очками.

— Меня зовут Каин Адамович, — майор протянул широкую ладонь. — Фамилию называть не буду, она вам ни о чем не скажет.

Секунду помедлив, связист пожал протянутую руку:

— Граф Джузеппе Калиостро. Можно без отчества, вы его все равно не поймете.

— Мне смутно знакомо ваше лицо, — сообщил Каин Адамович. — Но я, хоть убейте, не помню, где мог вас видеть.

Граф пожал плечами:

— Элементарно. Я был среди тех, кто позировал Францу Рубо для его грандиозной панорамы «Бородинская битва». Изображал одного из вестфальских кирасир. Там в массовке, если приглядеться, меня легко узнать.

Каин Адамович досадливо отмахнулся:

— Да нет, при чем тут панорамы. Я вас в жизни где-то видел. Вам, случайно, в августе девяносто первого на Дворцовой площади в Ленинграде не доводилось?

— Увы, — фальшиво вздохнул Калиостро. Он даже не пытался казаться искренним. — Не доводилось. Те три дня мы пьянствовали с местником из «Челябгражданпроекта».

— С Мясником? — деловито уточнил чекист.

— С местником, — поправил его граф. — С местным связистом.

Каин Адамович развел руками:

— Ну тогда не знаю…

— А я вам подскажу, — ухмыльнулся Калиостро. — Я ведь вас тоже запомнил.

Майор заинтересованно поднял бровь.

— Москва, август 1980 года, — объяснил граф. — Церемония закрытия Олимпийских игр. Вы тогда работали в толпе гостей столицы. Вас там много таких было, в одинаковых штатских костюмах…

— Точно! — воскликнул чекист. — Ну конечно! А вы были… Вы же были этим… Олимпийским мишкой! Вас тогда еще в небо запустили!

Граф смущенно улыбнулся.

— Надо же, а! — Каин Адамович взял графа за плечи и растроганно заглянул в глаза. — Кто бы мог подумать! Олимпийский мишка, кто бы мог подумать! «На трибунах становится тише»! Столько лет прошло! А взгляд-то, взгляд все тот же! То-то я смотрю, знакомый взгляд!

Майор радовался, как ребенок.

— Я ответил на ваши вопросы? — терпеливо спросил Калиостро.

Каин Адамович посерьезнел:

— Да, конечно… Конечно, нет.

Граф сделал вид, что ему любопытно.

Чекист сделал вид, что поверил.

— Вы ведь хорошо знакомы с маркизом де Садом? — спросил он.

Калиостро кивнул. Майор поморщился:

— Отвечайте, пожалуйста, вслух. У меня в кармане включенный диктофон, зачем мне ваши кивки…

— Да, я хорошо знаком с маркизом де Садом, — скучным голосом подтвердил граф.

— Вы знаете, что сейчас в редакции два де Сада, один из которых провел здесь весь день, а второй пришел вместе с вами?

— Догадываюсь.

— А смогли бы вы отличить одного от другого?

— Да легко, — усмехнулся Калиостро. — И вы сможете. Это проще простого. Если маркиза-корреспондента в полдень вытолкнуть без парашюта из самолета на высоте примерно 3000 метров над Кейптауном или окрестностями, то через несколько секунд маркиз запоет последний куплет «Bessame mucho», причем непременно с французским акцентом. А второй маркиз не запоет, а если и запоет, то с баварским акцентом и в неправильной тональности. Зато второй маркиз, который пришел в редакцию со мной, если в майское новолуние встретит на Бруклинском мосту премьер-министра Португалии с журналом Playboy в руках, то обязательно пожелает ему доброй ночи, в то время как маркиз-корреспондент — пошлет министра к черту и плюнет ему на пиджак. Гарантированно. Не ошибетесь.

Каин Адамович молча смотрел на графа. По лицу чекиста было совершенно непонятно, чего ему хочется больше — наградить Калиостро медалью или посадить его на неделю в карцер.

— А попроще способа нет? — вяло поинтересовался он.

— Отчего же, — оживился граф. — Конечно, есть! Даже два. У журналиста де Сада серые глаза, а у того, который пришел со мной, — зеленые. Первый одет в домашний камзол, а второй — в походный махровый халат.

Каин Адамович беззвучно выругался и пулей выскочил из кабинета.

А граф Калиостро незаметно прищелкнул пальцами ему вслед…

 

2.25. Искушение святого фотографа

Не требовалось быть гением фотокритики, чтобы понять, что с выдержкой у репортера Шишкоедоффа были серьезные проблемы. Да и с диафрагмой, насколько заметил лейб-медик, творилось явное не то: фотограф пьяно икал и всхлипывал, бросая на де Сада взгляды исподлобья и что-то бормоча.

Лейб-медик прислушался.

— Эх, маркизка, маркизка, — горько шептал Слава. — Что ж ты так со мной, а? Ты ведь мне как родной был… как племянник троюродный… или даже как сводный кузен… как шурин с деверем в одном флаконе…

Вспомнив о флаконе, Слава разрыдался в голос.

Пальцы его судорожно сжали принесенный из лаборатории пустой стакан.

Евгений беспомощно посмотрел на маркиза. Тот развел руками:

— А я что, ясновидящий? Она ведь не подписанная была. Водка и водка. На столе стояла, открытая уже причем. Откуда же мне было знать!

