Цикл «Вечные дороги» (1992)

1

Ну вот, готова новая планета.
Задумчиво, серьезно, делово
Он повертел ее в руках и так, и этак
И улыбнулся: «Вроде ничего!»

Вон там, в кипучей толще океана,
Потешатся веселые суда,
И тайны дна бермудского кармана
Изведает, кто попадет сюда.

Росой сверкают звуки клавесина
На разнотравье царственных полей,
Как будто жизнь и свет навек едины
На этой юной, радостной Земле.

В начале было славно и бонджорно:
Ни похорон, ни праздников, ни снов,
Ни снегопадов, ни метелей вздорных,
Ни раскаленных выжженных песков.

Покой еще веками не изломлен,
И перед Ним извечный встал вопрос:
Покуда мир бурьяном не зарос,
Засеять надо. Чем? Добром ли, злом ли?

Быть ли свободе, равенству и братству,
Быть ли веселью, сказочным пирам?
Или же быть безрадостному рабству,
Кровавым рекам, стертым берегам?

И Он сказал, блестя в руке монетой:
«Орел и решка — выход всех времен.
Орел — добро, а решка — зло планеты.
Что выйдет — тем мир будет заселен».

Монетка зазвенела и погасла,
И покатилась, как вопрос, — ребром
И, как назло, не падая ни на зло,
Ни на орлом простертое добро…

 

2

— Шерше ля фам, — сказал Адам,
Дубинкою играя. —
Всё из-за Евы! Вот беда:
Нас выгнали из Рая.

Какой позор! Какой позор!
Какое униженье!
И ты молчала до сих пор,
Что, это, в положеньи!

— Адам, но ты же сам сказал,
Что змий сказал… Ну, в общем,
Ты сам сказал! Ты, значит, знал,
Что святость мы растопчем!

— Что ты плетешь! Он уверял,
Что это не опасно!
И вообще, он мне сказал,
Что ты уже согласна!

— Согласна? Я?! При чем тут я!
Я нюхала цветочки!
Ты да змея эта твоя
Мир довели до точки!

Да, ты и мерзкая змея!
Чуть что — так сразу Ева!
Кто мне помог, спрошу вас я,
Залезть на это древо?

И смех, и грех. Вот смех… вот грех…
Здесь лучше… А здесь — плоше…
А все же плод был вкусен. Эх,
Жаль, не взяла побольше!

 

3

Где небосклон голубовато-сер,
Где запах утра в сладкой неге замер,
Сияет одинокий Люцифер —
Прекрасный ангел с грустными глазами.

Он знал Эдем и логово зимы,
И Богом, и диаволом отринут,
Носитель света в лабиринте тьмы,
Посланец ада в светлый лабиринт.

Навечно между небом и землей,
Где день и ночь касаются щитами,
Он обречен быть утренней звездой —
Прекрасный ангел с грустными глазами…

 

4

Удар — и тишина на много лет,
Пока он засыпал при свете солнца.
Проснись! Проснись! Проснись! —
Ответа нет.
Но может быть, он все-таки проснется?

Судьба груба, на то она судьба.
Вот кровь ползет у спящего над бровью…
Дрожа, холодный пот смахнул со лба
И запятнал свой лоб чужою кровью.

Растормошить? Кого-нибудь позвать?
Ну и денек! Ну что же, что же делать?
А может, просто взять и убежать,
И бросить здесь безжизненное тело?

Ах, Авель, как ты ненавистен мне!
Вот ты лежишь, а я дрожи от страха!
Мне чудятся раскаты в вышине
И — плаха… Плаха? Что такое плаха?

Вот ты лежишь недвижен, молчалив.
Взгляни же! — я растерян, неприкаян.
Молчишь? Лежишь, глаза свои закрыв?
Ну что ж! Я ухожу, не будь я…

— Каин!
— Я разве сторож брату моему?
Ушел куда-то и жену оставил —
Почем мне знать, куда и почему!
Я бы ответил, если б я был Авель!

Уходит он, приходит — мне-то что?
Я брат, не господин и не хозяин.
Как воду не удержит решето,
Так мне не уследить за братом…

— Каин!
— Я что же, сторож брату моему?
И, глаз ни на минуту не смыкая,
Я должен караулить — вдруг ему
Взбредет на ум уйти куда-то?

— Каин!
Дотронься лба!
И ужас прогремел…
— Вот он лежит, а я дрожи от страха…
Нет-нет, я не хочу… я не хотел…
Там было — «плаха»… Что такое плаха?

 

5

Когда Иисуса распинали,
Народ в безмолвии стоял.
Никто Его не проклинал,
И не плевали, не кричали,
А с равнодушием взирали,
Как сам диавол правит бал.

Солдаты ждали безучастно,
Когда отпустят на покой:
Их изморили дождь и зной…
Он не просил. Просить напрасно.
О чем просить? И так все ясно:
Претерпит Он, а не другой.

Кровь потекла, грехи чужие
Смывая с пьяных глаз Земли.
Вот расцвели в счетах нули,
Когда закрыл глаза Мессия…
Никто не подошел к Марии,
А поскучали — и ушли.

