Люди убили моего друга. Во всяком случае, он умер по их вине, это сомнений не вызывало. Никогда еще во сне не доводилось мне испытывать такой безысходной тоски. Если бы я мог умереть вместо, если бы я мог отдать свое сердце, если бы я вернулся чуть раньше, если бы, если бы… — увы, осталась только боль и ненависть к НИМ. Он был мне как брат, он был мне как я сам, хотя он был человеком, а я — нет. Я не знаю, кто я такой, да меня это и не интересует. Все, что мне сейчас дано знать: он умер из-за НИХ. Тем хуже.
На рассвете вернется человек-хозяин и позволит мне покинуть это место. Вот только днем, после восхода, я не смогу сделать того, что должен. Да еще эти аппетитные свежие плюшки…
Не помню, что было дальше, но следующей ночью я уже сидел взаперти в компании таких же беглецов, и мне было известно: как только взойдет солнце, я буду казнен. За то, что самовольно покинул хозяина, за то, что съел эти несчастные плюшки. Так что мне во что бы то ни стало нужно было добраться до больницы раньше, чем взойдет солнце. В больнице есть белый порошок, с ним будет легче. Скажи мне, часовой с ружьем, почему именно ты оказался здесь этой ночью…
А потом началась охота. Убийство часового — это уже не шутки. Люди с оружием окружили больницу, они ждут меня у выхода. Другие бегут вверх по ступеням, я слышу их топот. Но у меня есть белый порошок, и теперь я могу не бояться, что меня узнают. Это действительно так: люди пробежали мимо, и те, у выхода, тоже не обратили на меня никакого внимания. Их не интересует темно-серый пес. Они ловят убийцу.
Я не мог долго находиться в облике собаки. Но стоило мне вновь стать самим собой, как я почувствовал, что дело плохо. Не знаю, как они обменивались информацией, не знаю, как они выяснили, где я нахожусь; похоже, в этом был замешан человек, припарковавший неподалеку от меня свою «Ауди», — слишком уж пристально он посмотрел на меня. Человека пришлось убить. Старуху, видевшую, как я убил водителя «Ауди», — тоже. Я торопился. Люди с оружием были уже в нескольких кварталах от меня.
… Чего ради меня занесло на крышу многоэтажки — из тех, что называют «свечками», — неизвестно. Может, таковы были правила игры, может, еще почему… Так или иначе, ситуация повторяется: люди с оружием жаждут моей смерти, у выхода засада, кто-то уже поднимается по лестничным маршам на крышу, а на крыше — я. Спуститься невозможно.
«Почему невозможно? Делай, как я тебя учил», — это голос сверху (черт, куда уж выше!). И действительно, я ведь знаю, что и как нужно делать. Откуда-то появляется уверенность, что я проделывал такие трюки не единожды. Нужно представить себе, что это не «свечка», а этажерка с книгами — и будет совсем не страшно. В самом деле, чего тут бояться — слезть с какой-то этажерки! Раз-два… это не каменные плиты, это просто книги… Я же делал это раньше! Даже помню, на какие книги необходимо ступать, чтобы не сорваться… хотя чего там, это ведь этажерка… Спрыгнул, отряхнулся — можно бежать дальше. Принять собачий облик, чтобы бежать быстрее, — и вперед…
Похоже, это и впрямь игра со своими правилами. Я не мог убежать — я возвращался к «свечке». Люди не обнаружили меня на крыше, но я непременно должен дождаться, пока они сообразят, куда я делся. Вот когда они бросятся в погоню в обход автостоянки… Да, теперь! — бежать.
Игра, кажется, продолжалась долго. Я научился быть невидимым, но, как и в облике пса, не мог долго находиться в этом состоянии. Меня знали буквально все. Каждый раз, стоило мне принять свой нормальный облик, кто-нибудь узнавал меня, и через несколько минут появлялись люди с оружием. Я убивал тех, кто узнал меня, я убивал уже и тех, кто просто меня видел. К концу «игры» мне казалось, что я убил не менее полутора сотен человек, в том числе десяток людей с оружием.
Этих людей с оружием становилось с каждым разом все больше — видимо, за счет добровольцев. Я уже знал в лицо их Полковника, и он меня, разумеется, тоже. Вообще-то они выглядели довольно разнородной толпой, но действовали обычно быстро, хладнокровно и слаженно. Я был практически неуловим для них, и мне стало казаться, что «игра» никогда не закончится. Но закончилась она совершенно неожиданно.
… Я невидимо стоял у окна в гостиничном номере, дожидаясь, когда три его обитательницы уйдут — они явно куда-то собирались. Я не особенно спешил: люди с оружием не знали, что я здесь. Чего я не ожидал, так это своего «проявления». Обычно я становился видимым, если волновался, а тут… Естественно, меня сразу узнали. Ближайшую я тут же убил ударом в горло. Пока я расправлялся со второй, я слышал, как третья бросилась к телефону… Набрать номер, впрочем, она все-таки успела.
Очень, очень скоро я почувствовал: нужно уходить как можно быстрее. Но когда я уже собирался выбежать из подъезда (в этой гостинице был до неприличия «хрущевский» подъезд), дверь открылась, и вошли люди с оружием.
Я едва успел стать невидимым и прижаться к стене под лестничным пролетом, чтобы ненароком не обнаружить себя. Как и во всяком «хрущевском» подъезде, было темно, но Полковник, похоже, успел меня заметить. Он и еще несколько людей с оружием остановились прямо передо мной, пока остальные поднимались вверх по лестнице. «Мне что-то показалось», — сказал Полковник и направил свет фонаря сквозь меня. Осмотрев пустую площадку, он сделал было шаг дальше, но неосторожно царапнул фонарем лестничные ступени надо мной. Тут-то она меня и выдала. Пыль и штукатурка — совсем немного, но достаточно, чтобы осыпаться на меня, невидимого.
Закричали сразу несколько голосов. Я кинулся к выходу, расталкивая — сколько же их! — людей с оружием. Мне удалось выскочить из подъезда — невидимость мою, конечно, уже как рукой сняло. Мне удалось даже пробежать метров двадцать в темноту. Потом кто-то из них все-таки не промахнулся. Я упал на траву — трава была влажной, мягкой и прохладной — и проснулся.
4 мая 1999 г.
Добавить комментарий