— И Ленька хорош… Партнер называется. Все видел — и молчал! — усиленно жалел себя Шишкоедофф. — Художника всякий обидеть может! Зато потом удивляемся, что никто для газет снимать уже не хочет, что все нормальные фотографы давным-давно на свадьбах да на пляжах пленку тратят, и не какую-нибудь занюханную «Тасму» на 64 единицы, которую к тому же не выклянчишь лишний раз, а нормальный цветной Kodak…

— В первый раз вижу Славу в таком состоянии, — встревоженно поделился с лейб-медиком де Сад.

— Я тоже, — согласился Евгений. И внимательно посмотрел на маркиза: — Но я-то его вообще впервые вижу. А вы? Вы ведь также здесь не бывали, я прав?

Маркиз загадочно пошевелил усами и промолчал.

Откуда-то послышался вздох милого Августина.

Шишкоедофф достал квадратную банку из красного пластика. «Проявитель» — было написано на ней.

— Вот, маркизка! — сквозь слезы выкрикнул фотограф. — Смотри! На твоей совести будет!

В глазах его тяжело плескалось неизбывное горе. В пластмассовой банке — подозрительная жидкость.

Лейб-медик напрягся и подался вперед. Слава истолковал его движение по-своему.

— Не ссы, доктор, — сказал он. — Оставлю я тебе маленько. Слава Шишкоедофф всегда выпивкой делится. Не то что некоторая молодежь. Чего глаза прячешь, Донасьен? Смотри, смотри, не отворачивайся! Любуйся, до чего художника довел! Я пятнадцать лет не пил на свои кровные! Ни копеечки не потратил, ни грамма не купил! Вот это, — он потряс банкой, отчего в ней соблазнительно булькнуло, — с 78-го года лежит в заначке! Или с 79-го… Когда там у нас поляк папой римским стал? Вот с тех пор и лежит, ни глотка не сделано. А почему? Потому что добрые люди вокруг! И в компанию пригласят, и напоят, и прикурить дадут! Себе нальют — и со мной поделятся… А теперь — спасибо, маркиз! — кончился безоблачный праздник, наступили суровые будни. Смотри, смотри! Внукам своим потом расскажешь, как Шишкоедофф из-за тебя заначку вскрыл…

Он открутил крышку и основательно приложился.

Вытер губы.

Снова приложился.

Маркиз с любопытством наблюдал, как обиженная гримаса на его лице сменяется мечтательным торжеством баталиста, закончившего картину.

Шишкоедофф протянул банку лейб-медику. Тот осторожно пригубил и удивленно вскинул брови:

— «Старорусская»?!

— «Старокиевская», — гордо ответил Слава. — Сейчас такую уже не купишь. Да сейчас и не делают уже такую, сплошные «Амаретто» да «Тутти-фрутти» кругом… Ты вот что, доктор Женя, не стой столбом, сгоняй-ка за посудиной. Вон в тот кабинет, Лёни… Леонида Антуановича. Там в столе погляди, в нижнем ящике.

Лейб-медик не двинулся с места.

— Вам какую посудину подать прикажете — чашку Петри или кружку Эсмарха? — надменно поинтересовался он.

Шишкоедофф досадливо крякнул:

— Ну ладно, ладно. У нищих, как говорится, слуг нет. Я понимаю. Только, Женя, я ведь о тебе заботился. По законам гостеприимства. Мне-то не надо, у меня посуда с собой, — он помахал принесенным из фотолаборатории стаканом.

Лейб-медик вытащил из кармана свой помятый и потертый одноразовый стаканчик.

Слава понимающе присвистнул:

— Вона как… Ну тогда вопросов не имею. Подставляй.

Маркиз де Сад деликатно кашлянул. Шишкоедофф проигнорировал и маркизовский кашель, и деликатность, и самого маркиза.

— Давай-ка мы с тобой, Женечка, выпьем за Новый год, — проникновенно объявил он.

— За Новый год? — удивился Евгений.

— Ну да, — Шишкоедофф сноровисто разлил настойку по стаканам. — Кто празднику рад, тот накануне пьян, ведь так? Давай… С Новым 1994-м годом!

— С новым 1994-м счастьем! — не удержался лейб-медик, чокаясь с фотографом. Тот одобрительно хмыкнул.

— А теперь за что? — Евгений явно вошел во вкус. — За Восьмое марта?

— Вот еще! — обиделся Шишкоедофф. — За Восьмое марта пусть бабы пьют. И их тряпки-подкаблучники. Мы с тобой, как настоящие мужчины, выпьем за Новый 1995-й год!

— Отличная идея! — обрадовался лейб-медик, подставляя стаканчик.

Маркиз де Сад яростно закашлялся. Шишкоедофф не обратил на него внимания. Тогда маркиз обошел парочку и встал около двери, прямо напротив Славы, отчаянно жестикулируя и подпрыгивая. Но тот как бы ненароком отвлекся на остатки настойки и маркиза в упор не замечал.

— С Новым 1995-м годом, доктор Женя! — воскликнул он.

— Вздрогнем! — с готовностью ответил лейб-медик и выпил.