Ничто в сердцах не шевельнулось,
Когда она, закрыв глаза,
Глотая слезы, в небеса
Душою светлой обернулась —
Туда, за Ним! — и не вернулась,
Как предрассветная роса.

И Петр плакал, вспоминая,
Как поутру пропел петух.
Но поздно, брат, — огонь потух.
Кошель с деньгами проклиная,
Рыдал Иуда, уповая
На Воскресение: а вдруг?

Очищенные, но глухие,
Не слышавшие зов трубы,
Всё так же слепы и грубы,
Не вняли книжники Мессии,
И первые грехи людские
Легли на белый лист судьбы.

 

6

Зеленой Европы земля золотая
Языческой кровью по горло сыта,
В полотна багровые нити вплетая
Во имя Христа.

Надменные всадники, сытые кони.
Не то у них горе, и радость не та —
Топтали копытами муки агоний
Во имя Христа.

Упругие стрелы в телах застревали,
И билась пронзенная сталью мечта.
И, к горлу приставив кинжалы, кричали:
«Уверуй в Христа!»

Забытые зрелища диких пожаров,
Седая луна, и золы чернота,
И крылья спаленные птиц да Икаров —
Спаленные кем-то во имя Христа…

 

7

Холодом и сыростью пахнуло
В изможденной золотом пустыне:
Сатана, как вымя Вельзевула,
Истекает молоком гордыни.

Молоко становится слезами:
Вера в тело — гибельная вера.
Слово зла становится следами
Старого, больного Агасфера.

Он на небо сумрачно косится,
Память проклиная и балуя:
Смерть его, капризная царица,
Не дала руки для поцелуя.

К жизни навсегда приговоренный
Вечный странник — раб своей галеры.
В небесах пылают исступленно
Пламенные слезы Агасфера.

Мимо кладбищ, с затаенной болью
Он бежал от похоронных шествий.
Как бы он хотел быть главной ролью
В этом скорбном и печальном действе!

Может, за бескрайними веками,
Где надежда более, чем вера,
Вновь сойдутся с Божьими путями
Вечные дороги Агасфера…

 

8

Запираются двери
На щеколды, замки и засовы.
Материнская ругань,
Плач детей, над дверями подковы.

Не тревожным набатом
И не бурей деревня клокочет:
Это в тихой долине
Обреченно грустит колокольчик.

Человек в капюшоне,
Синим пламенем зла обожженный,
Сколько раз уходил он
От брезгливых гримас: «Прокаженный!»

Человек-колокольчик,
Человек без лица и без крова,
Пилигрим поневоле,
Он когда-то был тоже здоровым.

Он мальчишкой смеялся
И швырял в прокаженных камнями,
А теперь колокольчик
Обреченно грустит над полями.

Он боялся заразы,
Запирал свою дверь на засовы.
Звон тоски над долиной —
Это сердце зажато в оковы.

Мимо глаз, мимо окон,
Мимо скованной страхом деревни —
Серебристые звуки
С каждым днем всё нежней и напевней…

 

9

Не открывай ворота
Даже соседям:
Открылась охота —
Охота на ведьм.

Не ровен час, сюда войдут,
И стянет руки крепкий жгут,
И в никуда уволокут,
И ни за что тебя сожгут.

Не открывай ворота
Даже соседям:
Открылась охота —
Охота на ведьм.

Один кивок — и в пять минут
К тебе придут, и заберут,
И в порошок тебя сотрут,
Так что ворота не спасут.

Придут и за нами:
Настигнет лавина,
И жаркое пламя
Поглотит невинных.

Привет нам всем от князя тьмы:
Трусливы, жалки стали мы —
Азарт безумной кутерьмы
Страшней проказы и чумы…

Мы ощупью ищем
Прорехи, заплаты,
Кругом пепелища,
Костры и набаты.

Любой честной христианин
Страшней десятка сарацин:
Вот он кивнул — и ты один
Среди сверкающих глубин…

Придут и за нами,
Когда — неизвестно.
Умрем колдунами
Мы, жившие честно.

Кого-то что-то укольнет,
И он пойдет, и присягнет,
Что ты летаешь в дымоход,
И ты не встретишь новый год, —

Они идут, они идут,
Они идут за нами!

 

10

Лиловый дождь. Багровая луна.
Конь бледен, но еще бледнее всадник.
Из конской пасти вязкая слюна
Стекает в пожелтевший виноградник.

След шестипалой лапы на камнях.
Целует губы бездны злое слово.
Здесь бледный конь, безумие и страх,
Здесь нет рассветов, здесь луна багрова.

Здесь дети умирают от чумы.
Здесь старики грязны и похотливы.
Здесь вышептаны, выпеты псалмы,
А мудрецы грубы, нетерпеливы.

Здесь бледный конь, размеренно пыля,
Копытом топчет проблеск золотого.
Да ты ли это, милая Земля? —
Твое лицо оплевано лиловым.

Мы ждем, когда сквозь желтоватый дым,
Как песнь освобождающего Света,
Взойдет небесный Иерусалим
Зарей над воспаленною планетой…

1990-1992 г.