— Хороша настоечка? Ведь правда? — воодушевленно вопрошал Шишкоедофф. — Это же песня просто! Баллада! Кантата и ария! Сделаешь глоток, закроешь глаза, — Слава мечтательно зажмурился, — и словно оказываешься в мире своих грез, лет на десять назад переносишься, когда гонорары были большими, а поллитра стоила копейки. А глаза откроешь — и опостылевшая суровая реальность кажется вдвое суровее, чем прежде…

Вздохнув, Слава открыл глаза.

И увидел перед собой двух маркизов де Садов.

Шишкоедофф судорожно всхлипнул, хватаясь за сердце. Взгляд Славы бегал от одного маркиза к другому, и он, знаменитый фоторепортер, когда-то с двухсот шагов фотографировавший белку чуть ли не прямо в глаз, сейчас не мог сфокусироваться на двух ухмыляющихся усатых рожах. В голове его истерично билась одна-единственная мысль: «Допился!»

С нечленораздельным мычанием Шишкоедофф протиснулся между де Садами и выбежал за дверь. Из коридора донеслись его торопливые шаги: фотограф поспешно спасался бегством в сторону туалета.

Де Сад огорченно вздохнул:

— Тяжелая это мысль… Вот почему так, а? Ведь испокон веков все знают: если книжка или фильм про близнецов или двойников — значит, непременно будет какая-нибудь смешная путаница, масса комических ситуаций, забавные розыгрыши и уморительные обознатушки. А что у нас? Мрачный триллер какой-то. Все вокруг то пугаются до полусмерти, то нас самих пытаются запугать пытками и тюрьмами.

— В этом есть своя эстетика, — возразил де Сад-2. — Мы-то с вами, слава пиву, не в книжке живем… надеюсь. Ну хотите, я скажу, что вы на нашего Буншу похожи? Веселее вам станет от этого?

— На какого еще Буншу? — буркнул де Сад-1. — Чепуху городите. Пуншу лучше налейте.

— Я вам как врач замечу, — подал голос лейб-медик. — Не знаю уж, из книжки вы или из мультика, но вам определенно будет легче жить, если вы перестанете разгуливать по городу, размахивая наганом и плеткой. Как же вас такого не бояться, сами-то подумайте! Еще и флюорографию не прошли, наверное. Вот люди и шарахаются.

— Наговариваете вы на нашу семью. Грех это! — вступился за самого себя де Сад-2. — Мало ли, что плетка и наган. Франсуа и мухи не обидит, чтоб вы знали! И это еще мягко сказано!

— Это кто мухи не обидит? — возмутился первый де Сад. — Это я-то не обижу? А ну подайте сюда муху, я ей сейчас устрою аутодафе!

— Муху не муху, а плетку все-таки спрячьте, ваше сиятельство, — настаивал лейб-медик. — Не дело это, без санитарной книжки с плеткой ходить.

Де Сад в ужасе замотал головой:

— Что вы, Евгений! Я не могу! Я боюсь, что стану чище и добрее, и в беде не брошу друга никогда!

— Это как раз не летально. Погодите, сейчас выпишу вам один рецептик…

Но выписать рецептик лейб-медик не успел. В кабинет ворвался запыхавшийся Каин Адамович и остановился, торжествующе переводя взгляд с маркиза на маркиза. Де Сады — один в домашнем камзоле, другой в походном банном халате — напряженно застыли, готовые ко всему.

Немая сцена длилась несколько секунд. Потом торжество на лице чекиста начало стремительно таять.

— Черт, — вслух подумал он. — Забыл.

Маркизы обменялись многозначительными взглядами.

— Не двигаться! — предупредил Каин Адамович и извлек из-за пояса пистолет. — «Две шаги налево, две шаги направо» рассматриваются как попытка сионизма!

В углу зашевелились и заохали пьяные опричники. Вероятно, отреагировали на знакомые слова.

 

2.26. Последняя поллитра

Каин Адамович, не опуская пистолета, достал из нагрудного кармана диктофон и перемотал пленку чуть назад:

— Сейчас-сейчас, ребятки. Подождите. Сейчас мы расставим все точки над всеми буквами…

И нажал кнопку «Play».

…От Кристофера Ллойда   
До Харрисона Форда,   
От дворника с метлой до   
Английского милорда —   
Когда напьются виски,   
Ведут себя по-свински,   
А мы жуем сосиски,   
Закупленные в Минске…[4]

В какой-то момент маркизы подумали, что офицер контрразведки вот-вот хлопнется в обморок. Или застрелит кого-нибудь. Или сам застрелится. Или сначала сам, а потом кого-нибудь. Или наоборот. В общем, смотреть на него было откровенно больно: казалось, даже лысина Каина Адамовича утратила блеск и стала матовой, как неожиданный эндшпиль.

У графа Калиостро   
Отличная отвертка,   
И ею очень просто   
Откупоривать водку.   
А наша Королева   
Беспечно и игриво   
Направо и налево   
Расплескивает пиво…

Каин Адамович осторожно выключил диктофон. Расправил плечи. Очень медленно вдохнул. Потом еще медленнее выдохнул. Потом еще раз очень-очень медленно и спокойно вдохнул и очень-очень-очень медленно и спокойно выдохнул. И только тогда со всей силы грохнул диктофон о пол (во все стороны брызнули пластиковые обломки) и с яростным воплем бросился за дверь.

— Как думаете, догонит? — помолчав, спросил один из маркизов. В его серых глазах не было ни капли сочувствия к чекисту.

— Не догонит, — уверенно ответил другой. — Калиостро давно уже и в редакции-то нет. Сидит где-нибудь на телефонной станции, с барышнями флиртует да банановым ликером лакомится. Что вы, не знаете его, что ли.

— Что верно, то правда, — позавидовал графу первый маркиз.

Из кабинета Мигайлова, покачиваясь, вышел помятый Митюшин.

— Вы чего тут шумите? — заплетающимся языком спросил он. — Диктофоны разбиваете, что ли? Осколки какие-то повсюду тут у вас… Дайте сигарету лучше.

Де Сад протянул ему пачку «Магны». Валерий Петрович с трудом выудил сигарету и, закурив, пожаловался:

— А мне вот это… очки разбили. Ногой — хрясь! — и все… вдребезги. У-у, гестапо! — он вяло погрозил ворочающимся в углу опричникам. — Как я теперь на летучках буду, а? Не трезвым же на них приходить! Я же старый и больной человек!

— Тяжелая это мысль, — вежливо ответил де Сад.

Митюшин положил руку маркизу на плечо и заглянул в его зеленые глаза:

— Донасьен. Альфонс. Франсуа. И прочая, и прочая. Ты хороший парень. Понимаешь? Ты молодой, ты талантливый, у тебя это… все впереди у тебя. Поверь мне, ветерану: пропадешь ты здесь. Нет здесь будущего. Сам видишь: сегодня тут вон эти… гестапо, а завтра такая ху… хунта и военщина начнется, что гори оно все пламенем. Понимаешь? Синим.

— Вы мне что, уволиться советуете? — хором не поняли маркизы.

Митюшин поморщился:

— Дыкть… это… Подожди… Те. Я что сказать-то хочу. Мы все тут пропадем, Донасьен. И я, и Леня, и Славка тоже. Потому что мы для них кто? — мы отработанный материал, мы старая гвардия, понимаешь? Мы не нужны никому, нас все продавщицы знают и в кредит уже не нальют. Понимаешь? Это, маркиз, — сермяга. Ни в Центральном гастрономе, ни через дорогу — нигде мы, старперы, никому не нужны. Ни. На. Грамм. Ты понимаешь? Так что сбегай лучше ты, а? Вот ради меня? Ради нашего газетного братства? Ты молодой, тебя еще не запомнили, тебе одолжат. Если что, ты там с ними шуры-муры, ну для контакта… Нам с Леней немного надо, бутылку портвейна и «Столичной» еще. Ну что, маркиз? Сбегаешь?

— Не разговаривай с ним! — раздался грозный окрик.

Все обернулись: в дверях стоял Шишкоедофф и пытался прицелиться в объектив, одновременно прижимая к себе локтем квадратную банку с настойкой.

— Ничего ему не говори! Отойди от него, слышишь? Немедленно!

Маркиз де Сад неуверенно сделал шаг в сторону.

В голосе пьяного фотографа послышались истерические нотки:

— Да не ты! Валера, скорее! Отойди от них обоих, в сторону, быстро! Сейчас вылетит птичка!

— Дыкть… — промямлил Валерий Петрович.

Шишкоедофф нажал на спуск.

— Ты чего творишь, злодей? — ослепленный вспышкой Митюшин часто-часто моргал и был похож на рассерженного филина.

— Спокойно, всё под контролем, — Шишкоедофф сосредоточенно перезарядил фотоаппарат. — Скажи, ты их видишь? Обоих?

— Маркизов-то? Дыкть… это…

— Во-о-от, Валерочка! А это, между прочим, чекистские штучки: замаскировали своего… шпиона и подсунули нам. А что, очень даже легко! Или это видение. А если видения у нас с тобой одинаковые, значит, что? Значит, нам враги что-то подсыпали в водку. То есть опять же — чекистские штучки.

— Да ты с ума сошел, — с чувством сказал Митюшин.

Де Сады согласно закивали.

— Нет, Валера, — Шишкоедофф упаковал фотоаппарат в футляр и открыл свою пластиковую банку. — Меня-то обмануть нетрудно. Я сам обманываться рад. Будешь?.. Давай тогда стакан. А вот пленку не перехитришь. Женя, ты тоже неси стаканчик… Я щас как пойду в раболаторию да как проявлю пленочку-то — и сразу узнаем, кто был прав и сколько тут маркизов. Тогда и поглядим, кто здесь у нас Донасьен, а кто — фотограф, которого не обманешь!

— Так тебя это… обманешь все-таки или не обманешь? — вконец запутался Митюшин.

Фотограф вместо ответа сунул ему стакан с настойкой:

— Давай, Валера. Выпьем за Новый 1999-й год.

— За девяносто девятый?

— Именно! Кто празднику пьян, тот накануне рад… пьян… Давайте. С Новым 1999-м годом!

Митюшин пожал плечами и, чокнувшись со Славой и лейб-медиком, молча выпил.

— Вот и все. Вот и кончилось теплое лето, — Шишкоедофф с любовью посмотрел на опустевшую банку из-под проявителя. — Пятнадцать лет я ее хранил, а выпил за один вечер! Такой вот когнитивный диссонанс, дорогой доктор. Кстати, Валера, как там Леня?

— Дыкть… А что Леня. Сидит, грустит. Англичанин ему наплел про эти… про компьютеры, вот он и грустит. Теперь же как будет? Умеешь на компьютере — сиди, работай. Не умеешь — пошел вон.

— А он просто так грустит, или еще есть порох в порохров… в порохор… ну, в этих?

— Да какой там порох, всё выпили давно. Он с баяном грустит.

— Да, это печально, — Шишкоедофф перевернул свою красную банку, но из нее даже капельки больше не пролилось. — Это плохо, что с баяном. Эй, а где наш маркиз и его двойник?

— В шахматы опять играют, — ответил ему лейб-медик. — В детстве не наигрались, видимо.

Из кабинета Мигайлова донеслось тоскливое завывание баяна и скрипучее пение Леонида Антуановича:

Теперь и сам не рад, что встретил,   
Что вся душа полна тобой.   
Зачем, зачем на белом свете   
Есть Безответная Любовь?[5]

— Cовсем расклеился старик, — вздохнул Митюшин.

— Послушайте, — сказал Евгений. — А почему это ваш коллега безответную любовь поет с большой буквы?

— А кто ж его знает. Может, ноты перепутал. А может, весна на Заречной улице наступила не вовремя. Или не туда. Тут, брат доктор, без поллитры не разберешься. А поллитры-то и нет.

Лейб-медик помялся, посмотрел на де Садов, увлеченных ферзевым гамбитом, на опричников, передающих по кругу фляжку с огуречным рассолом, — и решился.

…Когда Евгений достал из кейса оставленную дворецким бутылку «Белого орла», Слава Шишкоедофф расплакался — должно быть, от счастья — а Валерий Митюшин загородил собой лейб-медика от нескромных взглядов трезвеющих опричников и торопливыми жестами пригласил собутыльников в кабинет ответственного секретаря.

 

2.27. Исход

— Как понять «исчез»? — удивился Каин Адамович. — В воздухе растворился?

— Не то чтобы в воздухе, — замялся Четвертинкин. — Это, знаете, выглядело как зеленая такая как бы эфемерная, что ли, нитка. Она протянулась с потолка до пола, а потом расширилась, и в этот проем телефонист и шагнул. А потом все исчезло.

— Исчезло, — повторил майор, глядя в окно и задумчиво барабаня пальцами по столу. — Исчезло… Виктор Витальевич, вы хоть понимаете, что это значит?

— Нет, — честно ответил главред. — Не понимаю.

— И я не понимаю, — признался чекист. — Но очевидно, что все это очень не вовремя. И обоих ваших де Садов мне придется без промедления изолировать, уж не обессудьте.

— Почему обоих? Вы же одного хотели!

— Потому, дорогой мой Виктор Витальевич, что больше нет времени разбираться, кто из них порядочный журналист, а кто порядочная сволочь. Вы вообще отдаете себе отчет в том, кого мы ждем буквально с минуты на минуту? Я обязан обеспечить безопасность, если помните. Затем я и прибыл сюда сегодня. А тут такие дела творятся. Мистеры Иггзы какие-то, двойники в халатах, потусторонние телефонисты… Причем все они явно давно знакомы с этими вашими де Садами. Вокруг маркиза все это вертится, понимаете? Даже часы в его присутствии барахлят, вы же сами говорили! Прикомандированные архаровцы в полном составе выведены из строя — почему? Потому что кто-то пригласил в редакцию британского журналиста. Кто бы это мог быть, как вы думаете? Я почти уверен, что именно де Сад зазвал сюда иностранца. И очень возможно, что это не совпадение, а часть четко спланированной операции. Нельзя рисковать, Виктор Витальевич. Сейчас не то время, когда мы можем позволить себе ошибаться. Сейчас решается судьба не только страны и областного руководства, но и вашей газеты. И может быть, даже наши с вами личные судьбы.

— Даже так? — удивился Четвертинкин. — И ваша тоже?

— А вы думали. Конечно. Мне почти сорок лет, а я все еще майор. Все мои однокашники — кто выжил — давно уже до полканов дослужились. И если сегодня…

Требовательно забормотала рация.

— Сын Один. Прием, — рявкнул в микрофон Каин Адамович.

Рация сообщила ему какую-то околесицу про пушистый плед небесных тел, разогретых на пляже, и что-то еще — Четвертинкин не расслышал, что именно.

— Сын Шесть, вас понял. На черных колготках дырки особенно заметны, — с серьезным лицом ответил майор. — Девять холодильников на чердаке подготовил фиолетовый селезень из вакуума. За ним — три крыла и коврик в прихожей. Подосиновик проснулся в верхнем южном углу стадиона. Гей и его гейша надели кожаные штаны. Заклепок нет. Конец связи.

Он убрал рацию в карман и посмотрел на редактора:

— Ну вот и все. Минут через пятнадцать они будут здесь.

И направился к двери.

— Каин Адамович! — разволновался Четвертинкин. — Нельзя сейчас де Сада арестовывать!

Майор остановился:

— Это еще почему? Статью писать некому?

— И это тоже, да, но это не главное. Если вы сейчас арестуете маркиза — и неважно, кто он: масон, серийный убийца, злостный алиментщик или маньяк-потрошитель — его коллеги однозначно расценят это как расправу властей с неугодным журналистом. Как конец свободы прессы. Вы же не гаишники какие-нибудь занюханные, извините, а чекисты. А у нас сотрудники старой школы, они прекрасно помнят, что такое КГБ. Они завтра же разбегутся, понимаете? А новых набрать… сегодня какой день недели?

— Судя по тому, что до выходных четыре дня, сегодня понедельник.

— Ага, значит, новых набрать сможем не раньше четверга-пятницы. А это значит, ближайший номер сорвется. И все, доверие читателей потеряно, репутации газеты конец. И уже неважно будет, чья она — Совета депутатов или Андрей Митрича. Авторитет издания будет равен нулю.

— Хорошо, допустим. В таком случае у нас есть примерно 15 минут, чтобы выяснить, кто из маркизов кто. И одного арестовать как масонского оборотня, а другого как честного журналиста оставить в покое. Успеем? Лично я думаю, что нет. Вон даже капитан Августин за два часа не сумел разобраться.

— Есть другой вариант, — выпалил редактор.

— Говорите. И побыстрее: нас еще судьбы безвестные ждут.

— Я даю де Саду срочное редакционное задание, — скороговоркой зашептал Четвертинкин. — Он… они, чтобы не выдать себя, уйдут на него, само собой, вдвоем. Андрей Митрич приезжает, все счастливы — смех, шутки, веселье, фейерверки, банкет… Отсутствие маркизов никого не удивит. А что они могут не вернуться с задания, или вернется только один — ну так мы в такое тревожное время живем, что поделать…

Майор кивнул:

— Отлично, так и поступим. Идемте.

(Конец ознакомительного фрагмента)

 

От автора

Работать над «Двойником» телефонный монтер Тимур Ясинский (в Бомонде — граф Калиостро) и молодой журналист Андрей Корецкий (маркиз де Сад) начали 15 мая 1994 года. До этого Бомонд полтора года самовыражался в пародийных песнях и стихах, но день ото дня Тимуру все труднее было держаться в тесных рамках ямбов и хореев, и в голове его, как говорится, зрела мысль создать эпическое произведение «про Бомонд».

К началу 1994 года мысль эта стала навязчивой — частенько бывая в редакции городской газеты «Голос», в которой выпивал тогда Андрей Корецкий, и участвуя в пьянках со старшими коллегами Андрея, Тимур настолько проникся духом великих алкоголиков журналистов прошлого, что в его творческих фантазиях все чаще маячили сценки из будущей книги, изрядно сдобренные традиционной алкогольной тематикой Бомонда.

К конкретным действиям Тимура подтолкнули два вопроса Андрея. Первый был скорее предложением — как-нибудь на досуге изобразить диалог, целиком состоящий из поговорок Бомонда: «Каждому графу свой графин», «Что верно, то правда», «Я граф или неправ?» и так далее. Этот диалог был написан одним из первых (и потом вошел в главу «Очки, усы и борода»).

А что касается второго вопроса… Cтоял как-то Андрей у окна и, этак мечтательно куря в форточку, говорил: «Интересно, а встречались ли в реальности наши прототипы — Сад, Калиостро, Сен-Жермен?» Тимур ему ответил, что, мол, жили-то они в одно время, может, и встречались, хотя в доступных исторических источниках упоминается лишь единичная встреча Калиостро и Сен-Жермена, а вот чтобы все сразу — это вряд ли. «А если представить? — Андрей пустил струйку (дыма) и прищурился. — Интересно ведь. Или — если не встречались — хотя бы вообразить, чем был занят каждый из этих троих в некий исторический момент?»

Вообразить было делом техники. Впоследствии плоды этого воображения вошли в первую часть «Двойника маркиза де Сада». И пошло-поехало…

В основу сюжета легли реальные события осени 1993 года. Тогда на фоне кровавого переворота в Москве и двоевластия на Южном Урале (где сосуществовали два губернатора — назначенный президентом Вадим Соловьёв и избранный на выборах Петр Сумин — и не просто сосуществовали, а действительно подписывали противоречащие друг другу постановления, причем по-настоящему противоречащие, а не карикатурно, как в «Двойнике маркиза де Сада») — так вот, на фоне этого горсовет народных депутатов скоропостижно стал жертвой конституционной реформы, и газета «Голос» осталась без хозяина.

Недолго думая, в редакции «Голоса» встал вопрос: кто будет новым учредителем? После чего разгорелся конфликт между коллективом и руководством газеты. Противостояние завершилось, не без участия Андрея, отставкой главреда и победой «повстанцев». Впрочем, ничего особенного это им не дало: уже через несколько месяцев газета умерла от финансового голода.

Первоначально события в книге «Двойник маркиза де Сада», носившей ранее рабочее название «Повестушка», происходили 27 октября, поскольку именно в этот день в 1992 году Андрей Корецкий впервые прочитал благодарным слушателям свое стихотворение «Дом, который построил Бомонд», основу бомондовской мифологии. Но потом Тимур заменил октябрь на сентябрь, потому что вряд ли Слава Шишкоедофф упал бы 27 октября «на груду листвы». Скорее уж в сугроб, при уральском-то климате. А Тимуру очень хотелось, чтоб в «Повестушке» была именно осень — бабье лето, пиво, прочая романтика…

И загадочное время — 16.55 — тоже не с потолка взялось. Все в том же 1992 году сидели однажды Калиостро с де Садом в гостях у Сен-Жермена: смешивали дрянную настойку с дешевым одеколоном, смотрели фильм «На гребне волны», беседовали о стихах и женщинах — в общем, культурно проводили время. Вечер был нескончаемо чудесен (особенно после четвертой рюмки кошмарного коктейля), и не хотелось даже думать о том, что скоро придется расходиться по домам (потому что ноги слушались плохо). Поэтому, когда кто-нибудь из троих пытался выяснить, сколько времени, ему отвечали, демонстративно глядя на остановившийся будильник Сен-Жермена: «Без пяти пять». Это «без пяти пять» продолжалось часов до десяти вечера. Вот и запало в душу.

Вообще, книга напичкана «масонскими знаками». Например, эпизод, где новоиспеченный барон де Равиль гневно воскликнул «Что за шутки с утра!» и выбросил бумагу с гербом на помойку. Читатель, скорее всего, не понял, в чем прикол, при чем тут утро и какая, на фиг, помойка. А это всего лишь цитата из стихотворения Равиля Львова «Горбатый вестник затянувшейся любви», которое завершалось такими строками:

…И воскликнув: «Что за шутки с утра!» —   
Выбросишь ее на помойку.

(Кстати, о масонских знаках. Слова Каина Адамовича о статье де Сада про масонов сказаны неспроста. Одна из первых статей Андрея Корецкого была опубликована в газете «Голос» в сентябре 1992 года. За заголовком «Масоны в Челябинске: на что надеется „Большая надежда“?» следовала история знакомства репортера с таинственными «вольными каменщиками». История эта, напичканная шпионскими страстями, была выдумкой, но нашла своего читателя. Коллеги с радио даже упросили Андрея познакомить их с кем-нибудь из масонов для интервью, и тот, добрая душа, не смог отказать. Пришлось Тимуру Ясинскому выручить друга и 5 октября сыграть роль масона Александра в программе областной радиокомпании (простите, Наталья Павловна, за эту мистификацию — время было такое). В июне 1993 года в другой городской газете вышла очередная вариация на масонскую тему. Интереса у читателей она не вызвала, и Андрей к этой теме больше не возвращался.)

Или, например, не представляется возможным объяснить в тексте, почему Шишкоедофф все время плачет. Тут все гораздо проще: когда Тимур Ясинский увидел его прототипа в первый раз — это было летом 1993 года в редакции «Голоса» — тот был преизрядно пьян и со слезами на глазах жаловался Андрею Корецкому на редактора. Вот оно какое живучее, первое впечатление…

С Шишкоедоффым связан еще один казус. Фраза «Я — в раболатории» действительно была произнесена знаменитым фотографом Вячеславом Шишкоедовым.

Вовремя запротоколированный диалог стоит того, чтобы привести его здесь полностью:

«Допрос В. Шишкоедова.   
Со слов Шишкоедова записал В. Микушин.   
Свидетель допроса В. Стурза.   
29/IV.92, 13.35   
— Где вы были вчера?   
— Я был дома. Чистил туалет.   
— Почему даже к вечеру не приехали?   
— На перегоне было «окно», ближайшая электричка шла только в 15.00.   
— Но ведь и на ней можно было приехать!   
— А я не захотел. Насрать на всех вас!   
— Почему сегодня, 29/IV, вы прибыли на службу так поздно, только к 13.00?   
— Как хочу, так и прихожу. Я — в раболатории.   
(В углу пометка «Лишить выплат за хулиганство в прессе» с неразборчивой подписью.)»

Кстати, во многом благодаря этому эпизоду в «Двойнике» появилась сцена допроса фотокорреспондента Шишкоедоффа опричниками.

Или, например, вот: «Необходимо, чтобы ваша газета продолжала доносить… нести читателям объективную информацию, настоящую правду, которая, как известно, самое ценное. — Он еще раз, более пристально, посмотрел на маркиза…» Одним из первых над этой фразой Каина Адамовича посмеялся Андрей Корецкий. Дело в том, что в 2000 году он баллотировался в законодательное собрание области как раз под лозунгом «Самое ценное — правда!»

Забавно, кстати: когда Андрей прочел эпизод, где Четвертинкин хочет влепить де Саду выговор, но не найдя причин, отменяет решение, Тимур с удивлением узнал от Андрея, что такой случай действительно был.

А вот о том, что Валерий Микушин — прототип Митюшина — использовал солнцезащитные очки, чтобы не было видно, что он спит на собрании, Тимуру было известно. Люди, хорошо знавшие ныне покойного Валерия Борисовича (он умер 1 марта 2000 года в возрасте 52 лет), говорят, что Микушин считал этот прием своим ноу-хау и частенько его использовал.

Однако предположение, что Митюшин срисован с Валерия Микушина, было бы опрометчивым выводом некритического ума. Точно так же ошибочно думать, что, например, Шишкоедофф — это Шишкоедов, а маркиз де Сад — это Андрей Корецкий. Ничего подобного: персонажи «Двойника маркиза де Сада» живут настолько собственной жизнью, что практически утратили сходство с прототипами. Страшно далеки они от народа, эти персонажи…

Но вернемся к самому «Двойнику». Всего через год, весной 1995 года, работа над ним застопорилась. Отчасти этому способствовало самоустранение Андрея, недовольного навязываемой ему соавтором второстепенной ролью, отчасти — появление на свет Евгения Тимуровича Ясинского, отчасти — то, что Тимур покинул ряды телефонных монтеров и с головой окунулся в неведомое.

В течение семи или восьми лет книга обрывалась на эпизоде встречи с опричниками на пороге редакции.

За это время в реальной жизни изменилось многое. Бомонд канул в Лету вместе со своей мифологией, вслед за Бомондом туда же одновременно канули славные 90-е годы и эпоха первого президента России, Андрей Корецкий превратился в знаковую фигуру местечковой околополитической журналистики, а бывший телефонный мастер на своем опыте узнал, что в редакциях СМИ не только пьют, но и (в перерывах между пьянками) выпускают газеты и журналы.

Работа над «Повестушкой» была возобновлена уже без участия Андрея Корецкого. Позже Тимур Ясинский с разрешения Андрея выкорчевал из текста все, что принадлежало перу соавтора.

К этому времени книга уже успела превратиться из непритязательной ерундовины «про Бомонд» в текст, интересный (судя по отзывам читателей) даже тем, кто слыхом не слыхивал ни о каком Бомонде.

Разумеется, без аллюзий опять не обошлось. Например, в описании Мак-Боттла («если бы не улыбка, притаившаяся в рыжеватых усах, не клетчатый пиджак и не вызывающе красная жилетка, он вполне мог бы сойти за редактора какой-нибудь местной газеты») первые читатели то и дело узнавали известного челябинского редактора Александра Чумовицкого. Достойнейшего, между прочим, человека, от сотрудничества с которым у Тимура Ясинского остались только теплые воспоминания.

Причем вначале Мак-Боттл был задуман как очень эпизодический персонаж. Но когда сам Чумовицкий прочитал описание шотландца, то подошел к автору, доверительно взял того за пуговицу и поинтересовался, а с какой вообще, скажи-ка, интересно, целью он ввел Мак-Боттла в сюжет. Чтобы успокоить Александра Иннокентьевича, пришлось пообещать, что Мак-Боттлу уготована роль едва ли не главного из третьестепенных героев…

И пассаж про герцогиню Боснии («Стал бы я стрелять в герцогиню Боснии, будь она хоть трижды лесбиянкой! Да я до того дня и видел-то ее раза два всего! К тому же вы ведь сами рассказывали мне потом, что на самом деле герцогиня не пострадала, а после всех событий тайно уехала в Германию!») был вставлен в книгу исключительно в виде комплимента хорошей знакомой Тимура Ясинского, носившей в Бомонде имя герцогини Боснии. Которую, кстати, Сен-Жермен действительно видел всего несколько раз перед тем, как в 1999 году она уехала жить к своей любимой женщине в Германию.

Ну, а ненавязчивая реплика «поэт Вешлес, отведав того пойла, стал непривычно скромен и сдержан, и позже, в час пик, его даже видели редактором» на самом деле скупо, но точно отражает удивление Тимура от того, как изменился когдатошний коллега и собутыльник Андрей «Вешлес» Трушников, став редактором челябинской газеты «Час пик»…

Третья часть книги (тогда еще «Повестушки») преподнесла автору немало сюрпризов. Изначально она была задумана как описание традиционного «отхода за пивом» вперемешку с фрагментами походного дневника де Сада.

«Отход за пивом» в терминологии Бомонда — это долгие и не всегда успешные поиски пива. В 1993-94 годах Тимур Ясинский и Андрей Корецкий совершили немало таких «отходов за пивом» — тогда многочисленные так называемые «коммерческие киоски» стояли на каждом углу, но вожделенный пенный напиток обнаруживался хорошо если в десятом по счету.

Это и планировал показать Тимур в кульминационной части книги. Но вскоре выяснилось, что творение к тому времени уже начало жить своей жизнью, не особенно считаясь с планами автора.

Так, откуда ни возьмись в тексте начали появляться новостные выпуски, переписка де Сада и Влада Скольского, интрига с агентом Бухим, история с альтернативной реальностью… Честное слово — автор едва успевал записывать приходящее свыше творчество!

Но самое удивительное было в том, что на протяжении всех лет работы над книгой автор мучительно ломал голову над тем, как же объяснить логично и убедительно тот факт, что двойник маркиза де Сада — это и есть сам маркиз де Сад, появившийся… а ведь надо было еще как-то рассказать, откуда и почему он появился.

(В мифологии Бомонда двойник маркиза де Сада возник в 1993 году по воле фантазии Андрея Корецкого, и происхождение его тогда никого не волновало: он же мифологический персонаж, что с него взять. Но в книге Тимур Ясинский не мог себе позволить оставить хоть один сюжетный узелок неразвязанным.)

Так вот, объяснение этого загадочного факта посетило автора лишь в конце работы над книгой. Простое, логичное и понятное объяснение, которое и вошло в одну из глав «Двойника». Автор клянется, что он это объяснение не придумал, оно само пришло :-) Так бывает иногда.

1994–2010 гг.